подсекший в своем превращении женщину под колени. Навалившись на упавшую Лорину, Фареш начал срывать с нее платье давно отработанными движениями.
Лорина на мгновение ужаснулась тому, что сейчас может произойти. Но овладела собой. В памяти неожиданно всплыло: «кто много жизней получил, тот много раз умрет!».
Она уже умирала! Не раз! Это совсем не так и страшно. Но долго и мучительно терзать свою память тем, что над ней надру-гался проходимец? Нет!!!
Помещая в камеру, ее тщательно обыскали. И отобрали все колющее и режущее. Вплоть до длинной пилки для ногтей с ост-рым концом. Но все-таки не обратили внимания на сущий пустяк – позолоченную заколку, скромно затаившуюся в высоком пучке густых каштановых, отдающих золотом волос.
Она по существу была сделана в виде маленькой стальной шпаги, длинной около десяти сантиметров с изящной рукояткой в виде кольца, окрашенного под цвет ее волос. Поэтому заколка и не бросалась в глаза.
Для другой женщины она могла бы при необходимости стать оружием. Но не для нее. В силу Запрета. Лорина купила ее просто потому, что эта красивая вещица ей приглянулась.
Но даже сейчас она не думала об убийстве. Хотя в ней вспыхнула острая ненависть к негодяю, решившему изнасиловать ее. Инстинктивно она захотела только одного – защититься. И по наивности полагала, что сумеет хотя бы остановить его! Может быть, тогда эта сволочь быстрее убьет ее?
Рука вспорхнула вверх к волосам, тут же рассыпавшимся по постели. А в следующее мгновение Лорина, оттолкнув Фареша, выставила заколку острием к насильнику, прижав руку к бедру.
В пылу разбиравшего его неутоленного желания Фареш не обратил на заколку внимания, и всем весом тела сам всадил ее в верхнюю часть левого бедра. И заорал, хватая воздух. Кровь хлынула так, будто Фареша от души полоснули тесаком.
Видимо, заколка попала в какую-то важную артерию. Да к тому же он еще и дернулся, расширяя разрез. А, может, крови у подлецов много?
Однако он автоматически приемом, отработанным на своих прежних беззащитных жертвах, сломал Лорине правую руку, сжимавшую заколку, тут же повисшую плетью. Единственное оружие Лорины упало на пол. А Фареш, зажав рану на бедре, за-хромал к внутренней связи.
— Охрана! — Заорал он, сорвав трубку. — На меня совер-шено покушение, двое срочно сюда! И врача! Немедленно! — скомандовал он, не забыв нажать кнопку, возвратившую развер-нувшемуся для секса ложу добропорядочный вид. И добавил: — ты, сука, дорого заплатишь за все!
СОЛИТОН 8 ПОРТРЕТ КИСТИ РУССКОГО ГРЁЗА
Наши взгляды скрестились. Нет, я никогда прежде не видел эту девушку. Ей было лет двадцать, не больше. Высокий лоб, с откинутыми назад густыми белокурыми волосами, умное лицо человека, которому довелось пережить немало неприятного в жизни. Огромные, чуть с раскосинкой, голубые-преголубые глаза, полные любопытства и чуточку недоверия.
— Меня зовут Леонард. Я жил тут когда-то, лет, наверное, восемь назад. — Я указал на квартиру на последнем этаже внут-ренней части дома. — И с тех пор, кажется, здесь не бывал. А се-годня случайно оказался рядом, и мне вдруг до боли захотелось взглянуть на жилье, где прошла моя юность?
Похоже, она поняла меня.
— Дом скоро снесут, — сообщила девушка. — Почти все жильцы съехали. Остались только женщина с сыном на втором этаже. И я. Мы должны покинуть его до конца недели. Нас под-гоняют. Кто-то задумать на этом месте отгрохать высотку в два-дцать шесть этажей. Газ уже отключили, осталась только вода. А в прежде вашей квартире жильцов уже нет дня два. И даже ключ, думаю, оставили в двери.
Так делают все уезжающие из «подсносков». Суеверие такое. Считается, это должно принести счастье на новом месте. Если хочу, могу даже зайти к себе. Мне никто не помешает. Девушка подметила, видимо, очень сильно влечет туда, где довелось прожить много лет?
— Только уходя, не забудьте постучать ко мне, я запру во-рота на задвижку. Времена тревожные. Плохих людей по ночам шастает много. Безработица рождает бандитизм и терроризм! Мы опасаемся незваных гостей! В доме ведь ни одного мужчины! Если я чем-то могу помочь, звоните во вторую квартиру.
— Спасибо, милая! — Я мягко взял ее за руку. — Я обяза-тельно выполню все, как вы сказали. Хотя возможно пробуду там подольше, раз уж так все удачно складывается. Оказывается, я подоспел вовремя, чтобы попрощаться с прошлой жизнью навсе-гда!
Ах, девушка! Ты как доброе эхо моей прежней жизни! Она почувствовала, что мне все-таки можно доверять! Как радостно, что такие славные люди, как ты, еще остались!
О жалости и любви к ближнему чаще всего любят погово-рить люди, не испытывающие ни того, ни другого. Но чтобы по-мочь, протянуть руку помощи, с этим у них плохо. А чтобы дове-риться и просто помочь?
Ты чудное эхо прошлого! Хорошему музыканту оркестр не нужен! Он сыграет и в одиночку так, что вывернет твою душу наизнанку. Хорошему человеку не нужно рассказывать, какой ты. Он сам поймет!
Сейчас я из числа людей, которых не стоит звать в гости. Хотя и не насильник. Может, ты по моему виду догадалась, что я – преследуемый. А поэтому и неудобен, и опасен. Но мне нужна помощь... Светлая ты душа!
Так думал я, легко, через ступеньку, как и в прежние годы, преодолевая такие знакомые крутые лестничные марши, ведущие на последний этаж. Я постараюсь убраться отсюда побыстрее. А ей лучше и не знать этого. Правда редко бывает приятной.
Из массивной двери в квартиру, где прошла моя молодость, действительно торчал ключ. Замок заскрежетал, словно силясь вспомнить меня, потом он, как и полагается, втянул «язык». И дверь бесшумно растворилась.
Я обрадовался, увидев могучую задвижку с внутренней сто-роны, просуществовавшую в симбиозе с мощной входной дверью все годы долгой жизни дома.
Это содружество способно сдержать натиск нескольких громил на время более, чем достаточное, чтобы я успел включить защиту. Убедившись, что весь механизм в отличном состоянии, я с облегчением запер дверь.
Здравствуй, дом, мы, кажется, давно не виделись, дружище!
Словно в ответ раздался звук, напоминающий вздох. Так обычно вздыхают старые люди, знающие, как немного рассветов у них осталось в запасе.
Две маленькие комнатушки, словно заждавшись, встретили меня, будто руками, раскрытыми для объятия, распахнутыми на-стежь дверями, выходящими в длинный коридор. Осторожно ступая, боясь потревожить воцарившийся тут покой, я вошел в первую.
Это была комнатушка Нинуэ. До ее смерти, наступившей, когда мне едва исполнилось семнадцать, сюда вход был заказан всем.
Я был единственным, кто допускался в это святилище. И всегда входил сюда с каким-то трепетом. В комнате отсутствовало наружное окно. Свет сюда проникал только через стекла входной двери. Или как говорили тогда, помещение освещалось вторым светом. А потому тут всегда царил полумрак, создавая обстановку какой-то загадочности.
В ней еще была и вторая, смежная дверь, ведущая в нашу комнату. При жизни Нинуэ возле неё стояла узкая железная кро-вать. Сама дверь еще задолго до моего рождения была прочно за-перта на замок, ключей от которого не было ни у кого.
Нинуэ вставила в массивную медную ручку этой двери со своей стороны гладкую дубовую палку, упиравшуюся в косяк и исполнявшую роль запора. И вешалки для личного полотенца.
Вместе с кроватью, массивным дубовым комодом, недра ко-торого всегда притягивали меня с неодолимой силой, и единст-венным стулом это была вся меблировка её квартиры.
А еще в углу у входной двери тогда находилось множество книг, аккуратно уложенных в большой куб. Этот куб стал сокро-вищницей, черпая из которой, Нинуэ приобщила меня сначала к чтению, а затем и к знаниям вообще. Неизменно поощряя мои успехи шоколадом, банками сгущенного молока, лучшими иг-рушками, на которых останавливался мой взгляд в магазинах.
Нинуэ обладала уникальной способностью превращать все в пряник без кнута. И фактически легко и быстро определила все векторы моего развития на годы вперед. Она сделала для меня гораздо больше, чем родная мать. Это ей я благодарен за все, чем являюсь ныне.
Перед мысленным взором на мгновение возникла красавица мать. Недалекая, вздорная и ленивая. Упивавшаяся собственной красотой, словно в том была ее личная заслуга. Развод не умерил ни самовлюбленности матери, ни ее самонадеянности. Она пола-гала, что способна осчастливить нового и гораздо лучшего мужа.
Но мужчины в ее жизни не задерживались надолго, не об-ременяя себя иллюзией создания семейного счастья с женщиной, бывшей, пожалуй, даже красивей мраморной Венеры, на которую походила. Уже потому, что была живой.
Новое замужество все откладывалось и откладывалось. И мать это связывала исключительно со мной. Кому нужен чужой ребенок, вечно путающийся под ногами, которого к тому же надо кормить? Я был помехой ее счастью.
А потому материнские чувства проявлялись своеобразно: в редкие свободные вечера она наказывала меня по жалобам сосе-дей. За проступки, которые я якобы совершил, даже не пытаясь вникнуть, действительно ли виновен я в чем-то.
Впрочем, надо отдать ей должное, мать меня не била. А только ставила в угол, где подчас надолго забывала про меня.
Бабка Анн была добрая душа. Свои обязанности она видела в том, чтобы внук всегда был сыт и одет по сезону. Она при первом удобном случае вытаскивала меня из «заключения». И гладя по голове после очередного стояния в углу, причитала, что мать сыну плохого не пожелает.
На ночь она рассказывала мне сказки, которых знала с деся-ток, но так основательно перетасовывала незамысловатые сюжеты, что они всегда казались новыми.
Однако Нинуэ вскоре все это резко изменила. Как и остатки моего детства, а в дальнейшем — и всю жизнь. Весь дом, даже когда я подрос, всё ещё продолжал периодически недоумевать, как женщина такого происхождения решила поселиться в подобной дыре. Но она, как и прежде, не обращала на это внимания. О чем бы ни говорили люди, они чаще всего говорят ни о чем.
Ее появление было неожиданностью еще и по другой при-чине. На жилье претендовал какой-то плешивый и грузный гос-подин. Он долго примеривался к коморке, и даже предъявил до-кумент о выделении жилья ему. И потом словно в воду канул. А хозяйкой комнатки столь же неожиданно оказалась Нинуэ.
Моя удивительная память бережно сохранила много воспо-минаний о Нинуэ. Вот она прошествовала по дворовому туннелю и лестничным маршам величественно, как английская королева, получившая сообщение, что ее эскадра только что выиграла не-равный бой. Стройная и моложавая для своих официальных пя-тидесяти с гаком лет.
На самом деле, как уже перед самой смертью призналась мне, она была куда старше. Она шла, одетая в парадно сидевший на ней синий костюм, с неизменной золотой заколкой на груди в виде извивающейся змейки. И распространяющая волны аромата дорогих духов «Лориган Коти», которых уже не было в то время. И только годы спустя я догадался, где она их брала.
Вот я сижу у раскрытого коридорного окна, через которое яркое майское солнце юга щедро поливает меня лучами, расстелив на широком подоконнике картинку, изображающую муки грешников, которых жарят черти в аду.
Ее подарил священник, ожидающий получения прихода отец девчонки,
