се-годня, провалился в сон.
Но среди ночи неожиданно проснулся. Такого с ним прежде не было. Посмотрел на часы. Стрелки показывали ровно три часа ночи. Леонард потихоньку, на цыпочках вошел в комнату Нинуэ, дверь в которую была, вопреки ее многолетней привычке, в ту ночь открыта настежь.
Он надумал разбудить ее. Чтобы они вместе посмеялись над ее неуместной шуткой. Но когда вошел, Ни как-то тяжело выдохнула его имя, ее рука приподнялась в его сторону и без-вольно упала. Она перестала дышать. Лён в ужасе растолкал ба-бушку и мать. Ни была мертва. Так получилось, что он принял ее последний вздох.
И сейчас он никак не мог понять, видит ли страшную картину вновь, вспоминая ту ужасную ночь, неожиданно проснувшись, или все это еще один сон, который снится ему ныне.
А тут еще неожиданно все мысли и видения смешались. Комнатушка Ни растянулась в огромный зал с массивными ко-лоннами. Тут под звуки вальса Чайковского кружились пары.
Он с завистью смотрел на них, стоя у колонны. Потому что никогда не вальсировал сам. Но вот звуки замерли. Пары разо-шлись по залу.
И тут в комнату вошла молодая, лет двадцати, женщина. Красавица, с тугой черной косой, свисавшей с плеча на грудь. В белом, похожем на подвенечное, платье.
Зазвучал красивейший « Сентиментальный вальс». Она по-дошла к нему, заглянула в самую глубину его глаз и присела в реверансе. Лэн понял, что сейчас «белый танец», и красавица приглашает именно его. И он, никогда прежде не танцевавший вальс, почему-то все же согласился.
Сначала ему чудилось, что он обнимает рукой талию Лорины. Но вдруг неожиданно понял, что это никто иная, как молодая Ни. Хотя никогда не видел ее ни в такой одежде, ни в этом возрасте.
— Здравствуй, Лён, — сказала она молодым певучим голо-сом, которого он прежде никогда не слышал.
— Ни? — Только и сумел выдохнуть он. — Но ведь ты же умерла! Столько лет назад!
— Ах, мой мальчик! — рассмеялась Ни, кокетливо откинув голову. — Что мы знаем о жизни и смерти!? Есть, конечно, некий наукообразный постулат, скорее даже догма, будто человек жив, пока работает его собственное сознание. А когда оно гаснет, то он умирает. И с ним, как бы, умирает весь остальной мир. Хотя и умерев, мы вроде бы можем жить и в чужом сознании. Но я же оставила тебе несколько писем.
— Ты ими тогда только окончательно запутала меня. Мне сразу же вспомнился отпор, который ты дала нашему соседу священнику, сказавшему, что если после смерти человека ничего не остается, то жизнь абсолютно бессмысленна.
Когда я читал, мне очень трудно было принять, что каждый человек приходит в этот мир чем-то вроде чистого листа бумаги, который в течение жизни нелегко заполняется знаниями и чувст-вами.
А потом все это умирает вместе с ним. А следом этот же путь проделывают все новые и новые поколения. Нагромождая все новые осколки знаний. И создавая такую невнятицу, которая непонятна никому. И разве это не означает полную бессмыслен-ность создания человека?
— Но сейчас-то ты понял! Я говорила тогда не вообще о людях, — улыбнулась Ни, увлекая его в середину танцующих, — А только о тех, кто растрачивает жизнь абсолютно бессмысленно и мерзко – а вокруг тебя сегодня таковых большинство. И если они за это получат еще и новую жизнь после смерти, то какой в том смысл? Неужели ты не понимаешь, что многие при всем внешнем физическом сходстве с людьми просто не имеют никакого права называться людьми. И если их единственная цель пристроить свою душу в раю при жизни, то кому это нужно? Теперь-то ты понимаешь, что я имела в виду?
В памяти со всей отчетливостью всплыли строчки первого посмертного письма Нинуэ, адресованного мне.
«Здравствуй, мой сын! Ты, наверное, давно уже понял, где-то там, в укромном уголке своего сознания, что в твоей жизни, я появилась неслучайно. Мне выпала высокая честь стать твоей первой наставницей в этом твоем нынешнем воплощении. И я горжусь этим, горжусь тобой и твоими успехами.
Это не столько моя заслуга, сколько твоя. Ты играючи ис-пользуешь свой мощный потенциал. Ты усвоил и владеешь зна-ниями, которые намного опережают знания твоих сверстников. Твердая логика, фотографическая память и способность ухваты-вать суть дела едва ли не с первых слов вместе с блестящей ин-туицией тебе отпущены с максимальной щедростью.
Это наследственный фактор. Только ты наследуешь не ро-дителям, а самому себе. И, безусловно, заслужил своими делами в прежних жизнях право, опять вернуться в этот мир.
И я с удовольствием бы находилась рядом с тобой еще долго. Но знаешь, единственная штука, которой всегда по-настоящему не хватает, это Время. И раз уж ты держишь в руках эти листки, значит, оно вышло и у меня. Мне напоследок нужно сказать тебе очень многое. Чтобы ты понял, кто ты и откуда пришел в этот простой и одновременно очень сложный мир, зачем и куда поведет тебя судьба дальше…».
Потом он понял все, о чем говорила Ни. Все до самого до-нышка. Когда соприкоснулся с сообществом Девяти Неизвестных. И, войдя в это общество, отчетливо увидел, как предельно разумно было задумана жизнь Творцом, которого никто никогда не видел и который, возможно, перестал думать о человечестве. Как о работе, которая сделана хорошо и завершена…
— Что ж, память у тебя по-прежнему прекрасная. Мои письма ты помнишь наизусть. Хотя прошло столько лет. Почитай и это. Оно также адресовано тебе. Правда, в предыдущей жизни. Но, к несчастью, ты его так и не получил.
Она вручила ему конверт, перевязанный черной лентой, и исчезла, словно растаяв в воздухе. А конверт остался у него в ру-ках. Затем внезапно оборвались музыкальные аккорды. Зал, где только что танцевало столько народа начал быстро сжиматься.
Люди исчезали с головокружительной поспешностью, словно вспомнив, что их где-то давно заждались. И Леонард вновь оказался в комнатушке Ни. С письмом в руках.
Он подошел к окну. И положил конверт на подоконник. И извлек из него пожелтевшие листки. Письмо было написано по-французски. Некая Лоран адресовала его некоему Леону.
На какой-то миг он усомнился, что сумеет прочесть послание. Ведь ему не известен этот язык. Но пробежав глазами первые строчки, понял, что опасения его напрасны. Он не просто способен их прочесть, но и понимал все тонкости изложенного в письме.
Он сразу же догадался, что листки исписаны почти сто лет назад изумрудноглазой красавицей с копной каштановых волос, чей портрет висел в комнатушке Ни. И предназначались человеку, которого она любила всей своей большой, нежной и страстной душой. Он понял и другое: кто был тот адресат, до которого письмо так и не дошло. В глазах Лена стояли слезы. Буквы рас-плывались. Но он начал вновь перечитывать его.
«Леон! Леон! Не молчи, любимый! От этой неопределенности я не знаю, что думать! Твое и мое время течет по-разному. У тебя одни заботы. А у меня появились другие. Вот сейчас я наберусь мужества, и все расскажу тебе. Когда уезжала, я только мучилась подозрениями, а сейчас уже точно знаю: я беременна. Горько осознавать, что все это так не вовремя! Но относиться к твоему семечку, как к врагу, я не хочу. Да и не могу.
Как это было бы здорово, если бы этот маленький человечек родился! Как я любила бы его! Но у меня такое чувство, что этого не будет. Что-то помешает мне стать матерью. Впрочем, не об-ращай внимания. Это только дурные мысли, которые появляются, оттого, что тебя нет рядом. И еще оттого, что ты целую вечность молчишь. Ну, ни одной строчки!
Не молчи! Напиши что-нибудь! Пусть даже фраза начинается с этой твоей дежурной «ласточки», с которой ты обращаешься ко всем женщинам, кроме меня!
Недавно снился сон. Стрельчатые арки. Матовые стекла. У окна человек с лицом помолодевшего Фауста. Многие высоко-родные дамы, помешанные на замках, турнирах, драконах, домо-гались его. А теперь и принцесса. Тонкая и белокурая – ядовитая красота. Ее капризы должны исполняться. Иначе… Вот и сейчас умнейшего, благороднейшего человека в государстве ждет гильо-тина.
Площадь бушует. Те немногие, кто осмелился открыто вы-ступить в его защиту, умерли от несчастных случаев. Он многим мешал. Женский каприз царственной особы сыграл его врагам на руку.
Итак, ведут. С трудом протискиваются к помосту. Вот и ле-стница. И вдруг тишина. Стражник уронил меч. Звук долго метался по площади, отталкиваясь от стен домов, окружающих помост для казни, падал на булыжники мостовой.
Человек, поднимавшийся по ступенькам на помост, держал голову подмышкой. Голова улыбалась. Все! К чему бы это?
Пару дней назад грянул мороз. Томаты на огороде соседей превратились в кисель. А кисель покрылся инеем. Днем летают белые «мухи». Удивительно, ведь недавно было так тепло! Золо-тая луна на синем фоне кажется мне то булкой, то дыркой в небе, через которую сочится свет.
Кожа моя по инерции становится все бархатнее. А еще тянет на подвиги. Но единственный мой сподвижник так далеко, что приходится направлять все силы на поиски других занятий. Хочется рисовать. Пробую. Плохо получается. Очень плохо. Но я думаю, рука должна вспомнить. Я заставлю ее.
На севере невысоко над горизонтом висит лохматая «звезда». Горит, как костер на ветру. То белым, то красным, то голубым, иногда движется зигзагом. Я пробовала сравнивать ее с другими. Нет, не похожа она на остальные звезды. Жаль я не астроном. Я бы ее уличила!
Получила письмецо от Элен. Пишет, где кого встретила, кто как посмотрел на нее и что сказал. Вот беззаботный оазис! Хотя она, может быть просто не захотела писать о сложностях и про-блемах. А у меня без тебя только сложности и только проблемы. Хотя какие же это проблемы по сравнению с теми, которыми занят ты?
Тоскую огромную вечность, больше которой не бывает! Целую, целую, целую! Твоя рабыня Лоран».
Внизу на последней страничке я обнаружил приписку, сде-ланную другой рукой:
«Ко всем сложностям нам не хватало еще ублюдка! Срочно прекратить это и доложить!» («прекратить» подчеркнуто жирной линией).
На обратной стороне последней страницы приклеена вырезка из газеты.
«Вчера на переезде недалеко от Парижа обнаружен труп молодой женщины. Местный обходчик путей уверяет, что видел, как произошел несчастный случай. Женщина, видимо, не подумала, что длинный шарф, накинутый на шею поверх пальто, и расстояние от места, где она стояла, до железнодорожного по-лотна сыграют такую роковую роль.
Воздушная волна, поднятая проходящим поездом, взметнула злополучный шарф, его зацепило за какую-то деталь вагона. И через мгновение женщина оказалась под поездом. Лицо ее отре-занной головы, найденной неподалеку от туловища, казалось, хранило улыбку.
Так что изначальная версия, будто бы кто-то толкнул ее под поезд, полностью развалилась. Хотя и нет никакого объяснения, зачем она пришла сюда, так далеко от платформы станции…».
Леонард сразу понял, чей это был труп. Почему не дошло последнее письмо. Хотя и не смог уяснить, кто так разделался с ней и зачем, придав делу видимость случайной смерти.
Но тут, словно пощечина, раздался в мозгу Леонарда голос, похожий на голос Ни, но полный гнева и укора.
— Лежишь!? А Лорина в опасности!
Леонард рывком вскочил и сел на диване. Какой же он са-мовлюбленный болван! Как он мог так разоспаться?
СОЛИТОН 11 ОСОБАЯ НАДЕЖДА
…Москатва для
