людьми, как бы они не отпирались от того? Они скучают по дому, вспоминают близких, иной раз думают о том, что будет, и что будет именно с ними: выстоят или падут? И что будет тогда?
И самое страшное для некоторых осознать, что в этом «тогда» мир не кончится. Бой продолжится, просто без того или иного бойца. И не погаснет солнце, и не остановится вся война, нет. Просто падёт один, и едва ли в пылу сражения это кто-то заметит.
У некоторых сдают нервы. Некоторые вспоминают о своей жизни, о том, как много отдали уже, и как не хотят терять то, что есть. Последние часы перед боем – это не только часы, когда укрепляется мужество, это иногда и полная потеря всякой веры и паника. Потому что бежать уже некуда, только вперёд, навстречу к последней битве, к своей судьбе, и, может быть, к смерти.
В лагере Бальтазара, который продолжал возглавлять такую жалкую ныне Цитадель, царило уныние. Бальтазар хотел перевести свои ничтожные силы на осадное положение, он верно понимал, что у Армана больше народу, и значит – надо больше провианта. Но просто так отходить от наглого отступника, что ныне шёл против своих, не хотелось. Бальтазар хотел дать небольшой бой, и под его тенью отступить с основной силой в Цитадель.
Впрочем, что было теперь основной силой? Бальтазар смотрел и не мог поверить! Цитадель сожрала саму себя изнутри. Многие почтенные маги, кто ссылаясь на возраст, кто отрекаясь от войны – бессмысленной и затяжной, отступил в мирную жизнь. А Бальтазар – последний из старожил Цитадели, всё ещё почему-то поддерживал иллюзию могущества Цитадели и её членов.
Он не мог расстаться с тем, чему отдал всю жизнь. Цитадель взрастила его, вскормила, дала ему навыки, научила, подняла до великих постов магического мира, и теперь Бальтазар чувствовал себя обязанным Цитадели, но прекрасно понимал, что не все разделяют его рвение. Он проклинал отступников вроде фанатичного и неприкаянного Абрахама, продажного Вильгельма или воинственного Армана, который вознамерился всерьёз закончить всё, что было, забыв о том, что та же магия течёт и в его сути…
Бальтазар клеймил трусливых юных и неопытных магов, что держались иллюзией Цитадели, не умея найти себя в мире. Теперь эти маги хотели жить и спрашивали у Бальтазара, не лучше ли сдаться на милость Армана?
–Арман никого не помилует, – отвечал Бальтазар с усмешкой. – Он предатель. Он предал Цитадель, а мы должны её отстоять, и показать как она могущественна!
Маги переглядывались: они могущества не видели. Строго говоря, пока Бальтазар видел и заставлял себя видеть высокие неприступные стены Цитадели, юные и неопытные видели всю силу Цитадели как руины.
–Тогда, может нам следует скрыться? – спрашивали Бальтазара, но тот лишь качал головой:
–Цитадель не бежит.
Он был стар и не боялся смерти. Он был готов пасть вместе с Цитаделью и не пережить её поругания. Но вот другие к этому не были готовы. Бальтазар был хитёр и убедил тех, кто не скрылся, и ещё колебался, в том, что его план сработает, и осада выдержит всю ярость Армана.
–Это крепкие стены. Это наша земля…– убеждал Бальтазар, – и природа поможет нам.
Верить хотя бы во что-то полезнее, чем не верить. Бальтазар не смог подавить уныние, но и совсем один не остался. Его неопытные слабые маги, не нашедшие себя в этом мире, имея вот такую хрупкость, готовились к бою. Раскидывали щиты, множество сторожевых заклинаний, реагирующих на попытки проникновения на территорию. Вскидывали хрустальные полупрозрачные сферы над головами, чтобы защитить себя от проникновения с воздуха, не полностью, конечно, но хоть на время. В рядах Бальтазара были вурдалаки и вампиры, но их хитрец решил не использовать в верхнем налёте – он планировал использовать их как завязку боя, который прикроет отступление магов. Что делать, есть те, кого не примут нигде и никогда. Впрочем, Бальтазар сумел убедить идущих на верную смерть в том, что это всё план, и им надо довериться…
Кто-то поверил всерьёз, кто-то поверил от безысходности, а кто-то решил сдаться по-тихому в плен – что делать, если хотелось жить?
У Армана же в лагере царило возбуждённое и яростное веселье, которое не разделяли буквально единицы. Церковники, пришедшие с Ронове, понимали, что сейчас могут проявить себя так, как никогда раньше и отличиться, что поможет в будущем. Некоторые же верили в то, что наконец-то смогут покончить с Цитаделью. И даже слова о том, что пленных брать Арман не планирует, не остудили пыл церковников – одни из яростных добродетельных побуждений, другие из расчёта, третьи просто из жажды убивать… но все остались вроде бы довольны. Какая странная сила – война! Каких монстров она порождает из тех, кто ещё недавно выступал за милосердие!
Ронове видел это и молчал. Он не веселился, но трусость и массовость гнали его в бой. Он понимал, что сейчас отступать нельзя. Даже если придётся поступать так, как поступать ему совсем не хочется.
Оборотни и вампиры были счастливы. Им вообще редко давали покуражиться и побеситься в полную меру. Здесь же – это поощрялось. К тому же и Уэтт, как глава оборотней, и Роман – представитель вампиров в совете, сходились во мнении, что после того, как всё кончится, и оборотни, и вампиры получат долгожданные права, наравне с магами и не будут больше прозябать в вечном презрении.
Утопия?! Им хотелось верить. Арман намекал на это. И то, что он не собирался ничего из обещанного давать таким как Роман и Уэтт, не приходило в голову. Аргумент против был простой: «не может же он так обмануть? Мы взбесимся!»
Но Арман уже смотрел в будущее и знал – не успеют они взбеситься. Ни те, ни другие. Потому что сначала под предлогом с борьбой наглеющих вампиров, Арман потребует от оборотней выступить против выдачи прав вампирам. Оборотни согласятся – Арман пообещает им расширение их личных границ, да и не захотят они сами иметь такой конкуренции! А потом, когда не станет вампиров, оборотней сжить уже будет проще.
Но это потом. Пока Уэтт и его волчата, как и Роман со своими вампирами радостны.
Нерадостны ещё, пожалуй, целители. Но они от того только, что их работа сопряжена большим трудом. Аманда, однако, улыбалась тихой улыбкой, чтоб никто лишний не заметил: она тоже заглядывала в будущее, правда, видела она там не власть или передел мира, а Елену и её ребёнка, о которых Аманда должна позаботиться. Елена, кстати, тоже не казалась счастливой – её тошнило, но она мужественно держалась. И руки ещё у нее тряслись от нервов. Она отказала Ронове, да, но теперь ей ум бередила поганая мысль: а если его убьют сегодня?
И последнее, выходит, что он от неё слышал, это наглая и грубая ложь?..
–Соберись, Елена! – позвала Аманда, и Елена очнулась. Надо работать. Будет ещё время пострадать и проклясть себя.
Базир, впрочем, тоже не был весел. Одиночество давило его. Он понял неожиданно, что не с кем ему и поговорить. Нет больше ни Стефании, ни Абрахама, и Ронове его едва ли захочет видеть. Базир вспомнил, что обещал Ронове разобраться с ним после, когда всё кончится, и усмехнулся собственной грусти: это потеряло смысл. Стефании это уже не помогло бы. Никак. А своего гнева на Ронове у Базира уже не было.
У него вообще ничего не было.
Но движется неуступчивое время, и кончены последние приготовления, и произнесены последние речи, и наступает он – бой.
***
Нигде – ни в учебнике истории, ни в легендах не будет написано о глазах, полных ужаса…глазах врага, что умирает от твоего удара – неважно даже, магического или нет. Нигде не будет сказано и слова о дрожи его тела, о стоне раненого – глухом, отчаянном; и о запахе. Запах пота, запах крови, запах посыревшей от крови земли, запах смерти… это всё отвратительный коктейль, который не удастся забыть никогда.
Кому-то хватает одного боя, чтобы никогда в жизни уже не возвращаться на войну. Но есть и такие как Арман, которые находят в побоищах своё призвание, и не могут уже не воевать. В мирной жизни им тоска. Им нужен враг, бой, и победа.
Победа – прекрасное слово, за которым так много смерти и так много крови.
Арман яростен. Он не знает пощады. Он давно не воевал (по его собственному признанию полсотни лет), и всё его бешенство обращено на Цитадель. Он сам не знает, почему такая ярость кипит в нём, но сейчас Цитадель его враг, враг до самой гибели этой Цитадели, и Арман не только направо и налево швыряет убийственные по силе своей и природе заклинания пламени, льда, кислоты и праха, но и успевает орудовать совершенно обычным кинжалом.
На него нападает сверху вурдалак. Мясо для боя! Арман бесится – это задержка, это на руку Бальтазару. И это бешенство позволяет ему одним рывком вырвать глаза у вурдалака, а в следующее же мгновение хлестануть его огненной плетью по горлу. Отвратительные брызги крови по сторонам, часть попадает на лицо и одежду Армана, но он уже не замечает этого. Горячая кровь врага мешается со стуком его сердца, с его потом, с его яростью.
–Пощады, господин! – молит какой-то недоумок, падая перед ним на колени. Откуда только берётся? рассуждать некогда. Повсюду бой. Вспышки. Рёв. Смерть.
Арман не реагирует. Не глядя на бесполезного врага, убивает его. Арман не берёт пленных. Пленные – это армия, которую надо содержать, и которая может ударить в спину.
Арман рвётся за Бальтазаром.
Повсюду смерть. Повсюду пламя и заклинания. Мотки силы очень нехорошо действуют на церковников, цепляют их беспощадно. Ронове замечает, как редеют его ряды. Он кричит, кричит о том, что надо как-то перегруппироваться, но его никто не слышит – он им не лидер.
Одно заклинание проносится совсем рядом, задевает ладонь, обжигает её словно едким соком, Ронове от неожиданности и обиды вскрикивает и пригибает голову. Он хочет жить. Но вокруг сражение.
–Не спать! – хохочет Уэтт, проносясь рядом. Он уже кого-то рвёт на ходу. Морда в крови, глаза жёлтые. Нажрётся…зверь-зверем!
Ронове тошнит. Он на какое-то мгновение даже слепнет от этой тошноты и размахивает длинным кинжалом по сторонам. Чей-то вскрик. Глухой удар. Ронове прозревает. Что ж, и такое бывает на войне. Незнакомый ему церковник невовремя попался под руку. Кто увидел? Вроде никто. А нет… вон, вурдалак, стоит, улыбается. Сейчас, кажется, бросится…
Нет, не успеет. Сбоку, одним ударом выбивая противника с точки опоры, на него обрушивается Роман, трансформируется из летучей мыши в вампира на ходу, так быстро, что даже моргнуть нельзя – всё слишком быстро! И рвёт, рвёт неподатливую жёсткую плоть. Кто-то из врагов приближается к ним, Ронове бросается на помощь, тошнота отступает куда-то в незамеченное.
Страшно промазать. Но надо ударить. Надо спасти Романа, который не может биться на два фронта. Удар с почти закрытыми глазами. Хрип под самый рукой.
Удача. Роман приканчивает второго.
–Я у тебя в долгу! – смеётся вампир, взмывает в воздух. Ронове вытирает лоб.
Ох, не улыбайся ты ему, Роман! Не обещай быть должником. Ронове не Базир. Ронове изменился во многом, но не изменил себе. Когда всё кончится, он останется с Арманом, займёт место, щедро предложенное им, и будет марионеткой. И он вспомнит однажды про твои слова о долге, и заставит тебя совершить провокацию, после которой Арман сможет спокойно обвинить всю вампирскую общину:
–Видите? Они не меняются.
