Богом он и трижды человеком. От этих мрачных тайн я вскоре совершенно очерствел к любому проявлению жизни и наложил бы руки на себя давно, но долг перед страной и государством заставил дотерпеть, Доменико, до этой ночи.
Доменико: Ты говоришь о долге, я не ослышался?
Лоренцо: По справедливости я должен рассудить всех подданных, и почти что это сделал. Остались только мы, магистр, но близится и наш черёд.
Доменико: Ты говоришь, как будто бы о смерти?
Лоренцо:
Когда бы ни она,
Мы были б все богами,
И жизнь прекрасную вели -
Исчезло б зло и ненависть меж нами.
Но каждый день, на жатву выходя,
Костлявая оброк свой сбирает.
Мы – урожай, и нас растят, как скот или колосья,
Мы живы лишь пока она нам разрешает,
И вот пока другими занята,
Свобода нам недолгая дана.
Весь этот путь проделал я, чтоб разделить с тобой ответственность за смерть детей невинных. И нам сейчас не стоит лгать друг другу, стоим мы у черты, и скоро на лодке на одной Харон в Аид нас повезёт, иль в ад, что для безбожников, таких, как мы, не так уж важно.
Из дорожной сумки достаёт флягу и бронзовую чашу. Ставит чашу на стол и наливает в неё вино.
Вино, Доменико. Хочу, чтоб мы испили эту чашу вместе.
Доменико: Ты славишь смерть, потом вина мне выпить предлагаешь. Так, стало быть, оно отравлено?
Лоренцо: Подарок папы Борджиа из Рима, из фляги этой Курт уже отпил.
Доменико: Он сделал это добровольно?
Лоренцо: Пожалуй, он видел всех людей насквозь. По крайней мере, часто мне об этом говорил. И, вот, когда налил его я долю, он выпил не колеблясь, смерть свою презрев, как до того с презрением относился к жизни.
Доменико: Безумен, ты!
Лоренцо: Мне точно также говорил Джованни накануне.
Доменико: Прими сие слова за доказательства, коль двое говорят одно и то ж. Я этой чаши пить не стану!
Лоренцо: Но почему, не понимаю?! Что держит до сих пор тебя на этом берегу, и почему, ты, жизнь свою ничтожную не хочешь прекратить по собственной же воле?
Доменико: Пока мне служит разум, я добровольно с жизнью не расстанусь, и в этом ни за что тебе, ученику, меня не убедить. Пустой ты называешь жизнь мою, напрасно. Сражался за свободу я всегда, и пусть неблагородное происхождение воздвигло тысячи препятствий на моём пути, благодаря труду и мудрости, что собирал я по крупицам, мне выпало судьбой на равных с государем говорить.
Лоренцо: Ты прав, Доменико, теперь мы говорим с тобой на равных, безродность Проксимо и титулованность Орсини отныне не помеха нам. Сегодня перед смертью здесь мы оба одиноки, лишённые любимых и друзей. Но если бремя власти стало наказанием мне, то для тебя – гордыня мудреца.
Доменико: В изгнании я к одиночеству привык, и для меня оно давно не в тягость. Оно одно способно даровать нам время на поэзию и размышление о сущем, к тому же даже если я один физически, душой со мной всегда мои учителя, великие Платон и Аристотель.
Лоренцо: Ты говоришь о мертвецах, как о живых, то верный знак, что скоро вы друг друга обретёте в том выдуманном мире, где правит, так любимый всеми мудрецами, чистый разум, купаясь в бесполезных доказательствах, пока не захлебнется в них, как утонувший в море человек.
Доменико: В учение древних мудрецов таится будущее наше возрождение.
Лоренцо: Я знаю, ты учил меня, используя трактаты, выше упомянутых философов. Однако же, скажи мне, кто из них, тобой любимых греков, имел хотя бы половину той самой власти, о которой, как кажется тебе, они так здраво рассуждали?
Доменико: Ты прав, они правителями не были, но состояли при добродетельных царях в советниках.
Лоренцо: И за плохой совет их тут же изгоняли, как поступил и я с тобой, Доменико, но не об этом речь. Я приведу тебе другой пример: когда Иисус из Назарета был беден и гоним, он тоже говорил о не стяжательстве, прощении и любви, но стоило его ученикам у власти оказаться, как вмиг явились церковь и престол, а вместе с ними угнетение, мздоимство и разврат. Правление сегодняшнего папы Борджиа, вот, доказательство тому. Ты понимаешь, я о чём? Никто и никогда ни в прошлом и не в будущем не сможет устоять перед единственным соблазном - из смертного животного вдруг в одночасье богом стать.
Доменико: Бог – это тот, кто создаёт, лишь демон злой вокруг всё разрушает.
Лоренцо: Согласен полностью, магистр Проксимо, и мы с тобой, как раз те демоны, кто всё давно вокруг себя разрушил, и что обиднее всего мы на страданья обрекли всех тех, кто нас любил когда-то. Доменико, мы заслужили эту чашу. Оставим позади наш спор и обретём покой навеки.
Доменико: Лоренцо, нет, ты заблуждаешься, и обвинений я твоих не принимаю.
Лоренцо: Ну что ж, продлим ещё немного горькое мучение, поговорим о том, как было близко счастье к нам, и как легко его мы упустили.
Доменико: Ты хочешь о любви мне говорить?
Лоренцо: Я не хочу, мне это слово только боль приносит, но буду вынужден о ней с тобою говорить.
Ты, знаешь, что мог бы быть сейчас счастливым дедом? И не со мной играть в смертельную игру, а нянчить внука на коленях, сердиться на него за то, что он ученые твои трактаты детскими рисунками марал.
Доменико: Внук у меня? Что за нелепость!
Лоренцо: В монастыре Креста Святого Энея сына родила, и годы эти все она нуждалась в помощи твоей или моей, неважно, но никто из нас двоих её не навестил.
Я в гневе от её решения в монахини постричься, чуть не сошёл с ума! Тогда обида, злость во мне кипели. Но как же так, она любовь мне подарила и тут же отняла!
Доменико: Орсини никогда б не смог жениться на Энее.
Лоренцо: Но почему, ты, вдруг решил за государя?
Доменико: Есть правила, которые не нарушают.
Лоренцо: Нет таких правил, по которым, государя его советники вдруг делают несчастным!
Доменико: Она была не пара правителю Пьомбино, простолюдинка, неизвестного происхождения, не на благо общим интересам был бы тот союз. В Милане следовало тебе искать невесту. Ещё отец твой завещал с наследницей Висконти породниться.
Лоренцо: Доменико, о, если б только раньше я узнал, я смог бы защитить любовь свою от вероломства. Но Энея верила тебе, как настоящему отцу, ты для неё был всем, ты, всего лишь трижды клятый мужеложец!
Ведь, это не на благо твоим личным интересам был бы наш союз сердец влюблённых.
У герцога миланского на выданье держалась девочка больная, та, что не смогла бы юношу здорового удовлетворить, и он в тоске нашёл бы утешение в беседах умных с наставником своим, а там, глядишь, не только и в беседах, но и в любви, которой эллины гордились. Признаюсь, что в ту пору неоднозначное внимание твоё мне было не понятно, я грезил женской красотой Энеи, но потом, я о порочной стороне любви узнал так много в подземелье на допросах. Ты ревновал меня к приёмной дочери своей, вот, та причина, по которой ты убедил её разрушить наш союз, отнюдь ты не заботился о благе государства. Иметь в любовниках правителя младого – вот, твоя цель была. Я представляю, какие горизонты ты открывал тогда в мечтах: философ тайно управляет государством назло аристократии и в пику Риму самому.
Доменико: Действительно, ты повзрослел, Лоренцо, сейчас ты в моём прошлом будто в книге прочитал. О, сколько добрых и полезных дел могли мы совершить в таком союзе, где изощрённый ум и молодое сердце звучали бы в унисон. Пьомбино бы расцвел, и за три года мы уничтожили бы всех своих врагов. Величие и слава, вот, что ждало нас впереди! Не сомневаюсь, через десять лет Италия, объединённая в единую страну под дланью мудрого Орсини ни в чём не уступала бы могущественной Франции и королю её.
Лоренцо: Так, значит, во имя будущих побед над Францией легко пожертвовал ты дочерью своей?
Теперь мне даже жаль, что ты умрёшь от яда, я предпочёл бы для тебя иную смерть.
Доменико: Твоя ошибка в том, Лоренцо, что свои чувства ты поставил выше государственных задач.
Тебе родиться б следовало даже не тираном, - поэтом, чтоб благоглупости девицам прославлять.
Лоренцо: Я б отдал всё за поворот судьбы подобный, и, как теперь Джованни, всю жизнь бы наслаждался красотой.
Доменико: Не зря ты вспомнил о Джованни, все беды с этого и начались. Зачем, скажи, отправил ты его в Сиену обучаться?
Лоренцо: Мечтал он быть художником всегда, я обещал ему по-дружески, что если стану государем, отцу его я прикажу препятствий не чинить.
Доменико: Но отрок рода благородного, он кровью избран ради власти и никому не следует порядок установленный менять. Сапожник рождается, чтоб делать сапоги, кожевенник дубилить кожу, и ни одна кухарка никогда не сможет государством управлять. Ведь, я всегда учил тебя, что каждый делом лишь своим обязан заниматься, и ни в коем случае в дела чужие не совать свой нос. Но ты советом мудрым пренебрёг: и прихотью своей, ты, Бацци-старшего тем самым оскорбил.
Лоренцо: Жаль, не увидишь ты, Доменико, как кисть Джованни расписывает стены, не то бы никогда мне этого не говорил.
Благодаря его таланту живописца, а не ложному учению твоему, Матео Аппиани останется в истории прекрасным ангелом навечно.
Рождение ещё не приговор, магистр, лишь начало жизни. Известны разные примеры: когда солдат простой был в императоры провозглашён, а плотник неумелый в цари небесные. Да, и любимый твой Платон, который, кстати, нисколько не стеснялся писать стихи любовникам своим, в трактате «Государство» нам говорит, что все мужи талантливые из любых сословий переходить способны по иерархическим ступенькам вверх, бездарные же вниз, наоборот.
Джованни Бацци был рождён художником, а не правителем, и, значит, ты, - плохой наставник был ему, раз истинной души его за столько лет не смог увидеть.
Как, впрочем, заблуждался всюду, ты, магистр, особенно, когда решил, что наказание за смерть детей тебя минует.
Доменико: И этого бы не случилось никогда, Лоренцо, если бы не блажь напала на тебя, построить школу для детей простого люда. К чему образование им, скажи, когда всю жизнь им стоит заниматься физическим трудом и подчиняться господам?
О чём, ты, думал? Просветить безмозглую неблагодарную толпу, которой даже незнакомы такие истины, как красота и благо? Они – не люди, овцы, и нужен им пастух, который отведёт на пастбище, накормит и от волков свирепых защитит.
Их суть останется всегда такой, и никакой правитель людской природы никогда не поменяет. Не стоит и пытаться, тратить время, которое с великой пользой в делах иных возможно было применить.
Тебе всего лишь надо было в управлении придерживаться «середины золотой», уравновешивать и неимущих, и богатых, но, ты, наоборот, конфликты порождая, как со знатью, так и с беднотой, стал центром каждого противоречия в Пьомбино. И справедливо, что все граждане, объединившись, возненавидели Орсини.
Лоренцо: Довольно. Пусть так и было всё, но я, как государь, за бунт их наказал намедни огнём и сталью, остались только мы, пока ещё не заплатившие по справедливости. Доменико, прошу же, забудем все упрёки, наконец, и вместе выпьем чашу покаяния.
Доменико: Ты, как блаженный говоришь или безумный, что суть одно. Тебя не понимаю, зачем и перед кем я должен каяться?
Лоренцо: Тсс, (прижимает указательный палец к губам). И тело снова бьётся в лихорадке, когда опять я слышу взывающие к мести голоса…безрукий мальчик Якоппо, два близнеца слепые Флавио и Пьетро, безумная Паола,
