ты, бисова сила! — ругнулся водитель, высунувшись в окно и вглядываясь в небо. — Опять летят, коршуны…
Поглядывая на запад, он давил на педаль, принуждая полуторку ехать быстрее, но газген торопиться не собирался.
— Эх, в дровяную твою душу… — ворчал водитель. — На бензине бы давно из города выскочили, а эта печка на колёсах…
Эскадрилья из десятка самолётов надрывно гудела над самым городом.
Один из самолётов перевалился на крыло и стал падать на город. Лётчик включил раздирающую душу сирену. Следом свалился в пике другой самолёт… третий… Все с жутким воем.
Даже в кузове Маша чувствовала, как вздрагивает земля он недалёких взрывов.
Водитель крутил головой во все стороны, выбирая место, где остановиться. Наконец, свернул к церкви.
— Может, ироды, церковь не станут бомбить, — пробормотал неуверенно.
Подогнал машину вплотную к стене, заглушил мотор.
— Вылезайте, девоньки, прячьтесь от осколков между машиной и стеной.
Он помог вылезть из кузова Маше и Серёжке.
Мимо машины тяжело пробежала старая женщина с маленькой девочкой на руках. Голова ребёнка безвольно болталась. Лицо старухи перекошено, в глазах непонимание творящегося, губы что-то шептали.
Рвануло со страшной силой. Взрывной волной понесло вдоль улицы мусор. Зазвенели разбитые стёкла. Людей на улице бросило на землю.
— Военный склад, — сообщил водитель, тяжело вздохнул и покачал головой. — Должно быть, с боеприпасами.
Люди с трудом поднимались, разбегались и расходились, прихрамывая.
Над улицей пронёсся самолёт с крестами на крыльях. Застучал пулемёт. Один беглец упал, будто споткнувшись. Другого будто в спину камнем ударили.
— В укрытие! К домам бегите! — закричал водитель, выскочив из-за машины.
Никто не обращал внимания на крик.
Безнадёжно махнув рукой, водитель вернулся под стену церкви.
— Ничего не слышат. Паника глаза застит…
Самолёты пролетели вдоль улицы так низко, что Маша видела лица лётчиков.
— Эх, винтовки нет! — посетовал водитель. — С такого расстояния я бы его достал!
Как-то вдруг рёв самолётов прекратился. Отдельные взрывы и треск горящих патронов вдали, на складе боеприпасов, стоны раненых на улице и крики родственников звучали отголосками тишины.
— Помочь надо, — Маша смотрела на тела, лежащие на улице.
— Они друг другу помогут. А нам ехать приказ, — решительно встал водитель. — Сидайте по местам.
Осторожно объезжая лежащих на мостовой раненых и мёртвых, водитель свернул в переулок, но остановился: улицу преграждала горящая машина.
Водитель сдал назад, повернул в другой переулок.
Грудничок на руках у Фроловой заплакал. Женщина вытащила грудь, ткнула соском в рот ребёнку. Ребёнок жадно схватил сосок, но через некоторое время снова заплакал. Фролова помяла грудь, взглянула на сухой сосок, заревела телячьим голосом, неприятно скривив лицо:
— Молоко пропало-о-о…
— Ты вот что… — водитель недовольно крякнул, покачал головой, сердито покосился на женщину. — Ты кончай расстраиваться, пугаться и прочее. Молоко почему пропало? Потому что нервничаешь. А ты не нервничай, не твоё это дело. Нервами делу не поможешь… Бутылёк-то с соской есть?
— Е-е-есть… — ревела Фролова.
— Водичкой слатенькой мальца напои. Пить, небось, хочет.
Фролова махнула рукой на себя, забывчивую, вытащила из кармана бутылочку с огромной соской, сунула в рот грудничку. Ребёнок жадно зачмокал, насасывая воду.
— Ишь, пить захотел… А маманька не соображат…
Фролова смущённо улыбалась, любуясь успокоившимся малышом.
Отъехали от города километров десять и вновь попали под налёт. Водитель свернул в лес. Один из немецких лётчиков словно охотился за машиной, то и дело возвращался, пытаясь расстрелять из пулемёта.
Водитель заглушил машину, приказал женщинам бежать под защиту деревьев. Но в молодом, полупрозрачном лесу спрятаться было трудно.
На краю широкой поляны Маша увидела замаскированные ветками пушки, солдат в окопчиках, командира, прячущегося за щитом пушки…
Грохот взрывов, рёв моторов, вой сирен пикирующих самолётов…
С сыном на руках Маша подбежала к командиру:
— Почему не стреляете?
Кто-то столкнул её с сыном в окопчик, бросил сверху густую ветвь...
= 3 =
Газген хоть и неторопливо ехал, но то и дело обгонял отступавшие колонны пехоты, походившие больше на бредущие толпы в одинаково испачканной и изорванной одежде, чем на войсковые подразделения. По обочинам, чуть в стороне от основного потока, неорганизованно брели группы солдат из разбитых и рассеянных частей. Многие без оружия.
В обрывках фраз, которые доносились до Маши, то и дело проскальзывало слово «предательство».
У Фроловой молока не было. Ребёнок кричал беспрестанно. Сынишка, сидевший у неё в ногах, тоже плакал. Фролова заистерила, требовала остановить машину.
— Ну, выпущу я тебя… — сердито отговаривался водитель. — И куда ты с двумя мальцами средь леса пойдёшь?
К вечеру заехали в деревню, чтобы попросить козьего, или, на худой конец, коровьего молока для малыша. Но деревенские встретили враждебно.
— Идите, идите, куда хотите! Немцы придут, дознаются, что помогали красноармейцам… Нам этого не надо.
— Она ж не красноармеец! Она ж мать, как и вы! — пытался урезонить баб водитель.
Фролова выплакала бутылку коровьего молока. Полбутылки выпил старший, младший коровье молоко пить не хотел, выплёвывал соску, орал, как блаженный.
Уехали из деревни. На шоссе выехали с трудом, настолько оно было забито машинами и беженцами. Изредка в потоке громыхали танки, ехали бронетранспортёры, пушки на конной тяге.
Снова бомбёжка.
Вопящие толпы хлынули в сторону от дороги, под прикрытие деревьев. Маша, подхватив сына, бежала со всеми.
Взрывы на дороге… Оглянувшись, Маша увидела клубы дыма и пыли на том месте, где стояла их машина.
Прильнула к дереву, упала на колени, телом прикрыла сына.
Надолго замерла, потеряв способность к движению, словно уснув наяву, не думая ни о чём, не воспринимая страшной картины вокруг.
Когда взрывы, стрельба и вой самолётов стихли, очнулась.
На дороге мёртвые и стонущие раненые вперемежку с обезумевшими, вопящими живыми, орущие дети с остекленевшими от страха глазами, кровь на земле, кровь на телах, всюду кровь...
Разбитые полуторки и трёхтонки, некоторые горели, воняя резиной, от других остались только мотор да рама — остальное снесла неведомая сила. Щепки от деревянных кабин и кузовов, колеса... В сгоревшей кабине виден чёрный, обугленный обрубок — всё, что осталось от шофёра. На сожжённой голове скалились белые зубы. Машу передёрнуло от повторяющихся, словно в кино, эпизодов.
Посреди дороги валялась нижняя половина женского тела. На уровне талии кровавое месиво. Юбка задралась, оголила бельё.
Промчалась ошалевшая лошадь, протащила пушечный передок по мёртвым и раненым телам…
Плач, стоны, мольбы о помощи…
Над телом матери рыдала дочь-подросток…
Маша увидела на земле санитарную сумку с красным крестом. Подняла. В сумке несколько перевязочных пакетов, бинты.
Подбинтовала сбившуюся повязку на спине сына, принялась перевязывать раненых, какие попадались.
К разбитой машине вышла Фролова с детишками. Увидела Машу, не обрадовалась.
— Назад пойду, — выдавила без эмоций.
— Куда ж назад? — упрекнула Маша.
— А куда вперёд?
Да, а куда вперёд?
— Сзади немцы…
— Ну и пусть…
Из леса к дороге вышла длинная цепочка бойцов с винтовками. В глазах крайняя усталость, тоска и боль.
— Не знаете?.. — Маша махнула рукой и замолчала. Слишком много надо было задать вопросов, чтобы хоть что-то прояснить.
— Не знаем, — услышала устало-безнадёжный ответ. — Ничего не знаем… Не знаем — кто, не знаем — где, не знаем — куда…
Эхом отозвалось среди солдат: «...предательство… предательство…».
Фролова ушла, унося плачущего ребёнка на руках. Второй брёл сам, уцепившись ручонкой за подол матери, спотыкаясь и временами повисая на юбке.
На обочину приносили и складывали погибших. Два длинных ряда тел — с полусотни уже, а может и больше. Некоторые сильно обгорели, у кого-то руки-ноги оторваны.
Десяток бойцов расширяли лопатами большую воронку…
У повреждённых машин суетились мужчины, вероятно, шофера: снимали колеса, разбирали моторы.
Маша неимоверно устала. Поняла, что если не отдохнёт, идти не сможет. Отошла подальше от разрухи, нашла под густым кустом укромный уголок с толстой подстилкой из сухих листьев, легла, свернувшись клубком, по-кошачьи обняла сына…
Проснулась ночью. В полной тишине ярко светила луна.
Взяла на руки недовольно хнычущего сына, вышла на шоссе.
Шла, обходя резко воняющие горелой резиной разбитые и сожжённые машины, стараясь не упасть в воронки… Через какое-то время вышла на чистую дорогу.
К утру догнала едва бредущую женщину с двумя детьми. Младшего женщина несла, привязав наподобие рюкзака к спине. Старшего, лет восьми, шатающегося из стороны в сторону, почти волокла за руку.
Некоторое время Маша шла рядом. Помочь ничем не могла, у самой ребёнок на руках.
— Болеет? — спросила, наконец.
— Два дня не ел, — едва слышно проговорила женщина.
Мирно чирикали птицы. Кукушка отсчитывала кому-то года. Дятел испугал звучной, отдавшейся эхом очередью.
В свете поднимающегося солнца на протянувшемся сквозь лес шоссе увидели очередную разбомблённую колонну машин.
— Мальчику твоему отдохнуть надо, — заговорила Маша. — Совсем обессилел…
— Поесть ему надо, — едва слышно проговорила женщина.
— Давай детишек положим вон туда, под кусты, и поищем в машинах, может, хоть кусочек хлеба найдём.
Женщина остановилась. Мальчик бессильно сполз на землю у ног матери.
— Тебя как зовут? — спросила Маша словно спящую с открытыми глазами женщину.
— Настя…
— Пойдём, Настюш… — кивнула в сторону обочины Маша.
Вдвоём взяли под руки то ли спящего, то ли потерявшего сознание мальчика, снесли в сторону. Уложили детей рядком под куст на мягкую лесную подстилку. Пошли на шоссе к машинам.
Между машин лежали тела гражданских и военных. Слышались негромкие стоны.
Пожилой военный привалился спиной к колесу машины. Взгляд потерявшего надежду человека, голова склонилась на сторону, сухие губы, дыхание частое, надсадное, с пристаныванием. Штанина густо пропитана подсыхающей кровью.
Маша остановилась перед раненым, бессильно шевельнула руками: помочь, мол, не могу.
Раненый понимающе прикрыл глаза.
Обойдя машину, стали осматривать другие. В кабине полуторки с разбитым кузовом обнаружили вещмешок, в нём большой кусок хлеба и кусочек сала, завёрнутый в тряпицу.
Вернулись назад, с трудом нашли детей. Разбудили младших, привели в чувство старшего. Половину хлеба и сало отдали старшему, от второй половинки отломили по кусочку на раз жевнуть себе, остальное разделили между младшими.
После еды детям захотелось пить.
— Пи-и-ить… — канючил то один, то другой мальчик, и ревел малыш.
Маша услышала кваканье лягушек, указала в ту сторону:
— Где лягушки, там вода.
Нашли небольшое болотце.
Упав на колени, женщины припали губами к лужицам, в которых плавали головастики и водоплавающие жучки, долго не могли оторваться, чувствуя, как вместе с водой проглатывают водяную живность.
Сынишка Насти долго не соглашался пить воду из лужи.
