перехватывало дыхание.
Вжимаясь в землю, Майер пытался увидеть, ведут ли наступление другие подразделения. Задерживаться на одном месте опасно — накроют миномёты противника.
«Боже! — взмолился Майер, — если мне суждено выбраться живым из этого пекла, я в первой же церкви преклоню колени и воздам благодарственную молитву».
Кто-то должен взять на себя ответственность за управление атакой.
Майер поднял левую руку и что есть сил крикнул:
— Аchtung! Auf! Marsch! Marsch (прим.: Внимание! Встать! Быстро вперёд)!
И длинным свистком продублировал команду для тех, кто в грохоте обстрела не понял его криков.
Взвод, подчиняясь команде, помчался вперёд. Следом — солдаты соседних подразделений.
Майер нажал на курок, но автомат молчал: нет патронов! По кисти стекала кровь — то ли царапнул осколок, то ли поранился обломками перевернувшегося транспортёра.
Рядом огромными скачками промчался громила-эсэсовец, у которого автоматные рожки были напиханы везде, где только можно. Лицо эсэсовца, наполовину спрятанное опустившимся на глаза шлемом, походило на морду разъярённой гориллы. Майер успел выхватить у него из-за пояса один рожок, второй выпал сам.
— Ура-а-а! Ура-а-а, за Родину! — с бешеным ором навстречу немцам устремились русские. В руках огромные винтовки с примкнутыми штыками. Огнестрельные копья, а не винтовки.
Некоторые иваны обнажены по пояс, но в пилотках. Не беда, что пуля грудь прострелит. Главное, чтобы солнце голову не напекло!
Пулемётчики вермахта успели занять позиции и косили иванов, образуя бреши в атакующих рядах.
— Ура-а-а! А-а-а!
В соответствии с наставлениями красных комиссаров, иваны презирают смерть. Им запрещено думать о ней.
— А-а-а-а! А-а-а-а!
Слова кричать — не хватает дыхания. Поэтому атакующие дико вопят. Лица большевиков перекошены. От ненависти или страха? Кто знает… Растут груды трупов. Настоящая бойня. Кажется, что даже убитые русские ползут вперёд.
— Трж-ж-ж…— выплёвывает по полтора десятка пуль в секунду «бензопила Гитлера», славный пулемёт МГ.
Это забой скота. Потери русских чудовищны. Штабеля трупов вперемешку с ранеными. Но русских неисчислимое количество!
Немецкие танки с жутким воем сирен пошли в наступление с флангов, утюжат наступающих, косят живых из пулемётов, прессуют мёртвых и раненых в кровавую массу, открывают путь мотопехоте.
Солдаты вермахта в едином порыве с солдатами СС бегут за танками, стреляя из автоматов, расшвыривая гранаты, поливая окопы из огнеметов, в рукопашном бою пронзая врага острыми, как бритвы, кинжалами СС, на рукоятках которых готическим шрифтом выгравировано: «Treue bis auf dem Tod» (прим.: «Преданный до смерти»).
Поняв, что атака русских отбита, что русские отступили, Майер приказал взводу окопаться. Расслабившись, он увидел не узкий сектор обстрела перед собой, который контролировал в бою, а поле боя целиком, во всём его многообразии.
Бой не утих окончательно. Ещё свистели пули, жужжали осколки снарядов и мин, стрекотали пулемёты, ухали взрывы… Майер увидел месиво из тел, частей тел и кроваво-грязных ошмётков, отваливающихся от танковых траков. В рёве танковых двигателей, в лязге гусениц тонули далёкие вопли раненых, такие протяжные и мученические, что кровь стыла в жилах… Он услышал предсмертные хрипы и крики множества умирающих, переполнившие пространство. Никогда Майер не слышал, чтобы люди так кричали…
Постепенно бой затих. Иваны перестали кричать. Снаряды перестали взрываться. Танки перестали рычать.
В ушах ломило от тишины. Серый туман из едкого дыма застилал небо.
Майер увидел оторванную, на удивление аккуратно, ногу. Неподалёку валялась голова, похожая на театральную бутафорию. И немного на футбольный мяч. Ему захотелось пнуть голову, но он так устал, что… Да и не футбольный мяч это. А вон, наверное, туловище, которому принадлежала голова. Или наоборот. Из развороченного живота на несколько метров тянулись кишки. Множество тел, оторванные части тел… Видеть трупы вокруг себя в таком количестве было жутко.
Жутко устал… Вроде окопы не копал. Психологическое напряжение сказывается. Страх быть убитым. Потому и устал.
Солнце растеклось по горизонту гигантской багровой каплей.
То тут, то там раздавалось далёкое отчаянное: «Sanitäter! Sanitäter!». Санитары бегали с носилками, собирали кровавый урожай. Щедрый урожай одного боя.
Старик Франк сидел на кочке, неторопливо курил. Усталость наполнила тело горячей тяжестью. В душе благостность: бой закончился, он жив и даже не ранен. Смерть играла с ним в догонялки, он выиграл. Не догнала костлявая.
Война для Франка — обычная работа, повседневное занятие. Вид изуродованных мертвецов, по открытым глазам которых ползают мухи, может, кого и потрясает. Но старик Франк опытный боец, он давно смотрит на страшные раны и тяжёлые увечья без содроганья. Дыхание смерти в затылок, её постоянная близость заглушили, а, может, и убили сострадание в сердце Франка. По большому счёту, для него нет разницы между трупом врага и трупом товарища. У победителей тоже есть убитые и раненые. Много убитых и раненых. Война переполнена кровью и смертью.
Земля, деревья, животные, человек — создания Божьи. Землетрясенья и наводнения, пожары в лесу, град, уничтожающий посевы и мор животных — всё случается по воле Божьей. Значит, и война случается по воле Божьей. Значит, и в войне есть Божий промысел.
Франк прекрасно знает, что большинство из его сослуживцев погибнет. Может, и он погибнет. Если трезво рассудить, на фронте есть только покойники и кандидаты в покойники. Жизнь продолжается до тех пор, пока однажды ты не окажешься там, где есть лишь одна дверь, название которой могила. Все на войне стоят перед той дверью, все на войне временно живые.
Право на жизнь здесь имеет только смерть. Естественно, Франк старается подольше остаться в списках кандидатов в покойники, поэтому готов убивать и истреблять, чтобы не убили его. Солдат на войне сражается не за правителей, пославших его, а за собственную жизнь и жизнь соратников. Солдат воюет, чтобы продлить свое существование на фронте ещё на несколько дней. Солдат воюет против смерти, как это ни парадоксально.
Люди верят в судьбу. Верят те, которые не могут противостоять происходящему. Судьбе, в принципе, плевать на тебя. Ты сам должен поворачивать её туда, куда тебе надо. Война бьет вслепую, но Франк знает: те, кто себя бережёт, уберегутся. Франк верит в Бога, но больше надеется на себя. Он всегда настороже, с хладнокровной тщательностью прячется от опасности. Опасность нельзя устранить, но можно уменьшить.
Франк не шарахается от свиста пуль. Пуля, свистнувшая у твоего уха, летит мимо. Пулю, которая продырявит твой лоб, не услышишь.
Когда начинает строчить пулемет противника, Франк падает на землю. Фронтовики делают это машинально, не думая, что находятся под огнем. Франк слышит снаряд, вылетевший из ствола орудия. По звуку определяет, немецкий он или русский. Почти точно может предсказать, где он упадет.
Новички считают опытных фронтовиков сумасшедшими. Новичкам жизнь на передовой кажется адом на земле. Франк с жалостью смотрит, как они либо впадают от страха в истерику, либо им отрывает головы.
В отделении Франка сегодня двое легкораненых и никто не погиб. А в других отделениях солдаты погибли. Не важно, как погибли… Всем домой напишут: «…геройской смертью».
Если подумать рационально, война полезна, когда воюют племена дикарей, вооружённые копьями и мечами: у них выживают сильные и умные. В войнах цивилизованных народов первыми гибнут лучшие. Герои гибнут. Правителям нужны мёртвые герои. Потому что живые герои могут стать конкурентами правителей. Благодарность же правителей и восхищение публики бурно проявятся тогда, когда смерть героя узаконит его славу. На родине воздадут должное погибшим за отчизну. Газеты напишут красивые слова в чёрных рамках. Впрочем, неопытные новички тоже гибнут, и о них газеты напишут красивые слова: «Солдат погиб, спасая свою страну и культуру…». А через день страна и культура забудут о том, кто их спасал.
Обыватели представляют себе геройскую смерть по кадрам из кино: красивая атака, удар… Потрясающий сердца зрителей многозначительный взгляд героя… Голос за кадром о пробегающей перед умирающими глазами жизни. Тёмный экран. Всё.
Пропагандистская чушь. Большинство подыхает в муках и им не до воспоминаний о довоенной жизни. Кому-то корявые осколки вспарывают животы, вываливая кишки наружу. Назад запихивать бесполезно. Кому-то крупнокалиберная пуля делает дыру в грудной клетке величиной с кулак. Не заткнёшь. Кто-то во время атаки, пронзённый штыком или пулей, падает мордой в лужу и захлёбывается грязью.
Тем, кто пишет в газетах красивые слова о погибших, надо ходить на военные кладбища, чтобы увидеть реальную цену побед. Увидеть возраст на крестах погибших.
Да, почётно быть мёртвым героем. Но Франк не хочет быть мёртвым героем, не хочет, чтобы его геройские кости гнили в братской могиле или даже были придавлены тяжеленным гранитным или бронзовым памятником. Мало радости в «чести» присовокупить собственную героическую смерть к тысячам других героических и не очень героических смертей. Потому что мёртвые остаются мертвецами, даже если их наградят самыми почётными наградами, напишут о них романы и песни. Их всё равно будут оплакивать матери, что бы ни говорили о почётности смерти героев.
Проходивший мимо Франка незнакомый унтер-офицер пнул тело русского ногой, сердито проворчал:
— Этот ещё жив.
Выстрелил из карабина в голову жертвы. Тело дёрнулось.
— У тебя что, зуд в указательном пальце? Что не отправил его в плен? — лениво спросил старик Франк от нечего делать.
Унтер-офицер недовольно посмотрел на Франка, зло процедил сквозь зубы:
— Разве можно брать в плен тех, кто притворяется мёртвыми! Эти свиньи готовы в любой момент вскочить и всадить нам штык в спину. Такое не раз бывало. Тут принцип один: или мы их, или они нас!
— Излишняя жестокость… — без каких-либо эмоций буркнул старик Франк.
— Иваны жестоко обращаются с нашими солдатами, мы платим тем же: зло порождает зло, жестокость порождает жестокость.
— Но ведь это мы напали на Советский Союз, сжигаем их дома, уводим у них последнюю корову из сарая, забираем последнюю картошку из погребов и расстреливаем их, если они противятся нашим желаниям. Может, это они платят нам за наше зло?
— Не мы с тобой войну затеяли, не мы за нее в ответе. Мы выполняем свой долг.
— Не мы затеяли, но отвечать назначат нас. Как бы иваны не сделали с нами того же, что мы с ними.
Старик Франк затянулся, прищурив правый глаз от дыма, безразлично шевельнул свисающей с колена кистью. С одной стороны, по уставу, не оказывающего сопротивления противника положено брать в плен. Но Франку, в общем-то, безразлична смерть русского. Вон сколько их лежит вокруг, убитых. Одним больше, одним меньше… Война!
Боже, как устал! И, похоже, отдохнуть не придётся: заставят или окопы рыть, или топать дальше.
«Когда над тобой будет два метра земли, тогда и отдохнешь», — упрекнул Франк себя и усмехнулся.
***
Вечером Майер рассказывал в письме Грете о пережитом бое: «…Группой иванов командовал раненый капитан, к руке которого
