насыщался в своё удовольствие и отходил от миски, роняя капли по полу, вытирала ему бороду специальной тряпкой и говорила: «Гошенька, хороший, Гошенька красавец!» И Гоша удалял, покачиваясь от сытости, к себе, на личный диванчик у балкона и дрых, свесив лапы, до вечерней прогулки с папой. Увы, Гошеньки и родителей давно не было с ней, как и не было родного плеча, на котором можно было опереться и поплакать.
Галина Сорокопудская поднялась, заинтригованная странными звуками и, даже забыв прикрыться, на цыпочках прокралась в гостиную, где застала Мирон Прибавкин абсолютно голым, стоящим на одной ноге, как аист, и пальцами, как истинный деревенский сын, с вожделением пожирающим чёрную астраханскую икру. Самое интересное, что рядом на столе лежала ложка, но он её не заметил или презрел от нетерпения.
– Бедный ты мой, бедный… – шагнув, умилилась Галина Сорокопудская и прижала его голову к своей исстрадавшейся груди. – Тебя, наверное, дома не кормят?
– Угу, – только и смог промычать Мирон Прибавкин, стараясь выпутаться из неудобного положения, а потом сообразил, приподнялся и впился губами в её грудь и оставил на соске пару-тройку чёрных икринок.
– Я тебя откормлю, – сентиментально пообещала Галина Сорокопудская, – будешь толстым и красивым.
– Ага, – оторвался от её груди Мирон Прибавкин и посмотрел снизу вверх. На него глядели прекраснейшие и самые волнительные в мире серые глаза, добрые, как у мамы. И Мирон Прибавкин подумал, что это и есть счастье, то счастье, о котором он мечтал, когда был подростком и когда стал мужчиной, а потом за этой проклятой жизнью, в которую незаметно впрягся, как ломовая лошадь, забыл, и только сейчас вспомнил, как детский сон, и это была любовь!
Он попытался подхватить Галину Сорокопудскую на руки, как когда-то в былые времена подхватывал иных женщина меньшего калибра, но у него, конечно же, ничего не вышли, кроме комического положения. Тогда она засмеялась и проявляя архаичные черты самки, легко, как ребёнка, подняла его на руки и отнесла, словно добычу, в гнёздышко, в уютную, тёплую спальню. Мирон Прибавкин был на седьмом небе от блаженства. И они снова занялись любовью, и Мирон Прибавкин оказался, как никогда на высоте, и даже, кажется, она несколько раз кончила, потому что попросила: «Не смотри на меня…», и взгляд у неё словно остановился, как стрелки у часов. Что ему тоже ужасно понравилось своей целомудренностью. Но на рассвете он немного расстроился. Реальность оказалась совсем не той, как он ожидал. Стало ясно, что секс ума не прибавляет, а только создает проблемы.
– Я хотела бы оформить брак с мужем задним числом, – сказала Галина Сорокопудская, с долей опаски глядя на Мирона Прибавкина: что он решит.
И тут выяснилось главное, что Галина Сорокопудская, оказывается, всего лишь гражданская жена Самсона Воропаева и что доказать её право на наследство будет весьма и весьма проблематично.
– Ты поможешь мне?.. – спросила она, прижимая его к своей широкой, как аэродромное поле, груди.
Незаметно для себя она перешла на милый, детский лепет, который так не вязался с её сильным, тренированным телом.
Мать моя женщина! – оторопело подумал Мирон Прибавкин. – Ну а как, как по-другому, – тотчас простил её, оставив моральную сторону вопроса на потом, когда в голове прояснится и можно будет здраво рассуждать, а пока же в ней были любовный туман и сырость непонятных отношений.
– Помогу… – шмыгнул он носом, не особенно задумываясь о своих словах опять же потому что всегда и везде чувствовал себя прокурорским следователем, словно на веки вечные пропитался запахом своей ненавистной конуры.
– Ты можешь здесь жить, а когда я вступлю в наследство, мы поженимся, – сказала Галина Сорокопудская с таким выражением, словно наконец орех расколола.
Никогда ещё судьба Мирона Прибавкина не решалась так быстро, почти мгновенно, с полуоборота. Вдруг до него дошло: это же можно так и не работать, обрадовался он, представляя всю свою дальнейшую жизнь как никогда в розовом свете и себя в нём, любимым, разъезжающим на свой ненаглядной «люське» исключительно по курортам типа Севастополя. На большее у него фантазии не хватило. Может быть, потом, когда войду во вкус, решил Мирон Прибавкин, и в душе приосанился: всё-таки он я молодец! такую карту вытянул!
О том, что это и есть гвоздь программы, он даже и не подумал. Он снова был занят мыслями о чёрной икре, которая осталась на кухне, и между делом о прекраснейшей груди Галины Сорокопудской, острой, как гора Джомолунгма.
– У нас неофициальный союз, – наконец смутилась она и стыдливо прикрылась.
Мирон Прибавкин вдруг покраснел. Её жест напомнил ему, что, по сути, он здесь чужой и всё вокруг чужое, хранящее ещё отпечатки пальцев Самсона Воропаева. А вдруг он явится?.. – представил себе Мирон Прибавкин всеобщий, грандиозный конфуз.
– Что же вы от меня хотите? – вдруг перешёл он на «вы».
Галина Сорокопудская тяжело вздохнула, и ещё тяжелее посмотрела на него.
– Можно как-то решить эту проблему?..
Накануне она потратила полдня на выяснение очень важного вопроса: наследство мужа, то бишь Сони, Самсона Воропаева. По этому вопросу она встречалась с семейным адвокатом Семёном Мамарыгиным, человеком, который был в три раза старшее её и который обладал крайне деловой хваткой. Он консультировал Самсона Воропаева в правовых вопросах бизнеса, и Галина Сорокопудская ему доверяла настолько, насколько можно доверять адвокату средней жуликоватости, но другой мог быть ещё хуже. Она не знала адвокатского мира, и он представлялся ей крайне запутанным, как лабиринт Минотавра на её любимой Крите.
– Я вас уверяю, – жестко сказал Семён Мамарыгин, нагло щёлкая челюстью с огромными лошадиными зубами, – что как только родственники пронюхают, о каких суммах идёт речь, вас опередят в любом случае, и даже оспорят любое решение суда!
– Но у него нет родственников! Он воспитанник детского дома! – почему-то возмутилась Галина Сорокопудская и с надеждой посмотрела на Семёна Мамарыгина, который обычно было более покладистым, а в присутствии Самсона Воропаева вообще стелился у ног, и вдруг, на тебе, распушил хвост, как заморский павлин.
– Родственники возникнут, как только возникнет процедура наследования, – уверил он её и сделал равнодушными тёмно-карие восковые глаза, то есть они у него застыли, как у куклы в витрине, и не видели очевидного: что только Галина Сорокопудская является единственной наследницей всех капиталов Самсона Воропаева.
Галина Сорокопудская всегда удивлялась, как Семён Мамарыгин так ловко щелкает зубами, но ничего понять не могла.
– А я?.. – задала она наиглупейший вопрос.
– У вас не будет никаких шансов… – от усердия затряс головой Семён Мамарыгин, мол, ваша карта бита.
И у Галины Сорокопудской упало сердце, как в нападающем броске.
– Почему?! – отшатнулась она, как от кистевого удара, от которого иной боксёр увернуться не может.
– Вы проиграете, – в нервном нетерпении вспылил Семён Мамарыгин. – Причём с треском! – на всякий случай стращал он её.
– Но как же так?! – воскликнула Галина Сорокопудская, наивно вопрошая ко вселенской справедливости.
– К сожалению… – ушёл в оборону Семён Мамарыгин, – по законодательству вы всего лишь сожительница и не можете претендовать на движимое и недвижимое имущество, как равно и на банковские счета и ценные бумаги. Вы столько не зарабатывали. У вас есть хотя бы его любовные письма. Ах, да… – хлопнул он себя по лбу, – сейчас же другое время, все пишут по электронной почте.
– Вот именно… – пала духом Галина Сорокопудская из-за предательского времени и нравов.
Но даже если бы и так, но Самсон Воропаев никогда ей ничего подобного не писал, а обходился знаками, да и то весьма скупо. Она была сама виновата, прыгнула к нему в постель, не разобравшись в его сложной психологии. Последние годы их взаимоотношения всё больше и больше ухудшались.
– Общих детей у вас нет?.. – уточнил Семён Мамарыгин, давая понять, что давить на суд абсолютно нечем, и посмотрел на неё оценивающим взглядом.
Видно было, что больших женщин он не любит, даже с ногами Дженнифер Лопес, однако при некоторых условиях готов был потерпеть. Галине Сорокопудской это не понравилось, но она перенесла унижение ради грядущих денег.
– Нет, – горестно призналась она, откладывая расправу на потом, когда возьмёт своё.
– Ну вот видите… – сочувствующе упрекнул её Семён Мамарыгин, словно Галина Сорокопудская была виновата в том, что не оказалась прорицательницей. – А завещание он по младости лет не написал?
– Не написал… – обречённо созналась Галина Сорокопудская и выдула из своей широкой груди весь воздух.
– Единственный выход… – проникновенно посмотрел на её Семён Мамарыгин, морщась от того, что кофе в его чашке покрылся рябью, – пока никто ничего ни сном ни духом, заключить брак задним числом!
– Но как?! – наивно ужаснулась Галина Сорокопудская, представив всю глубину проблемы и впервые подумав о Мироне Прибавкине с этой точки зрения, о его связях и о его полезности, а не только как о мужчине.
– Этого я не знаю, – развёл руками Семён Мамарыгин. – Я даже вам этого не говорил, – проявил он свою гражданскую принципиальность.
При этом его густые, новомодные, как у женщины, брови предательски дёрнулись. И Галина Сорокопудская поняла, что Семён Мамарыгин не так прост, как кажется. Она с сомнением посмотрела на него сверху вниз, как она привыкла смотреть на всех мужчин, в прямом и переносном смысле, но у неё ничего не вышло: Семён Мамарыгин был непробиваем, как танк «Армата», на его лице больше ничего нельзя было прочесть, кроме профессионального стяжательства.
– Насчёт меня можете быть спокойны, я – могила… – Семён Мамарыгин сделал движение, которым застегивают рот на молнию, не упомянув, что фирма «Барс и Марго» ежемесячно отстегивала ему кругленькую сумму за отслеживание её предсудебных издержек. А такие издержки регулярно возникали в связи с нарушением авторских и смежных прав, равно как и всяких других претензий необъяснимого толка.
И Галине Сорокопудской только и осталось что надеяться на его порядочность, но она ему до конца не поверила, ибо в такой ситуации Семён Мамарыгин мог легко, даже не шевеля пальцем, заработать миллионы, ободрав мнимых или настоящих родственников Самсона процентами за милую душу. И расстроилась, что доверилась ему. Отследить потом участие его в этом деле, будет невозможно.
Пока она вспоминала этот неприятный разговор, Мирон Прибавкин думал. Он сразу подумал о Тамаре Каблуковой из районного ЗАГСа номер 353, с которой у него был короткий, но очень бурный роман, пока об этом не узнала его жена Зинка с кошачьими коготками и не разбила о его голову весь столовый сервиз, который им подарили на свадьбу, вплоть до солонки, которой, к несчастью, была ещё и соль. Мирон Прибавкин потом целый месяц ходил со следами ногтей на голове и физиономии. Всё управление хохотало и показывало на него пальцем как на самого неудачного ходка налево. Старший следователь, Григорий Злоказов, по этому поводу стращал его: «Из-за таких залётов ты до следующего звания не дослужишься. Все решат, что ты нуль, а нулям деньги не нужны». И
