ПРОШЛЫМ ВЕКОМ, ОСЕНЬЮ

такими смелыми авторами будущее! А что, если он прав? Ведь в изобразительном искусстве уже давно смелость покрывает отсутствие таланта! Неужто и до литературы доберутся?!
В шесть часов пятнадцать минут вечера он уже сидел на скамейке в скверике.
Безлюдно, зябко. Осень сеяла серенький свет, в котором всё ещё зелёные деревья, стояли притухшие, бутылочного цвета.
Унылую эту картину сразу же оживила Лена, появившаяся в ярком терракотовом пальто.
- Привет, Женчик! - сказала она, как будто они сегодня не виделись, и от этого её лисьего радушия у Симонова возникло нехорошее предчувствие. - Так где ты вчера был?
Она улыбалась.
- Я же говорил: ночевал у родителей. А ты что, взревновала?
Лида посерьёзнела. 
- Я вчера к тебе приезжала... чтобы попрощаться. Я замуж выхожу.
Она опустила свои серые, как этот день, глаза.
- За Каштанова?
- Да. Я в него влюбилась...
- Что ж, желаю вам большого человеческого счастья!
- Но мы же останемся друзьями?
- Ты, в самом деле, веришь в эту романтическую хрень? Отношения между мужчиной и женщиной бывают или деловыми или половыми, прости за рифму.
- Я понимаю, ты обижен...
- Нет, я не обижен, я убит! Утром я поверил в надежду. А её, оказывается, не было и в помине! Просто моя бывшая девушка очень вежливая девочка.
- Неужели тебе не понятно, что я так поступила, потому что ты мне дорог? У меня до сих пор лежит к тебе сердце.
- Ах, лежит! Ну поехали тогда ко мне на “Сокол”. Представь, что сегодня - это вчера!
- Симонов, тебе не стыдно?
- Стыдно! Готов провалиться сквозь землю!
Он ступил в сторону и быстро зашагал прочь.
Внутри были гнев и досада, а в голове - кружащийся клубок мыслей, из которого ни единая не могла вырваться наружу.
Вдруг одна сумела. Она выросла недавно произнесённой фразой: “провалиться сквозь землю”.
А потом притянула другую: “наверно, когда Гилевич запускает свою машину времени, человек проваливается... в небо!”
5.
- Никуда человек не проваливается! - усмехнулся Гилевич. - Он перемещается в континууме...
- Дальше не надо! - перебил его Симонов. - Короче, я созрел!
- Что так?
- А не задалась жизнь, дружище! Или ты не в курсе?
- В курсе, в курсе... Ты молодец! Только смотри, там особо не усердствуй!
- Ты о чём!
- В рассказе Бредбери путешественник в прошлое нечаянно раздавил бабочку - всего-то! Но это имело серьёзные последствия для будущего. Вот я о чём.
- Ну так то в рассказе!
Гена взглянул строго.
- Давай без резких телодвижений! И вот ещё что: твоё нахождение в прошлом будет очень коротким - пока нора остаётся открытой. Я тебя выдерну назад до того, как она схлопнется. Поэтому постарайся хорошенько запомнить всё, что увидишь! Для исторической науки это будет бесценно.
- В какое время ты меня отправишь?
- А я знаю? Пока что это непредсказуемо. Первый раз - сравнивать не с чем...
- Генка... Мы, может, сошли с ума? Сидим и буднично так обо всём этом говорим, а это - сродни полёту в космос!
- Или похлеще! Я не шучу. А ты - первый! Как Юрий Гагарин!
Гена заулыбался своей бесовской улыбкой и достал из письменного стола коробку-лазер.
- Ты готов?
- Валяй!
И Симонов закрыл глаза.
* * *
За опущенными веками побежала череда теней и света. Однако мелькание стало замедляться и начал проступать белёсый фон, который вскоре один лишь и остался.
Пасмурное и неподвижное серело через веки - Симонов понял: пора открывать глаза.
Невероятно красивая картина предстала перед ним. Это был пейзаж, включающий море, скалы, сосны на гористом возвышении и затянутое облаками пепельное небо, свет которого и пронизывал веки.
Симонов стоял посередине тропы, которая опускалась от сосен к морю.
А оно лежало притихшее, отливая сталью, как огромная рыбья спина и, словно в задумчивости, полизывало берег.
Вдруг позади себя Симонов услышал человеческие голоса. Он обернулся и увидел на тропе толпу людей, устремлённых вниз. Он тут же отскочил в сторону и начал судоржно метаться взором в поисках укрытия. Но повсюду было открытое пространство!
А ватага находилась уже совсем рядом. Ещё несколько секунд и... она пронеслась, не замечая его!
Симонов не успел даже как следует испугаться!
И вдруг его осенило:
“Вот это да! Выходит, я невидимка!”
Он опустил взгляд, ощупал себя - да, он есть, но его не видно!
Почувствовав себя до некоторой степени в безопасности, Симонов облегчённо вздохнул. Во всяком случае, он мог спуститься и спокойно разглядеть аборигенов.
Они были европеоидной расы, с развитыми смуглыми телами, прикрытыми кусками материи, которые крепились на поясе и являлись своего рода короткими юбками, а не набедренными повязками. У женщин при этом грудь оставалась открыта. У всех были карие глаза и русые волосы. И ещё какой-то горьковато-полынный запах исходил от этих людей. Жестикулируя, они энергично переговаривались. Язык их звучал отрывисто, гортанно.
Аборигены принялись расставлять вокруг столба, одиноко возвышавшегося на берегу,  глиняные сосуды и рассыпать коричневый порошок. Они явно собирались совершить какой-то обряд. Руководил всем косматый детина, обращение к которому соплеменники начинали со слова “Урса”.
Вскоре от сосен спустилась ещё одна группа людей. С собой они тащили на привязи упиравшуюся чёрную козу с голубыми глазами. От страха она блеяла и рассыпала горох. Её подвели к столбу. Урса, отхлебнув чего-то из поднесённого ему кубка, обратился лицом к морю и издал дикий вопль. Затем он подошёл к козе. Повалив её на огромный валун у подножия столба, Урса взмахнул откуда-то появившимся в его руке кривым ножом и перерезал бедняге горло.
Алая кровь залила валун.
У Симонова, никогда прежде не видевшего, как забивают животных, похолодело внутри.
Ему захотелось исчезнуть, и он непроизвольно оглянулся, как будто за спиной стоял Гилевич, способный сейчас же прекратить эксперимент.
Разумеется, Гилевича он не увидел, но увидел очередную гурьбу аборигенов, бегущих по тропе.
Достигнув берега, толпа расступилась, и стало ясно, что в её центре, была, как в оцеплении, нагая девушка, очень стройная, черноволосая, с голубыми глазами. Её шоколадное тело поблескивало, умащённое маслами. Она испуганно озиралась, а когда ей протянули сосуд, отпрянула и хотела бежать. Её тут же сбили с ног и потащили к столбу.
Не оставалось никаких сомнений: сейчас её принесут в жертву!
Урса тем временем стоял, простёрши к морю руки, и поднявшийся ветерок пошевеливал его буйные локоны.
Симонов вдруг очнулся:
- Твою ж мать!
В него словно вплеснули энергии, а что делать - он уже знал, потому что, давеча ощупывая себя, обнаружил в кармане выпавший из пачки порошок пургена.
Симонов бросился к кубку, стоявшему у ног Урсы. Высыпав туда порошок, пальцем помешал жидкость, источавшую тяжёлый дух.
Очень вовремя он это сделал, поскольку Урса тут же наклонился и допил жидкость из кубка.
Постояв, он направился к несчастной девушке.
При виде приближающегося Урсы она начала извиваться всем телом, порываясь освободиться от пут, которые с каждым её движением затевали красивую и зловещую игру светотени на маслянистой коже. Девушка не кричала, не плакала - просто билась, как бьётся всякое живое существо, попавшее в западню.
Урсе оставалось до неё нескольких шагов, как вдруг он схватился за живот и, отбросив бывший у него в руке нож, ринулся с воплем куда-то в сторону от моря.
Соплеменники недоумёнными возгласами сопроводили его бегство, а потом, как по команде, смолкли, обратив взоры на... Симонова.
Да, он начал визуально проступать, так сказать, материализовываться.
- Генка! Вытаскивай меня! - закричал в отчаянии Симонов, и этот крик остановил начавших приближаться к нему аборигенов.
Гилевич, конечно же, не мог ничего услышать, но перед глазами Симонова снова замелькали тени, и он понял, что срок его пребывания в прошлом закончился.
Как же вовремя!
6.
Симонов решил, что он не вернулся в свои шестидесятые, а продолжил путешествие, попав в какой-нибудь 19 век.
Да и могло ли ему прийти на ум что-либо другое, если, разомкнув веки, он обнаружил себя в старинном особняке.
Лестница из мрамора, ведущая наверх, мебель благородного красного дерева, широкие окна, по сторонам которых стоят напольные вазы в виде амфор, за окнами - тенистый парк.
Он сидит на небольшом изящном диване, который называется, вроде бы, козеткой, перед ним - маленький столик с дымящейся чашкой чая. От неё идёт дивный аромат. Симонов не удерживается - делает глоток и замирает от чарующего вкуса. Нет, это явно не грузинский чай! И даже не цейлонский!
Слышно, как по лестнице стучат каблучки, и Симонову представляется, что та, которая спускается, - никак не пушинка, а вполне весома.
Он поднимает взгляд и ждёт, когда женщина появится. Верхушка лестницы залита светом (наверно, от боковых окон), поэтому сначала из ослепления выплывают красивые ноги, бёдра, туго обтянутые короткой юбкой, статный торс (да, женщина “весома”, но в самую меру) и, наконец, лицо с приподнятым уголком улыбающегося рта.
Лида!
Она несколько пополнела, и теперь у неё длинные волосы, но это прежняя Лида!
Или не прежняя?
- Милый, - произносит она. - Почему ты так любишь этот чай с бергамотом из “Пятёрочки”? Даже смешно!
Лида подходит к нему, чмокает в щёку.
- Я еду в спа, потом на шопинг, потом на выставку. Буду поздно. Не скучай, дорогой!
“Спа”, “шопинг” - мимолётно улавливает Симонов незнакомые слова.
Лида выходит в стеклянные двери.
Последовав за ней, Симонов находит, что за дверями тоже парк, как и с противоположной стороны дома. От крыльца между высоких, раскидистых деревьев тянется асфальтированная дорожка, по которой удаляется автомобиль с Лидой. Она находится на пассажирском месте и, значит, её везёт шофёр. Автомобиль явно иностранного производства - он даже отдалённо не напоминает “Волгу”, “Победу” или “Москвич”. Машина доезжает до ограды, автоматически открываются ворота, и Симонов видит за ними городскую улицу. Выходит, этот милый особнячок расположен не где-нибудь, а прямо в Москве!
В этом не было бы ничего удивительного (в Москве сохранилось много старинных усадеб), если бы не то, что он здесь, по-видимому, живёт! Да ещё, очевидно, с Лидой!
Если это не будущее, то здорово же он изменил настоящее!
Он закрыл двери и направился к своему диванчику. На пути ему встретился молодой человек в чёрных брюках и белой рубашке с бабочкой, который почтительной позой и тем, как одет, очень смахивал на вышколенного официанта.
“Что же, у меня и слуга есть?” - удивился Симонов.
- Не могли бы вы принести мне сегодняшнюю газету? - обратился он к молодому человеку.
- Сию минуту, - ответил тот, учтиво наклонив голову.
Принесённая газета была странного формата и толщины, а называлась она ещё более странно: “Коммерсантъ”. И только дата не вызывала удивления: 14 сентября 1964 года.
Эта дата одна и укладывалась в голове естественным образом, а всё остальное умещалось там в виде фантастического видения!
Видения, которое всё же являлось подлинной реальностью. И воистину поразительной! Начиная с того, что СССР в ней не существовало, и, кончая тем, что Симонов был женат на Лиде.
Россия являлась буржуазной республикой, а сам он занимал пост в руководстве нефтедобывающей компании, то есть был тем самым капиталистом, что угнетает трудящихся.
Симонову, который