оставался советским человеком, претило такое положение дел. Он стыдился жить в личном особняке в центре Москвы и, просиживая штаны на пустых совещаниях, то есть не принося никакой пользы, получать огромные деньги и быть окружённым роскошью! У него имелся целый парк автомобилей, он владел собственной яхтой, виллой во Франции и домом в Испании (правда, ни яхты, ни виллы, ни дома он покуда не видел)!
Но как же справедлив был Карл Маркс, утверждая, что “бытие определяет сознание”!
И стало угасать в Симонове неприятие порочного устройства этой жизни, уступая место смирению перед данностью.
“Да, так случилось... Но я же не нарочно! - оправдывался Симонов. - Я хотел изменить свою жизнь - вот она и изменилась! А в том, что я стал олигархом (этим словом нищее население страны называло богатеев вроде него) - моей вины нет!”
По сути, Симонов не кривил душой, поскольку никогда не стремился к богатству, и уж если б от него что-то и зависело, то он сделал бы, в первую очередь, так, чтобы Лида его любила.
А она...
Она умела быть убедительной, не скупясь на ласку, конечно же, притворную и, тем не менее, упоительную. Симонов таял, а потом, когда всё представало в истинном свете, не мог ничего поделать ни с собой, ни со своей любовью к этой алчной, хитрой бестии!
В конце концов стали ему приходить в голову мысли из области товарно-денежных отношений: она - источник наслаждений, он - тугой кошелёк, всё по-честному!
Словом, с уверенностью сказать, что его настоящее изменилось к лучшему, Симонов не мог.
Ему очень хотелось, просто-таки было необходимо поговорить с Гилевичым, но того и след простыл! Все попытки отыскать его оказались тщетными. Больше не жил его друг по известному адресу, и вообще по какому-либо ещё! Как будто был человек и его не стало. И, возможно, даже без “как будто”, если Гилевич не сумел добраться через толщу веков до дня сегодняшнего.
Странно, почему именно он, ведь, например, родители Симонова вместе с котом Мотей прекрасно жили в новой реальности, чему Симонов был несказанно рад.
В то утро он собирался на заседание правления компании.
Лида вышла в коротеньком пеньюаре и уселась на свой высокий узкий стул, чтобы выпить кофе. Непричёсанная, в тяжёлых рыжеватых кудрях, выпадающих из наспех сколотого пучка, она сидела, темнея “ложбинкой греха”, свесив крепкие, стройные ноги, и была, как голая.
Она говорила что-то про лето, которое быстро прошло, и проникновенно взглядывала, улыбаясь краешком порочного рта.
Симонов, разумеется, знал, что всё идёт по заведенному сценарию и что после его соблазнения, она потребует чего-нибудь эдакого...
Ну, конечно! Недаром же она говорила о скоротечности лета! Лиде захотелось полететь на острова Индийского океана!
Что ж, пусть... Всё по-честному!
- А меня возьмёшь с собой?
- Ну, милый (всё-таки это была немного другая Лида - та называла его “Женчик”), мы с Татьяной уже договорились, что полетим вдвоём! - она спустила с кровати загорелые ноги и немного посидела к нему спиной, тоже загорелой, с бархатными плечами и нежными лопатками. - И потом, - встала она, - у тебя же работа... Вот возьмёшь отпуск и полетим куда-нибудь вдвоём.
- Ну, хорошо, хорошо... Татьяна - это жена Фирсова?
- Его, Ефима Дмитрича. Ты же знаком и с ним, и с Татьяной.
Татьяна Фирсова была женщиной ярчайшей красоты: со стреловидными вишнёвыми глазами, длинными изогнутыми ресницами, большим красным ртом, элегантно стриженной чёрной головкой, очерченная силуэтом того изящества, что присуще туфельке на шпильке.
- Да она целиком искусственная! - хохотнул Ефим Дмитрич, когда некоторое время спустя они встретились и Симонов, упомянув о вояже их жён на острова, высказал восхищение блистательной внешностью Татьяны. - Сиськи, задница - приделаны, морда натянута! Столько денег в неё вбухал - убивать жалко!
- Убивать? - опешил Симонов.
Ефим Дмитриевич держал паузу, глядя лукаво и чуть приоткрыв рот. Лицо у него было из тех, про которые говорят “вырублено топором”, а голова как бы и не лысая, но с сильно поредевшими светлыми волосами. Незавидную наружность его усугубляла корявая, брюхатая фигура. Впрочем, как заметил Симонов, их брат-олигарх редко отличался благообразием.
- Вы о чём, Ефим Дмитриевич? - не выдержал паузы Симонов.
- А рогатит она меня там, на Мальдивах этих! - широко заулыбался Фирсов. - Сие медицинский факт! Она и в Москве-то примерной супружницей не была! Так что, рвануть самолёт, на котором она назад полетит, и дело с концом!
- А как же люди?!
- Во-первых, это самолёт не авиакомпании, а частный, и принадлежит он мне, а во-вторых... Что люди? Как говаривал один военачальник: бабы ещё нарожают!
- Постойте! - вскричал Симонов. - Моя Лида, наверняка, полетит с нею!
- А ваша супруга, думаете, лучше моей?
- Вы с ума сошли?! - разозлился Симонов, но Фирсов примирительно прикрыл глаза и протянул:
- Да шучу-у я, Евгений Алексеевич! Никого я взрывать не собираюсь. Просто выгоню Таньку на улицу голой, когда вернётся, и дело с концом!
7.
Не сказать, чтобы Фирсов заронил в него сомнения относительно Лиды, нет. Симонов и сам догадывался, что она, скорее всего, неверна ему. Просто, когда ты чего-то не знаешь наверняка или это что-то существует неявно, то его как бы и нет.
И, тем не менее, после разговора с Фирсовым эта неявность стала его притягивать, как начинает вдруг притягивать привычная глухая боль.
Вечерами думы особенно одолевали. Чтобы отвлечься, Симонов брал какую-нибудь книгу, но не находил в чтении былого удовольствия.
Дело в том, что литература сильно отличалась от той, которую он знал. Была масса неизвестных ему авторов - как на подбор занудных, а известные оказывались непохожими на себя, и, по большей части, тоже неинтересными. Он поражался: что случилось с человечеством? с племенем писателей? где живые, яркие истории?
Симонов налил в пузатую рюмку коньяку, сел у камина, в котором потрескивали дрова. Не хватало, конечно, пледа, но в комнате и так было достаточно тепло, а камин горел исключительно для создания атмосферы уюта.
“Надеюсь, Конан Дойл меня не разочарует, - подумал Симонов, открывая “Записки доктора Морриса о Шерлоке Томсоне”.
Но начать чтение ему не дал прорвавшийся из-за стен мощный гул, который через паузу затишья стал накатывать волна за волной.
Симонов отложил книгу.
Он вышел из дома, постоял на крыльце.
Стало понятно, что совсем неподалёку бурлит людское море и слитные возгласы из тысяч глоток вздымаются к небу, подобно штормовым валам. Это создавало неподдельное ощущение бушующей стихии. Как в грозу.
Симонов прошёл по дорожке до ворот, остановился у будки охраны.
- Что происходит, Костя? - обратился он к здоровяку в чёрной униформе с нашивкой “security”.
Тот поправил картуз, похожий на кепи иностранного легиона, кашлянул и доверительно сообщил:
- Народ на проспекте Науки бунтует.
- По какой причине?
- Недоволен подсчётом голосов.
Симонов вспомнил, что недавно состоялись выборы в Сенат.
- А что не так?
- Говорят, что за партию власти никто не голосовал, а у неё большинство... Врут, конечно, Евгений Алексеевич! Это всё агенты враждебного Запада!
Симонов внимательно посмотрел на молодого человека.
- Ты в самом деле так думаешь?
- Конечно! - не мешкая, ответил тот.
- А вот я так не думаю...
Охранник растерянно опустил взгляд, умолк... и вдруг оживился, что-то вспомнив:
- Тут какой-то сумасшедший к вам весь день ломится!
- Сумасшедший? Почему сумасшедший?
- Видок у него соответствующий. Да вы сами взгляните - вон он торчит, на той стороне улицы.
Симонов взглянул через решётку ограды по направлению пальца охранника.
Тот, о ком шла речь, стоял в свете фонаря, прислонившись к стене дома. Иногда вслед взлетавшему рёву толпы он поднимал к небу лицо, которое издали было не разглядеть. Необъятный плащ с чужого плеча, пляжная кепочка с козырьком, торчащие из-под неё кудлы... И такая узнаваемая субтильность, и такое характерное положение рук, заложенных за спину! Гилевич! Конечно, он! Наконец-то! Нашёлся, чертяка!
- Генка! - выскочил Симонов за ограду.
Гилевич отделился от стены и бросился ему навстречу.
Посредине мостовой, благо машин не было, они обнялись. От Генки несло козлятиной, но могло ли это омрачить радость Симонова?!
- Пошли, пошли в дом!
Проходя мимо охранника Кости, Гилевич остановился и мстительно поглядел ему в глаза. Тот потупился.
- Ну, давай, рассказывай! - говорил через некоторое время Симонов, разливая коньяк.
Гилевич, свежий после ванны и причёсанный, сидел напротив в его халате и поглощал виноград, объедая гроздь, выцепленную из дежурной вазы с фруктами.
- Да оставь ты этот виноград, сейчас жаркое подадут!
- Ладно, слушай.
Гилевич залпом опустошил рюмку. В глазах у него появился мокрый блеск, который перетёк в горячечное мерцание.
- Представь, в отличие от тебя меня унесло в Ярославль! Лазер, правда, находился при мне, и это было хорошо. Всё остальное было плохо. Я оказался человеком без определённого места жительства, не гнушающимся воровства и сильно пьющим. Словом, маргинальная личность. Как ты понимаешь, при моём социальном статусе добраться до Москвы, разведать, где ты и что ты, было очень непросто.
- Слава богу, теперь всё позади! - Симонов потянулся разлить коньку, но резко остановился.
- Чего испугался? - воскликнул Гилевич с ноткой агрессии. - Наливай! Нам, алкашам, лучше не перечить, когда дело идёт о выпивке!
- Да наливаю, наливаю... Сейчас, Гена, от алкоголизма очень хорошо лечат. Были бы деньги. А они у нас, как ты понимаешь, есть.
Гилевич жахнул рюмку, протяжно выдохнул, уставился на Симонова тяжёлым взглядом.
- Вот смотри: у меня всё хреново, у народа всё хреново, один ты в шоколаде...
- С чего ты взял, что у меня всё замечательно?! - перебил Гилевича Симонов. - Думаешь, мне нравится жить паразитом? А Лида? Меня она как не любила, так и не любит!
- Значит, мне не придётся тебя уговаривать! По большому счёту, дело не в нас! Посмотри, что стало со страной? Кучка негодяев овладела ею, обобрала и жирует в своё удовольствие. Слышишь, как народ кричит?
- Он покричит и разойдётся.
- Сегодня, может, и разойдётся. А, может, и нет. У них, сколько я знаю, ещё не было аналога нашей Октябрьской революции?
- Не было, - подтвердил Симонов. - Революция нам не нужна.
- Это ты как олигарх говоришь или чисто из гуманистических соображений?
Симонов смятенно поблуждал взглядом по столу, затем с решимостью сказал:
- Думаешь, держаться буду за свои богатства? И дураку ясно: лучше туда, где всё уже состоялось! Только если это возможно.
- Для начала расскажи, в какое прошлое ты угодил и чего там понаделал, что получилось такое непотребство.
Пока Симонов рассказывал, Гилевич с аппетитом уплетал жаркое.
“Значит, ещё не конченный”, - удовлетворённо подумал Симонов, памятуя, что алкоголики практически не закусывают.
По завершении его рассказа Гилевич сказал:
- Дело поправимое! Однозначно! Только не пойму: в какой век тебя занесло? Надо будет потом с историками обсудить.
Симонов взглянул на него с сожалением.
- Уверен? Если удастся всё исправить, лучше нам молчать в тряпочку! Представляешь, что может случиться, если твоё изобретение попадёт в чужие руки?! Кстати, где твой лазер?
- В Медведково, у Клавдии. Это моя сожительница.
У Симонова ошарашенно округлились глаза.
-
