Маше Синициной, невысокой голубоглазой шатенке, в сорок первом исполнилось двадцать девять. Работала учительницей в школе, преподавала химию, биологию и немецкий язык, ученики звали её Мариванной.
Иностранный в институте ей, можно сказать, навязали. Сказали, что нужно изучать язык потенциального противника — Германии. Немецкий давался Маше довольно легко.
Муж, Георгий Николаевич, служил военврачом. Поженились они в тридцать третьем году, когда Георгий учился на последнем курсе Военно-медицинской академии. Через год родился сын, Сергей.
— Моя королевишна! — любовался фотографией Маши в прихожей Георгий, когда приходил с работы. Потом обнимал и целовал жену, с улыбкой ждавшую его в дверях кухни. Это стало дня них маленьким ритуалом.
В апреле сорок первого года мужа, военврача второго ранга, что соответствовало званию майора, назначили заведовать хирургическим отделением в окружном госпитале Западного Особого военного округа. Устроившись, Георгий Николаевич вызвал к себе жену и сына.
Георгий Николаевич встретил их на железнодорожной станции под странным названием Городок. Принял с рук жены спящего сынишку. Склонив голову на сторону, торопливо поймал губами губы жены. Шофёр военной «эмки» (прим.: легковая ГАЗ-М1) погрузил в багажник чемоданы и сумки.
С полчаса тряслись по ночным просёлкам. Прыгающий свет автомобильных фар освещал дорогу, ведущую в небесную черноту…
Приехали в маленький городок со смешным названием Крынки. Машина остановилась у каменного дома с мезонином.
— Первый этаж наш, — сообщил муж. — Его госпиталь снимает. Наверху живёт хозяйка.
Маша с любопытством рассматривала новое жилище. Большие комнаты, тяжёлая мебель: шкафы, столы, стулья. Но вместо кровати щит из досок, поставленный на ящики.
— На чём же спят бойцы, если командир спит на таком «помосте», — пошутила Маша, устраивая сыну постель на полу в углу комнаты.
— Бойцы спят в казармах. У них, как положено, трёхэтажные нары, — обыденно пояснил муж. — Завтра организую кровать. Некогда было заняться. Хирургическое отделение принимал, с больными разбирался.
— Не проблема, — успокоила Маша мужа. Она раздела сынишку, уложила на матрац, разложенный в углу комнаты на полу, подошла к мужу, прижалась к груди.
— Соскучилась…
— Я тоже.
Ладони мужа сползли по спине на талию и ниже.
— Где у тебя можно вымыться с дороги? — улыбнулась Маша, ускользая из мужских объятий…
***
Машу разбудило громкое чириканье воробьёв за открытым окном. Ещё в полусне она с удовольствием вдохнула свежий парковый воздух, почувствовала солнечность начинающегося дня. Открыв глаза, увидела за открытым окном садовые деревья.
Настроение соответствовало майскому утру: солнечное и радостное.
Мужа не было, вероятно, ушёл на службу. Сын, устав с дороги, ещё спал.
Маша томно потянулась, замычав от удовольствия.
Подошла к окошку, укорила воробьёв:
— Чего скандалите?!
Негромко постучав, в комнату вошла немолодая еврейка. С любопытством глянула на жиличку, на спящего ребёнка, сообщила, что она — хозяйка этого дома, спросила, не нужно ли чего.
Говорила с интересным шипящим акцентом, густо перемежая речь польскими словами: «пан официр… добже…».
Доброжелательно сообщила, что мебель на первом этаже её, но панове могут пользоваться ей. Рассказала, что муж у неё работал учителем, дочь взрослая и замужем. Всю жизнь они с мужем копили деньги, в тридцать девятом купили этот дом, но пришли советы, первый этаж конфисковали…
— Муж сказал, что госпиталь снимает квартиру? — удивилась Маша.
— То так, — согласилась хозяйка, пошевелила пальцами, будто считает деньги, махнула безнадёжно. — Гроши дают! Почти ничего.
В знак протеста муж отказался получить советский паспорт. Его арестовали, выслали в Сибирь.
— Такая судьба, — подвела итог хозяйка, опечалившись. Но тут же оживилась, стала расспрашивать о жизни в Советском Союзе: — Все ли могут у вас получить работу? Правда ли, что землю у народа отобрали, что у фабрик и заводов нет хозяев?
***
Маша занималась домашним хозяйством, устраивала «свой» дом. Целый этаж — и всё их!
Утром провожала мужа на службу, в полдень кормила обедом, вечером втроём гуляли.
Глядя на постоянно озабоченного мужа, Маша беспокоилась:
— На службе всё в порядке?
— Разве у меня может быть беспорядок? — улыбался Георгий Николаевич.
— Как же… Армия ведь!
— У меня, Машенька, обычное хирургическое отделение. В основном — чирьи, иногда аппендициты. Бывают травмы, не особо серьёзные. За серьёзные травмы командиров по головам не погладят. Поэтому таких нет. Так что, всё в порядке.
В начале июня Маша сообщила мужу, что беременна. Но не поняла, рад муж её беременности или нет. Вроде бы улыбнулся, поцеловал, а мыслями был где-то далеко.
В ночь с двадцатого на двадцать первое июня Синицыных разбудил стук в окно. Вестовой передал приказ:
— Товарищу военврачу второго ранга срочно прибыть в штаб.
Маша заметила, как лицо мужа помрачнело.
— Что-то случилось? — с тревогой спросила она мужа.
— Я знаю не больше, чем ты, — вовсе не успокаивающе ответил муж.
Надоедать мужу расспросами Маша не стала, но почувствовала, что знает он больше.
До утра уснуть не смогла. Тревожили непонятно оживившееся движение автомобилей на улице, приглушённая расстоянием речь, похожая на приказы. Кто-то приходил к хозяйке, что-то сообщил в приказном тоне, ушёл.
В пять утра хозяйка негромко постучала. Пришла проститься — её и многих других жителей увозят куда-то на восток: то ли в Казахстан, то ли в Сибирь. Сообщила с грустной улыбкой:
— Неблагонадёжных эвакуируют. Я — неблагонадёжная.
Подъехал «Захар Иваныч» — трёхтонный грузовик ЗИС-5. В кузове уже сидели несколько семей с чемоданами и узлами. Хозяйка подала наверх саквояж, залезла в кузов. Водитель посигналил, тронулся. Пассажиры в кузове плакали, словно везли покойника. Проклинали советскую власть.
К вечеру пришёл муж. Мрачный, усталый.
— Собирай, Маша, самое ценное. Война, похоже. Семьи командного состава эвакуируют.
— Какая война? — удивилась Маша. — Не стреляют, не взрывают…
— Со дня на день начнётся, — пояснил муж. — С Германией. Я знал, что будет война, но не думал, что так скоро. Хотел пожить с вами лето, а осенью отправил бы к родителям. Но… Со дня на день…
Маша встала, растерянно походила по комнате, прикасаясь к вещам, словно не зная, что брать в дорогу. Потом остановилась, решительно посмотрела на мужа:
— Я никуда не поеду. У нас огромная страна, пятая часть суши. У нас сильная армия… Германия — крохотная заплатка на глобусе! Ну, неделю… Ну, чуть больше… Мы в любом случае победим!
Муж подумал, на что-то решился:
— Ладно. Наш госпиталь эвакуируют в Волковыск. Поедешь с нами в качестве обслуживающего персонала. Работа найдётся. Собери чемодан. Бельё, одёжку Серёжке. Еды на два-три дня. Колонна с больными выходит вечером. Я сейчас уйду, вечером заберу вас. Из дома не выходите.
Вечером пришёл серьёзный, задумчивый.
— Пора.
Взял чемодан. Маша подхватила небольшую сумку с продуктами для Серёжки. Сын держал за руку то мать, то отца, шёл вприпрыжку, радовался поездке, расспрашивал, на чём поедут, куда поедут.
По улицам сновали машины, гремели повозки. Ветер гонял по мостовым бумаги — какие-то документы со стандартными «шапками», таблицы, сводки...
Местные тащили из опустевших учреждений стулья, столы. Улица встречала и провожала злыми, настороженными глазами.
Маша понимала причину этих взглядов: у многих родственников и знакомых увезли в неизвестность, как врагов. Но не могла представить, что старая хозяйка дома, в котором они жили, их враг. Что они хозяйке враги.
Где-то вдалеке несколько раз сухо щёлкнуло.
Маша вопросительно посмотрела на мужа.
— Стреляют?
— Нет, это… так. Случайное что-то, — успокоил он.
Но лицо у мужа было далеко не беззаботное.
У госпиталя встретил молодой лейтенант, предупредил, чтобы за территорию госпиталя не выходили:
— Нам в спины стреляют с чердаков и из окон.
Словно в подтверждение где-то снова послышались выстрелы.
— Взламывают и грабят государственные магазины, — с мрачной злостью рассказывал лейтенант, — словно никакой власти в городе уже нет. Правда, грабят вдали от отделений милиции. Центральные улицы пока не трогают. Тащат всё, даже двери и дверные коробки. Грабят, лишь бы не быть хуже других и тоже что-нибудь принести домой.
Георгий Николаевич завёл жену и сына в пустую палату на четыре койки.
— Я пойду по делам. Проверю, как отделение готовится к эвакуации. А вы побудьте здесь.
— Может, помочь чем? — взметнулась Маша.
— Пока не надо, — муж мягко тронул Машу за локоть и принудил сесть. — Делами, согласно штатному расписанию, занимается персонал. Для тебя работа найдётся позже. В общем, отдыхайте. Я приду, когда надо.
Он несколько раз приходил, говорил, что всё идёт по плану, ложился на кровать, спустив ноги в сапогах на пол, задумчиво молчал.
Маша вопросительно смотрела на мужа. Он понимал её вопрос, успокаивал:
— Нет, военных действий нет. Но, похоже, их не избежать.
На улице гудели машины, раздавались неясные команды, ощущалось напряжённое перемещение массы людей.
Ближе к утру Георгий Николаевич пришёл в очередной раз и решительно сказал:
— Ну, поехали!
Поднял чемодан и сумку, Маша осторожно взяла на руки спящего Серёжку. Вышли на улицу. Небо на востоке начинало светлеть.
Георгий Николаевич провёл жену к автофургону с огромным красным крестом на борту:
— Поедете в этой машине…
— А ты?
— Я впереди. Между нами несколько машин с больными нашего отделения.
Помог жене подняться по откидной лестнице в будку, подал вещи.
Где-то далеко послышался низкий гул. Георгий Николаевич обеспокоенно взглянул вдаль.
Гул нарастал, приближался.
— Самолёты? — забеспокоилась Маша. — Почему-то с запада…
— Самолёты, — задумчиво повторил Георгий Николаевич. — Ладно, устраивайся. У меня дела… Навещу при первой возможности.
Быстрым шагом ушёл вперёд.
— Садись сюда, дочка, — пригласил на лавку напротив двери пожилой усатый мужчина в глухом белом халате, кирзовых сапогах и пилотке. — У кабины меньше трясёт.
На лавках вдоль бортов плотно сидели мужчины и женщины, в основном старше Маши. По виду — санитары, санитарки и подсобные рабочие.
Посередине кузова лежали узлы с мягкими вещами.
Гул самолётов нарастал, заполнил пространство тревогой.
Вдруг из общего гула выделился какой-то особо страшный вой, похожий на резкий звук сирены.
На улице раздались громкие команды, машины тронулись, набирая скорость.
Вой приближался, набирал силу, заставлял сердце замирать, нагонял ужас.
Проснулся и заплакал Серёжка.
Сильнейший грохот! Машину тряхнуло. В бортовых окошках выбило стёкла, посыпались осколки. Маша спиной прикрыла сына. Звон стёкол на улице.
Ещё приближающийся вой… Взрыв! И ещё… И ещё…
Взрывы следовали один за другим.
Машина то набирала скорость, то тормозила, виляла то в одну сторону, то в другую.
Маша не сдержалась, привстала с сыном на руках, выглянула в окно.
Высушенные летней жарой деревянные дома полыхали, как политые бензином. Некоторые обрушились, и из кострищ торчали, указывая в небо, пальцы труб.
Пахнуло удушливой вонью
