Окаменелые сердца, или медуза Горгона, ч. 2 , гл. 12

Глава двенадцатая.


  Часто, все-таки довольно часто я оставался в своей комнате один, и демон, так и не покинувший меня, продолжал терзать меня достаточно громким голосом. Теперь он уже не ломился напрямую, стараясь отторгнуть меня от Бога, а действовал более обдуманно и хитро, даже подсказывал мне слова в молитве, чтобы Христос скорее услышал меня: «Проси прощение и говори: «я больше не буду». Когда я особенно тосковал и скучал, ночью, перед отходом ко сну, он как-то вякнул: «Поклонись мне, и все проблемы твои исчезнут». Я ему ответил, как Христос сатане: «Написано: Богу одному своему поклоняйся, ему одному лишь служи!».  Бес замолчал, но начал платить мне за мое неповиновение сторицей. Теперь каждую ночь я не мог заснуть, потому что неожиданно, полусонный, сдавленный ужасом тела и души, проваливался в какую-то адскую глубину, но, странно: не трясся, сердце не забивалось, как должно было бы случиться в такой ситуации. Нет, сон пропадал, но духовного и физического потрясения не было, как будто мы с бесом играли в какую-то жуткую, но безопасную игру. Бес точно выявил мое слабое место, как и у всякого человека: это засыпание, когда человек становится наиболее беспомощным и подверженным всякому враждебному воздействию. Иногда засыпание проходило спокойно, но вдруг опять прерывалось чисто бесовскими штучками: кукареканьем, свистом, кряканьем, чаще по утрам, когда сон был особенно сладок.
  Я был почти в отчаянии. Ночи проходили в муках, без сна, в 8 утра надо было идти на завтрак, и лишь после него я, одетый, старался поспать до обеда, иногда это удавалось, но далеко не всегда.
  Конечно, я читал молитвы: прежде всего «Отче наш…», 90 псалом, «Трисвятое», помня, что никак нельзя вступать в борьбу с демоном в одиночку. Иногда это помогало, когда Господь вдруг давал мне возможность в ту или иную ночь забыться, то есть временно уйти от прямого контакта с бесом, я его не слышал и мог заснуть, но на следующую ночь бес опять продолжал меня мучить. Естественно, что днем или вечером, когда я отвлекался от этой твари, когда с кем-то беседовал или писал роман, я его не слышал, но всегда мог вернуться к нему, что-то «переключая» в своем сознании.  Иногда, в тяжелом, кошмарном сне, на какое-то мгновение я слышал голос демона в полную силу и содрогался от ужаса, что вдруг придется мне слышать его всегда.  Я старался перекреститься, но рука была зажата нездешней силой и с большим трудом творила крестное знамение, после чего я просыпался. Иногда не только во сне, но и днем, наяву, прорывался в полную силу этот ужасный голос, но Господь скоро заглушал его, как бы предупреждая меня о смертельной опасности и необходимости веры и служения Ему.
  Да, поддержка Его была неизменна (слава Тебе, Господи!): Он не переставая глушил голос беса, не давая ему полной громкости, которая вынудила бы меня убить себя или сойти с ума, так как говорил демон постоянно, безостановочно, с грубоватыми, причем вполне естественными женскими интонациями голоса.
  Однажды днем, проспав 4-5 часов, по милости Господа, я вышел на улицу и стал прогуливаться вокруг своего, теперь родного, дома. Пришла очередная весна, и юный, порывистый ветер гнал потоки воды по окружающей интернат асфальтовой дороге. По небу неслись серые растрепанные облака, сквозь которые изредка прорывалось солнце, вдали буйно раскачивались голые белые деревья березовой рощи. Все было полно движения, буйной жизни, лишь мимо меня одиноко и грустно ковыляла больная Маша и печально повторяла одни и те же слова, которые я уже слышал от нее не раз, как в ту, вроде бы недавнюю ночь: «Воздуху, воздуху мне не хватат!..». Не хватало потому, что легкие ее были больны и не могли вобрать, впитать в себя все это обилие весеннего воздуха, здоровой окружающей жизни природы. Но она не знала, что мне тоже не хватало воздуха и жизни в мертвенной атмосфере интерната, среди этих безликих стариков. И исправить это было невозможно.
  А интернат продолжал жить своей привычной жизнью. Умирали или куда-то исчезали прежние жильцы и приезжали новые, неизвестные – все это не возбуждало взволнованных толков: сообщалось жильцами короткими фразами с небольшими, будничными комментариями.
  Однажды утром, в тихий и солнечный весенний день, я стоял, облокотясь на поручни свой лоджии, задумчиво курил и смотрел на стоящую вдали в белой дымке березовую рощу, как вдруг увидел, что в ворота интерната въехала легковая машина. Открылась дверца, и  с сидения поднялась дама в широкополой шляпе, зеленой куртке и красных брюках. Я заинтересовался и невольно отругал себя за то, что машинально сравнил ее с африканским попугаем. Двое мужчин, приехавших с нею, выглядели солидно, похожие на научных работников средних лет из давних счастливых в некотором отношении советских лет. Они с трудом вытащили с заднего сидения большой коричневый мешок, судя по его форме, полный одежды для этой дамы. Встречала их Зина, та сотрудница, которая поселила меня в мою замечательную комнату. Все вместе они вошли в вестибюль интерната.
  Шли дни, весна все больше вступала в свои права, и я все чаще видел эту даму за окнами своей комнаты. Она то сидела на лавочке в своей прежней шляпе и красных штанах, то без шляпы в яркоголубых брюках или не менее яркой цветастой юбке, порой почему-то разъезжала в коляске для инвалидов, уже одетая более скромно, как подобает больному человеку. Волос на голове у нее почти не было, что говорило, возможно, о ее онкологическом заболевании. Я еще более заинтересовался и теперь подолгу наблюдал за ней. Она была приветлива и общалась со многими жильцами, которые прогуливались по алее мимо нее. Тем не менее, мужчины, чувствовалось, не воспринимали ее серьезно, женщинам она, судя по их разговорам, не нравилась. Особенно  невзлюбила ее Настя, верующая старушка из моего кружка, с больными, опухшими ногами. Мы с Настей как-то особенно сблизились, она часто просила меня ставить свечи за ее родственников, когда я ходил в церковь. «Она нехороший человек, - говорила мне Настя о новой жительнице, - ты зря хочешь ее привести в наш кружок». Я не разделял такого отношения и сказал Насте: «Даже если она и плохой человек, в чем я глубоко сомневаюсь, то как к таким относился Господь?». И процитировал ей слова из Евангелия: «… Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию».  Настя замолчала, но я знал, что мнение свое она не изменила.
  Ларису ( так звали нашу новую жительницу) я видел теперь три раза каждый день, в холле перед каждым принятием пищи. Круглое, симпатичное, простое русское лицо с прямым, чуть вздернутым носиком было серьезно и доброжелательно. Отсутствие волос было прикрыто простой ситцевой косынкой, что делало Ларису более женственной и домашней. Теперь она долго разговаривала то с одним мужчиной, то с другим, очевидно, чтобы найти среди них друга.
  Не миновал ее внимания и я, но с первых же ее слов почувствовал, что она, как бабочка: перелетает с цветка на цветок, чтобы собрать пыльцу, а остановиться, углубиться в собеседника, попытаться понять его и не собирается. Она все что-то говорила и говорила, и я, наконец, почувствовал, что не только не понимаю ее, а просто физически не слышу, кроме отдаленного шелеста ее языка и губ. Я лживо утвердительно кивал головой на ее обращенные ко мне слова, несколько раз переспросил, давая понять, что не разбираю ее слов, но она так этого и не поняла, а продолжала воодушевленно что-то рассказывать мне. Потом, когда все двинулись в столовую, я понял, что она пригласила меня в свою комнату вечером, после ужина.
  Странно, но она меня совершенно не волновала ни как женщина, ни как человек, хотя была стройной, моложавой, живой женщиной средних лет, по сравнению с прочими старухами, хотя бы той же Настей, - вообще она выглядела весьма привлекательной. Ну что ж, раз обещал – надо идти, скучно, потому что знаю, чем все кончится, но все-таки хоть какая-то искорка разнообразия мне необходима среди этого кладбища живых мертвецов.
  Она открыла мне дверь в длинном, сером халате и пригласила войти. Сумрачная комната с каким-то приглушенным светом, стандартная, интернатовская, везде известная мне мебель, но за стеклом на полке серванта я увидел несколько томов, а на круглом столе лежала большая, раскрытая книга Библии. Ни картин, ни икон, скромно застеленная стандартным покрывалом кроватка – все это остро противоречило ярким, безвкусным одеждам Ларисы, когда она показывалась на публике. Комната ее по скромности напоминала монашескую келью, но без икон, а сама Лариса сейчас была похожа на монахиню, но без Бога. Я недоуменно оглядывался, и Лариса ответила мне, перелистнув несколько больших страниц Библии и указывая на крупные строки:
  -Бог сказал: «Я – Господь Бог твой, да не будет у тебя других богов, кроме Меня», - она перелистнула еще несколько страниц и указала мне на другие строки: - и дальше: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, что на земле внизу и что в водах ниже земли; не поклоняйся и не служи им»…. Лариса взглянула на меня:
  -Господь против поклонения любому святому, кроме Него, значит, иконы и моления к ним… нарушают заповедь Божью?...
  - Старая история, - ответил я, - римские императоры-иконоборцы и христианские святые, мученики, защитники икон: сколько крови было пролито между ними и страданий испытано!... Старая, древняя история, и вновь она повторяется….
  Лариса несмело посмотрела на меня:
  - Но ведь Бог ясно сказал и записал в Своих Заповедях навечно – что еще тут можно сказать?...
  Ни тени смущения, сомнения в правоте своего убеждения….
  - Да, но помните: Господь дал свое изображение на полотенце больному правителю Авгарю….
  Она кивнула и промолчала.
  - А разве иконы Богородицы, святых не даны людям Тем же Господом? Разве они обращены к кому-нибудь и воспевают кого-нибудь, кроме нашего истинного Бога, Иисуса Христа?... Разве многие святые, изображенные на иконах, не отдали жизнь за Христа… прославив тем Его и себя?... Поэтому мы поклоняемся им, не как Богу, но, скорее… почитаем их… как верных Его служителей, которые полны… самоотверженной любви к Нему…. Разве Пресвятая Богородица и святые не приближают, не ведут нас к одному, единому Богу?... Вот именно они и есть наши лучшие помощники и друзья… сомолитвенники Богу… которые наставляют нас… всем примером своей жизни… на уже… проторенный ими путь к Нему. Они, Лариса, своими подвигами и добродетельной жизнью являются как бы… добровольными исполнителями воли Божьей… как бы Его руками, которыми они осуществляют Спасение наше. Они наши ходатаи перед Богом, помогая нам… и в быту, и в болезнях… их Господь лучше слышит, чем нас. Сколько людей исцелил Пантелеимон, сколько спас от падений и гибели Николай Чудотворец! – не мне вам говорить.
  Она опять молчала, но теперь  смотрела на меня с каким-то затаенным страданием и даже болью, как мне показалось. Я поблагодарил ее за приглашение и откланялся.

  Старый директор, с которым мы не раз мило беседовали о вере и Боге, которому я дал хорошую характеристику в своей хвалебной статье новоприбывшего жильца, ушел на пенсию, а на его место заступил новый, по слухам, бывшая врач