с лейтенантом, а я распоряжусь, чтобы остальных жителей собрали на площади. Поговорим сразу со всеми, нечего за ними гоняться, как за перепуганными цыплятами.
Кредель направился к броневикам. Майер в сопровождении Мартина пошёл вдоль улицы.
Выбрав дом поприличнее, Майер открыл дверь, переступил порог. Споткнувшись в полутёмных сенях и загремев пустым ведром, вошёл в жилую комнату. Следом, задев каской за притолоку и упёршись головой в низкий потолок, вошёл громила Мартин. Навстречу с лавки поднялся старый крестьянин с окладистой бородой. Выцветшая, заштопанная рубаха, штаны с латками на коленях, ноги в обрезках от валенок. В общем, такой же, как и предыдущий абориген.
Из двери в дальнем конце комнаты появилась довольно молодая женщина, испуганно уставилась на вошедших.
— Hier gibt es die Terroristen (прим.: Здесь есть террористы)? — внятно и громко спросил Майер.
Старик выглядел совершенно тупо. Женщину иностранная речь перепугала до потери рассудка.
— Terroristen! Terroristen! — раздражаясь от тупости русского, почти закричал Майер. И пробормотал, немного повернув голову к Мартину: — Ходячий образец идиота… Сообразительности у него не больше, чем у лепешки коровьего дерьма.
Старик что-то пробормотал и перекрестился для убедительности.
Тягучая речь старого ивана Майеру показалась абсолютно нечленораздельной.
Старик выглядел взволнованным, его пальцы нервно сжимались и разжимались.
Несмотря на невинное выражение лица старика, у Майера возникло чувство, что тот валяет дурака, а в действительности что-то знает.
Мартин с любопытством наблюдал за Майером.
Майер чувствовал, что показывает себя не с лучшей стороны. Постаравшись говорить уверенно, он обратился к женщине. Женщина в страхе молчала, словно немая. Выпучив коровьи глаза, трясла головой.
— С таким же успехом я мог бы расспрашивать ослиную задницу, — проворчал Майер, солдатскими шуточками стараясь понравиться Мартину.
Поведение русских вывело Майера из терпения. Он заорал, угрожающе размахивая кулаком.
— Тупые дикари! Мне что, прикончить одного из вас, чтобы другой заговорил?
Перепуганные русские молчали, словно потерявшие остатки мозгов овцы.
Разговаривать с ними бесполезно, понял Майер, указал Мартину на дверь и последовал за ним. Выходя, хлопнул дверью так, что с потолка посыпалась глина.
В начале улицы, где стояли бронетранспортёры, послышалась интенсивная стрельба. Майер и Мартин помчались на звуки выстрелов. От бронетранспортёров убегали гражданские люди.
Рядом с бронетранспортёрами на земле лежали без движения трое часовых, один стонал.
— Партизаны! — указал Мартин в сторону убегавших.
— Но ведь деревня окружена! — воскликнул Майер.
— Значит, прятались в самой деревне…
На звуки стрельбы прибежали другие солдаты.
— Садитесь в транспортёр! Надо перехватить бандитов, — приказал Майер.
Взревев мотором, бронетранспортер рванул с места и, громыхая гусеницами, помчался в лес. И вдруг затормозил. Водитель заметил на земле среди деревьев немецкий мундир.
Майер выпрыгнул, подбежал к лежащему солдату… И застонал от ярости, увидев рядового из своего взвода. Двадцатилетний берлинец прибыл в роту с последним пополнением. И вот...
Судя по деформированному, представлявшему собой сплошную рану лицу, стрелок получил чудовищный удар дубиной. И живот в крови. Они добили его штыком.
— Drecksauen! Грязные свиньи! Они заплатят за это!
Потрясенный Майер вернулся в кузов. Говорить от бешенства не мог, поэтому дал команду «вперёд» очень длинным свистком.
Поиски по дорогам и труднопроходимым подлескам в радиусе пяти километров не дали результата, Майер приказал возвращаться.
Мотор подвывал, словно оплакивая убитых. Солдаты молчали. Сжимая кулаки, Майер думал о погибших Kameraden. «Отомстить! Отомстить!» — горячо пульсировало в голове.
Вернулись на площадь. Толпа русских, окружённая автоматчиками, за это время увеличилась раза в два. Мужчин не было, сплошь старики, женщины с малышами на руках, цепляющиеся за их подолы маленькие дети.
Перед каменным русским идолом-памятником на расстелённых плащ-палатках лежали мёртвые немцы.
Майер подошёл к унтерштурмфюреру, мрачно сообщил:
— Не нашли.
После некоторого молчания спросил:
— Вы забрали тело стрелка в лесу?
— В лесу? Нет, только этих.
Кредель подозвал четырёх эсэсовцев, распорядился:
— В лесу ещё один наш убитый. Возьмите плащ-палатку, принесите.
Майер объяснил, где найти труп.
На лице унтерштурмфюрера заиграли желваки, на лбу вздулась вена.
— Schmutzige russische Schweine (прим.: грязные русские свиньи)! Они заплатят за это. Я говорил тебе, они всё знают. Все нас ненавидят. Режим комиссаров обрёк их на рабство, а они нам нож в спину. Эти дикари любят свою землю, даже будучи рабами на ней. Ну что ж, они насытятся ею! Мы набьем землёй их глотки, — криво ухмыляясь, негромко выговаривал Кредель.
Возвратились эсэсовцы. На плащ-палатке принесли тело.
— Ужасно! — пробормотал Кредель, отворачивая край ткани, прикрывавшей лицо убитого. — Пусть русские посмотрят на него. Проведите их мимо убитых, пусть они подышат запахом арийской крови, запахом мёртвых немцев.
Берлинца положили рядом с другими убитыми.
Эсэсовцы принялись теснить жителей, принуждая их идти мимо трупов.
Русские топтались, не желая идти туда, куда их направляли. Майеру они напоминали перепуганных овец, шарахающихся от мёртвых тел.
Кредель выхватил автомат из рук эсэсмана, стоящего рядом.
— Ублюдки! Не хотите приблизиться к мёртвому немцу?! Я вас заставлю! — голосом обиженного юноши прокричал он и выпустил очередь в толпу.
Русские завопили, стоящие впереди упали. Толпа смешалась, люди в ужасе бросились врассыпную.
Эсэсманы пытались удержать русских, выставив карабины и автоматы наподобие шлагбаумов.
Обезумевшая растрёпанная женщина с младенцем на руках кинулась прочь, подвывая от страха, как животное. Ярость эсэсовцев, накопленная за дни зачисток оккупированных деревень в поисках партизан, прорвалась наружу. Автоматная очередь сбила её с ног. Ребенок покатился по земле. Удар тяжёлого сапога отбросил тельце дальше…
Автоматная стрельба, вопли женщин, детей и стариков, крики-команды эсэсовцев слились в ужасающий гам.
— Кредель, приведите к порядку ваших солдат! — закричал Майер. — Это бойня позорит честь мундира, который вы носите!
Унтерштурмфюрер стоял ссутулившись, расставив ноги. В руках автомат. Мундир запачкан грязью. Лицо в красных крапинках. Из-под низко нахлобученной каски Кредель бросил на лейтенанта волчий взгляд. Майеру показалось, что Кредель его не понимает.
Унтерштурмфюрер цинично ухмыльнулся:
— Это война, Майер! Русские существуют только для уничтожения. Они убили наших солдат. Или, по-вашему, мы находимся на пикнике в воскресной школе? Это твоих людей подвергли бойне, как ты выражаешься. А наши действия, — Кредель указал в сторону площади, — защитная реакция на бойню.
Подумав, он всё же вынул свисток и издал длинную трель.
Никто его не услышал.
— Как будто мы забавляемся, — огрызнулся Кредель. — Может, ты воображаешь, что состоятся трибуналы, которые решат по закону, кто виновен, а кто нет? Если мы будем медлить с этим и не преподадим проклятым русским сурового урока, партизаны уничтожат наших солдат больше, чем армии Тимошенко и Будённого, вместе взятые.
Он наклонился к Майеру и заговорил почти спокойным голосом:
— Эти люди, по сути, скоты, Майер, а скотина понимает только язык кнута. В данном случае стадом управляем мы, солдаты. На войне солдаты убивают, такова их профессия. Мои солдаты не играют в Джека-потрошителя. Согласно закону, мы обязаны участвовать в войне. Согласно закону, все мужчины на войне должны стать убийцами. У меня хорошие солдаты, а хорошему солдату нравится его работа — убивать. И это предписано законом германского рейха.
— А они, — Майер раздражённо махнул в сторону вопящих женщин, — защищались от нас, считая нас захватчиками согласно законам своей страны. Предположим, европеец попал в африканское племя, которое поклоняется богу в облике ядовитой змеи, и убийство змеи там считается ужасным преступлением. Европеец не знает африканского табу и в порядке самозащиты убивает палкой ядовитую гадину. По мнению племени — он убил олицетворение бога, он преступник. А перед своей совестью он совершенно чист — он убил змею, чтобы та не укусила его. Законы аборигенов предписывают схватить святотатца, привязать его к дереву и медленно поджарить. По законам цивилизованных людей аборигены совершают преступление. А аборигены уверены, что наказывают святотатца.
Удушливый чёрный дым поднимался над деревней. Горели соломенные крыши, подожжённые трассирующими пулями. Занялось пламя на крашеной деревянной церкви. Со сделанными наскоро факелами эсэсовцы перебегали от дома к дому и поджигали их.
Старая женщина, упав на колени, умоляла о чём-то солдата. Эсэсовец ткнул ей в голову горящим факелом, загорелись платок и волосы…
— Человечество состоит из рас, — пожал плечами Кредель. — У каждой расы свои законы. Немец и тысячелетие назад был благородным, великодушным, храбрым носителем культуры. Таков он ныне, таковым будет впредь. А иваны были и останутся такими же скотами, какими мы их видим сегодня. Степень способности к культуре заложена в гены, а законы отражают внутренние ценности народа, основывающиеся на генетических особенностях. Дикарь поклоняется животному и пожирает человечину по причине недочеловеческого естества. Поэтому обладает законом высшей ценности и не может провиниться перед неполноценным отребьем. Черномазый же виновен по закону белого человека — закону высшей ценности, который властвует над низшими расами, препятствует унтерменшам удовлетворять свои низменные прихоти, препятствует евреям, живущим в немецкой Европе, осквернять священное для немцев, препятствует большевикам уничтожать цивилизацию, хоть этого и требует их натура. Когда белый человек нарушает закон негров, или ариец нарушает закон иванов, его поступок продиктован более высокими духовными ценностями. Поэтому его законное право и нравственный долг — уничтожить с корнем всякие убеждения, исходящие от унтерменшей, стереть с лица земли их последователей как крыс, которым те сродни и которые распространяют чуму и прочую заразу.
Эсэсовцы устали гоняться за русскими, успокоились. Неторопливо пригнали несколько русских на площадь. Русские горбились над убитыми односельчанами, плакали. Одна женщина, став на колени у трупа, вознесла вверх руки, жутко воя, как собака.
Эсэсовец с размаху ударил женщину сапогом в бок. Женщина поперхнулась и умолкла, свалившись на бок.
— Предположим, белый человек пришёл в джунгли или в пустыню и, неся аборигенам культуру, запретил им употреблять в пищу человеческое мясо, — менторским тоном продолжил Кредель. — Опираясь, естественно, на свои законы, поддерживаемые машиненгеверами и панцерами. Дикарю запрет так же непонятен, как непонятно белому табу убивать священных змей. Жизнь священной змеи для дикаря важнее жизни белого человека, но дикарь вынужден повиноваться силе, не понимая законов белого человека. Дикаря можно принудить к цивилизованной жизни — учим же мы
