сложное дело.
— Мы должны научиться быть людьми! — Говорил он. — сумеем сделать это, Фэйана станет раем. Не сумеем, закончим как Город.
— А что же надо сделать для этого? — Часто спрашивали его.
Усмехаясь в седеющие усы, Костлин не уставал повторять:
— Человек - это идея! Есть идея, есть и человек! А если нет идеи, то и человека нет.
— Ну, идея... — порой подзуживали его люди, усомнившиеся в верности его оценки или даже враждебно настроенные к нему. — Вот у элитаров из Города тоже были идеи. Полностью поставить человечество себе на службу, например.
— Идея, — набивая трубку, спокойно разъяснял им Костлин, — это большой светлый план космического характера. Он должен быть направлен на достижение такого взаимодействия между людьми на планете, чтобы они жили как звёзды в Космосе. Без войн, обмана, насилия. И чтобы они общались друг с другом языком света своего. Идея не может осуществляться, если в ней есть корысть или обман. Тогда это не идея, а просто мелкая грязная мыслишка.
Мы тогда не совсем понимали его. Нам казалось, что всё плохое уже позади. И теперь мы будем жить всё лучше и лучше. Беда крылась в том, что мы, как бы это сказать, были разделены на два лагеря в своем понимании счастья. Одни, их было немного, понимали счастье, как свободу мыслить и творить. Другие же, а их было большинство, полагали, что счастье находится в области желудка. И чуть ниже пупка.
Пока жив был Костлин, мы обращали на это очень мало внимания. Или вообще не обращали. Но он умер. И только через несколько лет после его кончины мы начали понимать — опять же не все, конечно, — что в нашем обществе всё совсем не так уж благополучно.
Костлин, с которым я был близок, не раз говорил мне, что надо постоянно и безжалостно выкорчёвывать идейки, которые мешают людям идти вперёд. Все разглагольствования о нормальности неравенства, о любом поощрении трусости, лени должны пресекаться на корню.
Он считал, что это теперь моей заботой. Сам он уже не молод. И скоро уйдет. И ему хотелось бы, чтобы именно я заменил его. И стал поводырём для народа. Обществу еще долго идти к цели, которая заслуживает названия человеческой. И надо сделать все, чтобы люди не сбились с пути!
К тому времени я хорошо узнал его. Он был человеком прямым. Слово у него никогда не расходилось с делом. Костлин приготовил завещание, где называл меня своим преемником. Но судьба оказалась хитрее.
Тело Костлина не успело остыть, как из рядов людей, входящие в Большой Совет, выскочил Нихру. Глуповатый малый, впрочем, понимающий власть как свою личную значимость и выгоду, он сумел втереться в доверие половины членов Совета. И был выдвинут в Вожди. Чужая заслуга стала его профессией.
Он расформировал организацию, которую я создал с таким трудом, приговаривая, что необходимости в ней больше никакой нет. Поскольку врагов за забором, отделяющим нас от Города, уже не осталось. И мы сами вполне можем переселиться в город, пользуясь всеми его благами.
Никаких нормальных идей у него, похоже, никогда в голове не родилось. Поэтому он объявил, что главная задача всего нашего человечества отныне хорошо набивать желудок и жить беззаботной жизнью. И понадобилось всего два или три года, чтобы люди забыли и Вленича, и Костлина. И Идею, которую они несли.ю И склонили внимательные головы к пустым речам Нихру.
СОЛИТОН 33
КРАХ
За год до смерти Костлина в Городе, который мы заняли и где начали жить, ему был установлен памятник. Инициатором увековечивания памяти вождя стал Нихру. Он устраивал в Совете буквально истерики, доказывая и убеждая остальных членов, как много сделал Костлин для народа.
Ему удалось заразить своим энтузиазмом всех членов совета. И вскоре памятник, слепленный из частей других монументов и увенчанный головой Костлина, встал на главной площади Города.
Костлин неодобрительно встретил эту идею. Уж не решили ли товарищи по общему делу объявить его покойником при жизни? Но Нихру по-детски смотрел в лицо вождю, и из глаз его катились чистые слезы ребёнка.
Нет человека достойнее среди всех ныне живущих на Фэйане, чем Костлин, на образе и примеры которого мы будем учить будущие поколения созданию общества высочайший социальной справедливости и честности, без устали повторял он. И Костлин махнул рукой.
Он уже в то время себя плохо чувствовал. Но его короткая речь на открытие памятника — а он всегда говорил очень ёмко и коротко — красноречиво свидетельствовала, о его отношение к этому событию.
— Друзья, — сказал он, — только что завершилась тяжелейшая и кровопролитнейшая война с человекообразными, приговорившими народ к полному уничтожению. Мы выиграли её. Но какой ценой? Из нескольких миллионов осталось всего около двести тысяч человек.
Вы бились против машин и людей, которые не ушли далеко от механизмов, не жалея себя. И доказали, что настоящий человек способен выиграть любую битву, как бы тяжела она не была. Из уцелевших почти четверть — инвалиды, которых мы обязаны кормить и поить до самой их смерти. Ведь они совершили подвиг и принесли свое здоровье в жертву, которую трудно оценить.
А сколько детей осталось без матерей и отцов? И им мы обязаны возместить их потери. В общем, я считаю, что не памятник мне надо было воздвигать, а бросить все силы на налаживание жизни. Залечить раны, нанесённые нам.
Конечно, Город теперь наш. Запасы продовольствия, которые собрали тут элитары, могут помочь продержаться долго. Но если не восполнять их, то наша маленькое общество очень скоро окажется перед лицом катастрофы. И мы не имеем права ни на какие излишества.
Я скажу вам больше, памятник – это всего лишь отсвет, отзвук, напоминание об Идее. А хранить надо саму Идею. В уме и в сердце своём! Как, спросите вы? Нужно, чтобы свет идеи, которой вы жили все последние годы и ради которой умирали, никогда не покидал ни ваше сердце, ни вашу память.
И вы обязаны передать его по наследству своим детям, объяснив им цель и смысл человеческой жизни. Вы должны научить их распознавать любые отклонения от справедливости и честности, сделав их верными воинами этих понятий.
Идея может жить только в тех умах, где угнездились знания. Те из числа элитаров, кто еще жив за стенами Города, а у меня есть сведения, что у них были на случай бегства базы и господа жизни выжили, приложат все силы, чтобы вернуть все назад.
Однажды они придут к вам. А всего вероятнее к вашим детям. И принесут дары – шелковые трусы, бусы и банку консервов. Из старых запасов. И скажут, что это вы можете иметь всегда. Если позволите им научить вас, как и что нужно делать, чтобы жить в роскоши.
И они начнут корежить все, чему вас учил я, чтобы сделать это непривлекательным и недоступным. И станут менять смыслы в ваших головах. И много из того, в чем вы видите смысл, станет бессмысленным.
Для этого надо внести в любое действие ничтожные изменения. И понимание приобретет двойной смысл. Или вообще потеряет его. Порой даже интервал между звуками, может заствить по-разному воспринимать сказанное.
Вот вам простой приме. Угарычатвогневедромадеры. Абракадабра? Точно. Но давайте поделим набор звуков на куски, то есть обозначим интервал, выделяя слова. И получим. В первом случае – Уга!- рычат во гневе дромадеры. Во втором – Угар и чат — в огне ведро мадеры!
Такое можно проделать с любым текстом. И превратить любое учение в невесть что! Берегитесь этого! Но вас и ваших детей обмануть будет трудно, если вы научите их Идее. Несите Идею и не опускайте ее!
Позже, когда я проводил Костина до порога его квартиры, которая была очень скромным жильём по сравнению с тем, что изначально предлагал ему Совет, он взял меня за руку, попросил зайти и выпить чаю.
Мы сидели почти до утра. Костлин всё наставлял и наставлял меня. Чтобы в день, когда я его сменю, мне не пришлось оказаться в роли несмышленого ребёнка. У людей должна быть большая цель, говорил он мне в этот вечер. И она у них есть. Это строительство нового справедливого общества. Но его нельзя сложить как домик по кирпичику.
Для этого необходимо людей воспитывать с самого раннего возраста. Тот процесс, который идёт в нашем обществе, даже с большой натяжкой назвать воспитанием нельзя. Дети по большей части предоставлены самим себе, улице, воздействию тех своих товарищей, которые постарше и посильнее. А нередко и с гнилинкой в душе.
Что касается родителей, то кормить, поить, одевать и гладить по головке, это ничего общего с воспитанием не имеет. Нормально было бы отбирать детей у родителей на протяжении по крайней мере двух поколений, чтобы под руководством опытных воспитателей они стали бы настоящими людьми, которым и можно было бы доверить воспитание собственных детей.
Потому что, помимо Идеи есть еще и идейная зараза. И она в народе ходит. То тут, то там она показывает свои гнилые зубы и кусает здоровую плоть, чтобы заразить её. Пока что это комариные укусы. Но если на них не обращать внимания, скоро они станут укусами бешеного зверя.
— Когда ты станешь вожаком, не на мгновение не упускай из виду, что это главная твоя обязанность! — Сказал в заключении он. И подарил мне несколько тетрадок — своих дневниковых записей. Выразив надежду, что я, может быть, найду в его размышлениях что-нибудь, что сможет пригодиться.
Но стать новым лидером мне не удалось. В Совете ползли невидимые слухи, которые распускал Нихру, будто бы я подозреваю как минимум половину членов в предательстве и собираюсь свести с ними счёты. Мне казалось, что члены Совета не опустятся до веры в это. Он я ошибся. Вскоре вход в Совет мне был закрыт.
А в день смерти Костлина Нихру прочитал в Совете какую-то бумажку, объявив её завещанием вождя, где указывалось, будто именно его Костлин и рекомендовал на главную должность в государстве. Так он и сказал. Совет создал для него особые полномочия, которыми никогда не располагал Вождь. И передал ему новую должность. Для Нихру наступил час триумфа.
Все планы, о которых говорил прежде Костлин, были Нихру отменены. Все направления деятельности, которые покойный вождь считал главными, отброшены в сторону. Главным приоритетом было признано улучшение питания населения и быта до уровня элитаров. И поиск технологий, которые были захоронены или скрыты.
Я считаю, что Нихру пришёл к власти по моей вине. У меня были люди. У них было оружие. Мы могли бы просто застрелить Нихру. Но мы этого не сделали, опасаясь, что Совет такой акции не поймёт.
Зато Нихру, расчехливший свой хвост, чувствовал, что в нас кроется опасность. В скором времени он объявил об очередном решении совета: контрразведку разоружить и распустить, А меня, её руководителя, отправить на заслуженный отдых за государственный счёт. Всё было сделано очень оперативно. Так что мои люди не успели даже задуматься над тем, что произошло.
А уже через пяток лет Нихру потребовал ликвидировать и памятник Костлину. Он заявил, что у него есть факты, которые характеризуют деятельность бывшего вождя как очень неблаговидную. Главное, что он ставил в вину Костлину, - огромные жертвы при сражении с Городом. И Совет, молча, согласился.
Когда на шею каменной скульптуры набросили верёвку, чтобы стянуть её с постамента, Нихру стоял в задних
Рекомендую размещать частями.
Улыбаюсь.