Серёжки. Наконец, не выдержала:
— Серёжа, пойдём отсюда, а то нас комары сожрут.
— Ещё пить, мама! — задёргался, забрыкался Серёжка.
— Пойдём, сынок. Скоро до города дойдём, там чистой воды напьёмся.
— Эта тоже чистая! Она вкусная!
Ребёнок заплакал.
Не обращая внимания на плач сына, Маша вылезла из кустов, взобралась на берег и пошла к мосту. Она чувствовала, что выпила воды слишком много. Ребёнок тоже пил много, его может стошнить. Да и нет гарантии, что вода не заражена. Возможно, выше по течению лежат трупы. Не возможно, а точно. Не схватить бы расстройства желудка или вообще, какой-нибудь инфекции…
За мостом, в тени придорожного куста лежал раненый лётчик. Парашют белой грудой запутался в мелких деревьях чуть дальше.
Маша подошла к лётчику, присела рядом. Крови на нём не было. Не ранен? Но выглядел он совсем не здоровым. Дышал тяжело, губы запеклись.
— Вы ранены? — спросила Маша.
— Переломы, — тяжело выдохнул лётчик, с трудом ворочая сухим языком.
— Идти сможете?
— Сам не смогу, а вы меня не дотащите. Попить бы…
Маша растерянно оглянулась. В чём принести воды?
Лётчик понял её, снял с головы шлем, протянул:
— Кожаный, сгодится вместо кастрюли.
Заставил себя улыбнуться.
Маша посадила сына рядом с лётчиком:
— Сынок, посиди рядом с дядей, он лётчик. А я за водой схожу.
— Лётчик? — напившийся воды, мальчик ожил. — Настоящий?
— Да, сынок, настоящий.
— А где твой самолёт? — спросил мальчик лётчика.
— Враги сбили, — вздохнул лётчик.
— Ты плохо летал?
— Летал не плохо. Врагов много.
Маша встала, ещё раз предупредила сына:
— Серёжа, я быстро сбегаю!
Получилось не очень быстро. Под мостом было захламлено, опять пришлось идти выше по течению. Нашла чистое место, держа шлем за «уши», набрала воды, заторопилась назад.
Серёжка увлечённо что-то рассказывал лётчику.
Маша помогла лётчику приподняться, напоила его. Застегнув наушники, повесила шлем с остатками воды на ветку. Сходила к парашюту, с трудом содрала его с ветвей, приволокла к лётчику. Помогла лечь раненому на собранный в кучу парашют.
— Почему немцы летают, бомбят, а наших не видно? — не удержалась от упрёка Маша.
— Приказали подняться в воздух… — без предварительных пояснений заговорил лётчик. — Я успел взлететь… Новый приказ: сесть… Я не послушал… Тут немцы… Проутюжили аэродром… Что я мог один? Всех уничтожили… Считаю, предательство…
Лётчик помотал головой, скривившись, будто сдерживал рвавшиеся из него рыдания.
— Летать нас научили… А воевать — нет. У них — военные асы. А мы… Избиение младенцев!
Помолчали немного.
— Вы идите, — попросил лётчик. — Военных встретите, скажите про меня… Пусть заберут… Идите…
***
Серёжка устал. Маша снова взяла сына на руки. Но руки отказывались напрягаться, отяжелели, как сырое дерево. Маша подбросила тельце сына повыше на плечо, сцепила пальцы.
Вдалеке в горячем мареве над землёй колыхались силуэты города.
Гремели далёкие взрывы, над городом поднимались столбы дыма, подвывали пикирующие самолёты, прерывисто и нескончаемо гудели паровозы. Будто кричали в агонии смертельно раненые огромные звери. Вероятно, немцы бомбили железнодорожную станцию.
Одна мысль заполнила сознание Маши: найти госпиталь, там должен быть муж. И все проблемы решатся.
Волковыск выглядел жутко: дымящиеся развалины домов, обгорелые трупы на улицах.
Увидела пожилого небритого мужчину, который, испуганно оглядываясь, торопился куда-то. Окликнула:
— Скажите пожалуйста, где госпиталь!
— А?
Мужчина отшатнулся от Маши.
— Как пройти к госпиталю?
— А? Не знаю… Какой госпиталь? Тут вона что…
Мужчина явно не понимал, чего от него требуют.
— Больница городская где? Ребёнок у меня ранен!
— Больница… А-а… Там больница… — упоминание о раненом ребёнке вернули мужчине соображение, он махнул рукой вдоль улицы. — С правой стороны, увидите. В строительных лесах, мимо не пройдёте.
И продолжил бегство от страшного.
Через главный вход Маша вошла в гулкий прохладный холл. Остановилась у двери. Длинный сумрачный коридор вправо и влево. Негромкие звуки шагов отдались эхом. Из какой-то двери вышла и остановилась, глядя на Машу, женщина в глухом белом халате и косынке на голове.
— Скажите… Мне ребёнка перевязать! — окликнула Маша женщину.
Та молча указала в левый коридор.
Маша пошла налево. Таблички на дверях: «Сестра-хозяйка», «Перевязочная»…
Маша толкнула дверь… Заперто.
Ага, «Приёмный покой»… Может, здесь?
Маша постучала, приоткрыла дверь.
Запах йода.
— Можно?
Вошла.
Кушетка, письменный стол, стеклянные шкафчики. Почти пустые.
В помещение из боковой двери вошла пожилая женщина. Спросила без эмоций:
— Что вы хотели?
— Здравствуйте… У сына рана на спине. Перевязать бы.
— Садитесь на кушетку. Показывайте. Я фельдшер.
Серёжка спал, положив голову на плечо матери.
Маша осторожно положила сына на кушетку животом вниз, повернула его лицо в сторону. Тихонько задрала рубашку на спине. Повязка, пропитанная кровью, присохла к ране. Маша беспомощно посмотрела на фельдшерицу.
— Ничего страшного, отмочим, — успокоила фельдшерица.
Она налила в литровую банку воды, подкрасила марганцовкой.
— Мама, пить… — попросил Серёжка, проснувшись. — Кушать хочу!
— Хорошо, сынок… — успокоила Маша сына, погладила по головке и вопросительно посмотрела на фельдшерицу.
Та налила в кружку воды, подала Маше.
Маша подняла сыну голову, дала ему пить.
— Сюда госпиталь эвакуировали из Крынок. Там муж мой, заведующий хирургическим отделением. Не знаете, где они? — спросила у фельдшерицы.
— В сторону Слонима колонна ваших и наших ушла. Меня Николавной здесь кличут, — представилась фельдшерица, почувствовав в Маше своего человека. — А тебя?
— Машей. Его Серёжей.
Маша тяжело вздохнула.
Ну вот… Придётся самостоятельно госпиталь догонять.
— Кушать, — попросил Серёжка, напившись.
— Давай, маленький, повязку тебе поменяем на чистенькую, а потом я найду что-нибудь закусить, — сказала Николавна. — А то повязка у тебя больно уж грязная. Я тебе спинку водичкой немного помою…
Николавна взяла зажимом марлевый тампон, опустила его в раствор марганцовки, отмочила прилипшие к ране тряпки. Рана оказалась не очень большой.
— Зашивать не буду, лучше не нагноится, — решила Николавна. — С мазью Вишневского забинтуем.
Она аккуратно промыла рану, промокнула, наложила повязку с вонючей мазью, похожей на зелёную грязь.
Заметив недоверчивый взгляд Маши, пояснила:
— Хорошая мазь, стимулирует заживление и предотвращает нагноение. Вы куда дальше-то? Или здесь остановитесь?
— Мужа хочу догнать… Госпиталь…
Маша вспомнила о лётчике.
— У моста лётчик лежит. Он с парашютом выпрыгнул. Переломы у него. Надо бы послать кого, чтобы привезли.
— Организуем, — пообещала Николавна. — Посидите здесь, а я позвоню, чтобы послали за ним.
«Куда же нам дальше? — думала Маша. — Ну, куда… В сторону Слонима и Минска. Пешком, на попутках… Вариантов нет».
Вернулась Николавна.
— Позвонила я. Должны привезти лётчика. Пойдёмте, я вас чаем напою.
Николавна отвела Машу и Серёжку в ординаторскую, где на плите стоял чайник с кипятком. Принесла по ломтику хлеба. Серёжкин ломтик смочила раствором глюкозы.
Серёжка с жадностью проглотил сладкий хлеб, уставился на ломтик в руке матери.
Николавна налила две кружки кипятку, подкрасила настоем душистой травы из поллитровой банки.
Маша отломила от ломтика хлеба кусочек, остальное отдала сыну.
Сын проглотил и мамин кусочек.
— В Слоним наш газген-полуторка пойдёт (прим.: газогенераторная машина грузоподъёмностью полторы тонны, работающая на дровах), — подумав, сообщила Николавна. — В кабине медсестра Фролова с двумя детьми поедет. Один грудничок, другому три года. А ты, если хочешь, в кузове. Муж у неё капитан. Воюет.
— Конечно, хочу! — обрадовалась Маша.
— Колонны машин всегда медленнее одиночных едут. Может, посчастливится догнать своих. Отдыхайте пока здесь, на кушетке. Или на улице недалеко погуляйте. Я позову, когда газген соберётся ехать.
— Мы здесь, — решила Маша. — Нагулялись сегодня.
Измученные долгим переходом Маша и Серёжка отлёживались в кабинете. Рана на спине у Серёжи под свежей мазевой повязкой утихла, пацан крепко спал.
Пришла Николавна. Принесла небольшую кастрюльку, пахнувшую так вкусно, что у Маши, не евшей почти сутки, слюнки заструились быстрее, чем она их сглатывала.
— Поешьте-ка, чем бог послал, — улыбнулась Николавна, поставила кастрюльку на стол, сняла крышку, вытащила из кармана две алюминиевые ложки. — А то скоро ехать. Шофёр уже газогенератор растопил.
Маша чуть тронула Серёжку за плечо, спросила:
— Серёжа, кушать будешь?
Мальчик тут же открыл глаза, учуял вкусный запах, заплакал:
— Мам, кушать хочу…
— А ты не плачь, маленький, — заботливо загудела Николавна. — Я как раз тебе с мамой кулеш сварила. Ты когда-нибудь ел кулеш?
— Не-ет… — всхлипнул Серёжка и потянулся за ложкой. — Но он вкусный…
— Это густой пшённый суп… Или жидкая каша, как тебе больше нравится…
— Мне и суп, и каша больше нравятся…
— С лучком, с морковкой, подсолнечным маслом приправлен…
Серёжка жадно ел кулеш. Каша не умещалась в рот, падала.
Маша ела неторопливо, будто была сыта.
— Ты бы, сынок, не торопился, — посоветовала Николавна, понаблюдав за голодным ребёнком. — Это всё вам с мамой.
Серёжка торопился.
— Давай-ка, сынок, передохни немного, а то, небось, рука устала ложкой махать. Кашка здесь постоит. А чуть попозже вы с мамой доедите остаток.
Николавна решительно закрыла кастрюльку крышкой.
— Не дай бог, желудок расстроит с голодухи, тебе лишние хлопоты.
Серёжка жадно смотрел на кастрюлю и едва ни плакал.
— И правда, отдохни, Серёжа, — гладила Маша сына по голове. — Переешь лишнего, животик будет болеть.
— Разве можно переесть вкусную кашу? — удивился Серёжка. — Её можно только недоесть.
— Можно, Серёжа, можно.
Примерно через полчаса, после того, как Серёжка и Маша доели кулеш, Николавна повела их в больничный двор.
У ворот стояла полуторка с огромной «буржуйкой» сзади кабины.
Водитель, пожилой усатый дядька в линялой, но чистой гимнастёрке с расстёгнутым воротом, в галифе, в кирзовых, довольно чистых сапогах, вытащил самокрутку изо рта и кивнул на газогенераторную топку:
— Минут пять ещё «самовар» прогреется, и поедем. Залазьте в кузов.
Маша передала Серёжку Николавне, залезла в кузов, приняла сына.
У бокового борта стоял большой ящик с чурочками — дрова для газогенератора. У кабины лежала груда брезента.
— На брезенте устраивайтесь, — подсказал водитель. — У кабины меньше трясёт.
Подошла молодая женщина с двумя детишками: одного держала на руках, мальчик лет трёх шёл рядом, ухватившись ручонкой за юбку.
«Медсестра Фролова», — догадалась Маша.
— Садитесь в кабину, сейчас поедем, — скомандовал водитель.
Фролова с грудничком села на пассажирское сиденье, мальчонка устроился на полу кабины, между ног матери.
— Ну, бывай, Николавна. Даст бог, свидимся, — водитель кивнул фельдшерице, бросил окурок на землю, тщательно затоптал, сел в кабину. Со скрежетом переключил скорость. Машина медленно тронулась.
Едва проехали квартал, как послышался гул самолётов.
— Тьфу
