Просвещённый монарх

его учение – ему лишь выгодная ложь.

Джованни: Так, где же истина?

Лоренцо: В тюремном подземелье, рядом с Куртом.

Джованни: Скажи, Лоренцо, правду, ведь это Курт заставил брата и отца оговорить себя под пыткой?

Лоренцо: Плохого же ты мнения обо мне, мой друг. Узнав о заговоре Бацци, я ничего не жаждал так сильней, как их немедля оправдать, но истина была дороже. Я – не святая церковь, которая еретиков пытает лишь до тех пор, пока подозреваемый от дикой боли не оговорит себя. Мне наплевать, кто в роли был ответчика, а кто истца. Когда находит вдруг коса на камень, я мучаю обоих до тех пор, пока мне ясно всё не станет. И если б твой отец иль брат назвали имя Курта, я бы нашёл другого палача, но вот что поразительно, без всякой пытки, и, пребывая в разных камерах, они мне говорили одно и тоже о деталях заговора совершенно, кроме одного: твой брат Николло указывал, что это он вовлёк отца, а Джакомо, наоборот, что сын всего лишь выполнял его приказы. И оба умоляли пощадить тебя, твердили мне при каждой встречи, ты ничего не знал о преступлении. Я пощадил, в письме мы вместе с матерью твоею, её мир праху, написали, что родичи твои скончались от неизлечимой хвори.

Джованни: Проклятье, я поверил этому письму и на похоронах я не был, потому что мать мне запретила. Потом лишь только слухи стали доходить, о том, что Бацци казнены, но я им не внимал, я уши затыкал, я гнал плохие мысли прочь. Я был уверен в друге больше, чем в себе.

Лоренцо: Так, значит, твой отец и брат сказали правду, участие в заговоре ты не принимал. Какой же камень тяжкий спал с души! О, слава, небесам! Отняли поначалу всё они, но друга возвратили.

Джованни: Клянусь, все эти годы я ничего не знал о том, что делалось в Пьомбино! А будь иначе, я ни за что бы больше не вернулся, - мстить другу за отца и брата, что может быть несчастней на земле!
Прошу лишь об одном, Лоренцо, дай время мне, я докажу, что Бацци в заговоре невиновны, пусть им не жизнь, хотя бы честь спасу.

Лоренцо: Я до последнего хотел всей правды утаить, однако, ты упрямым был всегда, а, значит, вынужден сказать я буду: пред самой смертью брат твой Николло признался, почему я ненавистен стал вашему отцу.
Родитель твой, он посчитал позором для себя и для фамилии, что я послал учиться рисованию в Сиену его наследника. Невыносимым унижением стала для Джакомо одна лишь мысль о том, что кто-то вдруг из рода благородного на всю Италию прославленным художником известен станет.
Желая лишь мечту твою осуществить, Джованни, прости, не думал я тогда, что брошу этим вызов всему семейству Бацци.

Джованни (поникший): Отец родной, он даже не обнял меня, когда я уезжал в Сиену.
Наверное, ты прав, Лоренцо, проклятые интриги, борьба за власть, мне это видится всё, как в тумане. Я не могу понять, кто прав, кто виноват, и, главное, где справедливость, чью сторону необходимо мне принять?
Когда я кисть держу в руке, мир кажется предельно ясным, как будто в красках вижу истину, а вместе с ней и Бога, но стоит выйти за порог базилики святой Екатерины, мгновенно искажаются передо мной понятия добра и зла.

Лоренцо: Теперь, мой друг, меня ты хоть немного понимаешь? Лишь зло способно зло искоренить. Когда Курт режет человеческую плоть, он, как художник, и для натурщика его нет лучше ничего, чем правду говорить, лгать иль оговаривать себя бессмысленно и бесполезно. Всё правосудие Пьомбино держится на нём. К тому же этот варвар предан мне, как пёс.
Помнишь, у меня была собака в детстве, в которой я души не чаял и долго горевал, когда в расцвете сил она издохла от болезни? И с той поры ни к одному щенку не мог я толком привязаться. Так получается, что в самый трудный для меня момент мне Боги пса любимого вернули.
Ты знаешь сам прекрасно, меня в Пьомбино ненавидят все.
Знать, богачи, за то, что я корысти их не разделяю, а также и за то, что пред моим судом равны они с любым простолюдином. Известно мне, пизанцы их давно купили с потрохами. А чернь я презираю сам, и должное им следует отдать, они мне отвечают тем же. Словно противные лягушки, что живут в болоте, по уши погружены в невежества трясину, а потревожишь, начинают квакать. Свою убогость, нищету, они, Джованни, заслужили беспросветной темнотой ума. И жалости к страданиям их и тяжкому труду я не имею.
Без Курта, вмиг, без разницы, что те враги или другие, меня съедят, и только страх перед его железной маской им не даёт решиться на мятеж.

Джованни: В подобных обстоятельствах ответь, ради чего тогда ты правишь? Иль, может быть, ты властью дорожишь ради неё самой?

Лоренцо: По правде говоря, давно я не имею выбора: я - либо государь, либо… не пройдёт и дня, как голова моя окажется на плахе.

Ты думаешь, что ненависть ко мне сограждан вызвала излишняя жестокость варвара?

Джованни: А разве нет?

Лоренцо: Молва твердит, что я невинно осуждаю, но правда в том, что суд, который лично возглавляю вот уже три года, выносит приговоры честно, по закону. Поверишь ли, Джованни, если я скажу, меня не любят лишь за то, что справедлив для них сверх меры.

Джованни: Но разве можно быть сверх меры справедливым? Тем более творить обязан справедливость, государь!

Лоренцо: В том-то и загадка! Те граждане, кто постоянно к справедливости взывают, хотят её лишь для других, отнюдь, не для себя.

Джованни: О чём ты говоришь, не понимаю?

Лоренцо: Вопрос, что каждый человек считает справедливым для себя? Ответ простой: лишь собственное благо, ради которого подчас готов пойти на преступление: допустим, написать донос, чтоб власть, не разобравшись, устранила конкурента, или дать взятку тем, зависит от кого в суде решение. Выгода, корысть, вот, то, что будет двигать сутью человеческой всегда. И если государь не будет оправдывать надежд таких дельцов, они всё будут делать для того, чтоб очернить его в глазах народа за якобы жестокость и, улучив момент благоприятный, от власти отстранить.
Я знаю, что иные государи за роскошные подарки, бессовестную лесть и ласки куртизанок готовы закрыть на многое глаза, но для меня не существует фаворитов. Есть лишь закон, главенствующий во всём, и кто его нарушит, немедленно без всяких привилегий будет осуждён.

Джованни: Но почему, скажи, тогда тебя не славят те, кого ты справедливо защищал?

Лоренцо: Джованни, ты неисправим в своей наивности! Да потому что ровно через день после моей защиты, недавний обвиняемый считает вправе претендовать на большее, ведь, государь ему стал покровитель, а, значит, то же самое, что Бог его поцеловал. И начинает также выгоды искать, клевещет на других, смело судьям предлагает взятки, и, вот он снова в подземелье, вот, только в этот раз по собственной вине.

Джованни: Прости, Лоренцо, мне в это тяжело поверить.

Лоренцо: Я понимаю, друг, когда расписываешь стены, ты думаешь о Боге и о его святых делах. Но я, Джованни, рядом с Куртом три года был в тюремном подземелье, поверь, я знаю всё о человеческих грехах.

Джованни: Лоренцо, опомнись, наш господь, Иисус, давно он принял смерть, за все грехи, чтоб род людской очистить.

Лоренцо: И даже если это так, мой друг, то, значит, смерть он принял зря. Сама природа человека неизменна, и нет такого Бога на земле и в небесах, чтобы сумел её он изменить.
Там на допросах в подземелье при свете факелов, я, наконец-то, понял, и могу сказать, какой он из себя, обыкновенный человек. Во-первых, он не знает, что такое благодарность, во-вторых, он склонен к лицемерию, обману и непостоянству, в-третьих, во всём влечёт его нажива, а отпугивает лишь физическая боль и смерть.

Джованни: Нет, ты не прав, Лоренцо. Я верю, в человеке есть и Божия искра.

Лоренцо: Блажен, кто верует, мой друг. Я верить не имею права, я должен быть уверен, мне суд вершить намедни предстоит. Когда от данного решения зависит чья-то жизнь, мне недостаточно на Бога уповать.

Джованни: Я не согласен, друг, Его один лишь суд есть истинный, и он нас ждёт на небе. А на земле мы всё должны простить врагам.

Лоренцо: А сам готов ли ты простить сначала мне, а позже Курту смерть твоих отца и брата?

Джованни (колеблется): Мне будет это сделать нелегко.

Лоренцо: Вот, то-то и оно. А я скажу, тебе Джованни, кому идея это выгодна всегда: - простите всем, а Бог на небесах рассудит.

Джованни: Кому, Лоренцо?

Лоренцо: Тем, кто виновен, но страдать за это не желает. Ещё и тем, бессильным,  кто отваги не имеет, чтоб честь, достоинство от негодяев отстоять, и рад уверовать, что все обидчики его от Бога пострадают, коль правды нету не земле. Подумайте, каков гордец, он возомнил, что вечность, Бог, его ничтожество интересует!
Нет, Джованни, суд должен состояться сейчас и здесь в Пьомбино, и, вот, зачем мне власть, которой я располагаю, пригодится.

Джованни: Мне кажется, ты непомерную задачу на себя взвалил, такое человеку не под силу.

Лоренцо: Обыкновенному, конечно, нет, но государь – не просто человек.

Джованни: Чем же ты отличен, допустим, от меня?

Лоренцо: Мои приказы тут же исполняют.

Джованни: Приказываешь, ты, пытать людей, а, значит, зло творишь!

Лоренцо: Всё верно, друг. Лишь зло наказывает зло. Добро не может наказать, добро всегда прощает, и потому добро здесь, на земле, лишь в сказках побеждает.

Джованни: Ужасен этот мир, Лоренцо, в котором ты живёшь, он ад напоминает, где демоны терзают души грешников.

Лоренцо: Всё точно так, вот только Курт терзает плоть, а я смотрю и наслаждаюсь муками бесчисленных слуг зла и Сатаны приспешников.

Джованни: Безумен, ты, Лоренцо, иль, может быть, совсем не веришь в Бога? Что впрочем, кажется, единым для меня. Смотрю в твоё лицо, и не могу принять, что говорят уста.
Признаться, когда учиться начал я в Сиене, всем ангелам своим я придавал черты, запечатлённые в лице прекрасного Орсини.

Лоренцо: Теперь смогу позировать тебе я разве, что для Ирода, Джованни.

Джованни: Не говори так, друг. Бог милостив, он всем прощает.

Лоренцо: Однако, в стенах базилики святой Екатерины тебе позирует другой прекрасный ангел.

Джованни: О ком, ты, говоришь?

Лоренцо: Тот самый, что приносит благостную весть Марии непорочной.

Джованни: Ты видел мою роспись?

Лоренцо: Ты, удивлён? Ведь, должен был я убедиться, что ты не зря растратил столько времени в Сиене. Так, кто тот юноша?

Джованни: Матео, мой слуга, хотя, сказать по правде, он больше мне натурщик.

Лоренцо: Так, где же ты его нашёл?

Джованни: Он сам ко мне пожаловал с рекомендацией от бывшего учителя.

Лоренцо (встревожено): Доменико?

Джованни: Ты спрашивал, не навещал ли он меня в Сиене? Так вот, за все три года, я от него одно письмо лишь получил, в котором он доверил мне заботу о юноше несчастном.

Лоренцо: Когда это случилось?

Джованни: Как раз в тот день, когда я из Сиены собираться стал домой, в Пьомбино.

Лоренцо: Ну, что же узнаю я почерк нашего магистра, подарок столь прекрасный преподнёс, что каждому его захочется увидеть. Так, где же он, Джованни?

Джованни: Должно быть где-то у дворца, пороги обивает. Его за платьем я послал, когда узнал, что призван во дворец, но…

Лоренцо: Курт, немедленно ко мне!

Входит Железный Курт.

Там у дверей, слуга достойнейшего Бацци, с платьем ждёт, немедленно веди его сюда и без расспросов, я сам с ним стану говорить.

Курт: Слушаюсь, мой государь.

Кланяется и уходит.

Лоренцо: Так, что же написал о нём в