Впрочем, несмотря на нехватку личного внимания, папа всегда находил лишнюю минутку (и не одну), чтобы позвонить. Этих минуток было куда больше, чем встреч за завтраком, ужином и в коридоре квартиры. Моя голосовая почта была забита его сообщениями, а при звуке знакомого рингтона, присвоенного номеру моего родителя, всегда хотела провалиться сквозь землю. Папа общался со мной как с малышкой, устраивая постоянные допросы касаемо того, где я нахожусь в данный момент, с кем, почему долго не снимаю трубку или не перезваниваю. И так каждый день. Папа даже составил для себя список школьных перемен, и, стоило прозвенеть звонку с урока, как мой мобильник начинал орать песню Caro Emerald «That is man». Вздрагивали абсолютно все.
– Обещай, что будешь мне звонить или писать, – строго потребовал отец, и я обреченно вздохнула: «Ну вот, опять начинается!»
– Боюсь, что мой телефон умрет еще до того момента, как я доберусь до стариков, – произнесла я и взглянула на подзаряжающийся мобильник. – Он почти разрядился.
– Насколько мне известно, до ближайшего поселка на автобусе ехать не дольше часа, – все тем же тоном, не требующим возражений, произнес отец. – Там есть и телефон, и интернет... И почта. Можешь написать своему отцу обычное письмо.
– И у тебя будет время его прочесть? – усмехнулась я, сразу же заметив его укоризненный взгляд. – Ладно, – добавила я нехотя. – Буду писать письма раз в неделю...
– Минимум раз в два-три дня, – неумолимым тоном произнес папа. – И это не считая твоего сообщения, как приедешь на место. И учти, Алиса, не выйдешь на связь, мы с матерью тебя тут же заберем домой. И еще... Скоро в школу, поэтому не особо там приживайся...
Возразить было нечего. Я обиженно на него глянула и все же решила, что лучше не рисковать. Ведь папа и вправду может приехать. Утащит меня домой и придется коротать денечки в обществе Виталика. А мама все время будет меня ругать. Я вздрогнула и снова отвернулась к окну. Папа расценил мою реакцию иначе, и недовольно произнес:
– Если ты отказываешься от столь незначительной моей просьбы, то я не вижу смысла продолжать путь.
– Обещаю, что обязательно напишу или позвоню, – четко произнесла я, нехотя отрывая взгляд от размашистой ели, выросшей совсем рядом с дорогой. – Раз в два – максимум три дня буду тебе звонить или отправлять электронные письма. А еще обязательно напишу повесть и пришлю посылкой, попробуй только не прочесть.
Отец хмыкнул, и я тоже еле сдержалась, чтобы не рассмеяться. «Что же, доченька идет по стопам своего папеньки», – подумала я.
Ели больше не встречались. Мы гнали по ровной трассе – прямиком к вокзалу. Мимо проносились машины, автобусы, рекламные плакаты и мигающие вывески. На часах было почти три. Папа сильно опаздывал на встречу, хотя старался не подавать виду, что нервничает.
– Не нужно было меня отвозить, – произнесла я, не отрывая взгляда от часов.
– За меня не переживай, я уже созвонился с Леонидом, – отозвался отец, высматривая впереди парковочное место.
– Ты сказал ему, что отвезешь меня на вокзал? – удивилась я.
– Разумеется, нет, – фыркнул папа, аккуратно втискиваясь между машинами. – Не думаю, что ему понравится твой внезапный отъезд. Он ведь очень даже серьезно воспринял идею породниться нашим семьям. Ты ему нравишься. Не будь твой брат женат, непременно он бы и свою Алину сосватал.
– Это уж точно, – согласилась я.
Моему брату везло по жизни. Школу он закончил с золотой медалью, институт – с красным дипломом, и женился на самой чудесной девушке на свете. Катя была просто воплощением всех качеств идеальной женщины: красива, умна, хорошо готовит, умеет вязать и играть на пианино. Ко всему прочему, она занимается конным спортом и раз в две недели ходит не стрельбище. Девушка училась в институте на заочной форме и была всего на полтора года старше меня. Уму непостижимо... До Кати мне было очень, ну очень далеко... К сожалению, в отличие от нее, идеальной девушкой меня сложно было назвать.
– Мне жаль, что не получилось с твоим днем рождения, – искренне посочувствовал отец. – Ты уже совсем взрослая и вправе принимать взрослые решения.
Карие глаза папы внимательно меня изучали, словно сам он не верил в произнесенные только что слова. Да и я сама не особо верила в правильность своего решения. Конечно, в последние десять лет я ездила к старикам практически каждый год на летние каникулы, но все же каждый раз искренне верила, что подобное «удовольствие» больше не случится.
«Вот и не случилось...» – расстроенно думала я, отправляясь в путь.
– Ты не передумала, Лисенок? – папа заметил неуверенность на моем лице.
Перед глазами тут же возник образ подвыпившего Виталика «во всей красе».
– Нет! – твердо произнесла я. – Уверена на все сто процентов.
Папа купил билет и проводил меня до вагона поезда. Прежде, чем я вошла внутрь, он крепко меня обнял и чмокнул в макушку.
– Буду скучать по тебе, Лисенок, – с чувством произнес он и мне потребовалось невероятное самообладание, чтобы все же встать на металлическую подножку вагона.
«Уже скучаю», – мысленно прошептала я и поспешно скрылась в поезде.
Когда я нашла свое купе, даже не ожидала, что выгляну из окна и увижу на перроне папу. Почему-то казалось, что, посадив меня в поезд, он галопом помчится к своему драгоценному Демидову, но папа терпеливо ждал гудка, встав напротив окна. Я запомнила каждую черту в его лице, как он был одет, и что в руках он держал темный потрепанный портфельчик, в котором всегда носил свои рукописи.
Громкий протяжный гудок послужил сигналом к отправке поезда. Папа поднял левую руку на прощание, а я приложила свою к стеклу, после чего поезд тронулся.[/justify]
Глава вторая. ПОПУТЧИКИ
Серой мышкой для родителей я стала довольно давно. Раньше папа часто носил меня на руках и называл своей принцессой. Но об этом оставались лишь далекие воспоминания. Папина работа постепенно вытеснила меня на второй план, а сама встала на первый. Мама же никогда не относилась ко мне с особой любовью. Если в Филиппе она души не чаяла, и он ни разу в жизни ее не разочаровал, то я была сплошным наказанием: училась плохо, часто вредничала и, по мнению мамы, росла «ленивой самовлюбленной дурочкой». Когда же мама пребывала в замечательном расположении духа и забывала, что я несносная девчонка, ее «Люблю тебя!» все равно звучало более чем неубедительно.
Когда начались папины бесконечные командировки, наша семейная жизнь круто изменилась. Отца часто не было дома, а мы с Филиппом оставались с мамой. Она жутко переживала, злилась, и порой смотрела на меня таким обвинительным взглядом, словно считала виновницей того, что ее супруг сейчас на работе, а не с ней.
И так продолжалось очень долго. Чем больше книг писал отец, тем холоднее становились отношения в семье.
– Чай, кофе... – вернула меня к реальности молодая женщина-проводница, заглянувшая в купе, – ...печенье, конфеты, шоколад... Что-нибудь хотите?
– Ага, – кивнула я.
Есть совсем не хотелось, но я все же купила знакомые шоколадные батончики. Ехать еще было долго.
Расплатившись с добродушной на вид проводницей, я опустилась обратно на место и, зашуршав оберткой, вновь погрузилась в воспоминания.
В третьем классе первого сентября некому было проводить меня в школу. Филипп учился в другом районе, папе срочно нужно было уехать в командировку в соседний город, а мама, которой надоело сидеть дома одной, напросилась с ним. До школы Филиппу приходилось ехать на автобусе не меньше часа, но так как ему было уже четырнадцать (почти пятнадцать), в провожатом он не нуждался. А до моей школы идти всего пять минут, но отпускать меня одну родители не хотели. И был найден выход: папа попросил своего друга за мной присмотреть...
Затея, как оказалось после, была не лучшей. Дядя Коля (так его звали) напился и, начав приставать к молоденьким мамочкам, ввязался в драку с ревнивым мужем одной из них. В итоге вызвали полицию, и нас (видимо, решили, что дядя Коля – мой папа) увезли в отделение. До сих пор изумляюсь своей находчивости, ведь в самый последний момент я догадалась позвонить брату и сообщить по какому именно адресу нас увезли.
Долго полицейские ломали голову над тем, что со мной делать. Папиного друга без особых церемоний они сразу же посадили за решетку к другим пьяным и буйным мужчинам, а меня – на высокий стул возле стола дежурного полицейского. Он долго буравил меня своими маленькими темными глазками, поглаживал свою реденькую козлиную бородку и озабоченно покачивал головой. А так как мужчина не мог дозвониться родителям, он до смерти напугал, что отвезет меня в детский дом, и я никогда больше не буду иметь свою личную комнату, игрушки и сладости. А главное – не увижу родителей.
Неудивительно, что после таких речей, стоило Филиппу войти в кабинет, как я с дикими воплями: «Не хочу в детский дом, хочу домой!» и заплаканным лицом бросилась к нему на шею.
Казалось, на этом все должно было бы благополучно закончиться, но блюстители порядка не спешили нас отпускать. Они, собравшись возле стола дежурного, чуть ли не всем отделением внимательно разглядывали паспорт Филиппа и недоверчиво косились на меня. Полицейские, по каким-то ясным только им причинам, не верили, что молодой человек, стоящий перед ними, мой родной брат. И, признаться, где-то в глубине души я их понимала. Внешне мы были совершенно непохожи, и единственное, что нас роднило, так это карие глаза. Но ведь карие глаза почти у каждого второго человека в мире... Дежурный наотрез отказывался отпускать нас домой. Он даже пригрозил брату, что посадит в тюрьму. Похоже, пугать детей было его любимым занятием.
Вот такое первое сентября случилось у меня в девять лет.
За несколько часов, пока не приехали родители, я жалась к брату как маленький беззащитный птенчик, боясь, что того у меня могут отнять.
Освободили нас к восьми вечера, когда приехали родители. Папа быстро доказал, что мы одна сплоченная семья, и даже высвободил из заключения своего друга. Конечно, пришлось прилично подождать, пока папа дал каждому из полицейских по автографу и сфотографировался на память, а потом мы отправились домой. В то время, когда мы с мамой и Филиппом добирались до дома своим ходом, папа повез пьяного друга на машине в больницу, так как тому стало совсем худо.
Мама ворчала всю дорогу, сетовала на то, что «этот алкаш» (после случая с моим первым сентября дядю Колю она иначе не называла) испортит сиденья в машине; что он гораздо дороже для папы, чем его собственная семья, особенно его родная жена, вынужденная трястись и толкаться в общественном транспорте.
[justify]А потом она накинулась с осуждениями на свою непутевую дочь, которая тут же и стала виновницей того, что дядя Коля оказался пьян, что