Как вся живая материя состоит из клеток, так и вся нами создаваемая духовно-материальная действительность «состоит» из идей. Идея – это живая клетка умственной материи. В конечном счете, обе они действуют по сходной методологии-технологии и образуют сходный продукт – новизну: только в первом случае изначально этот продукт интеллектуальный, а во втором – материальный в виде новых белков и даже новых форм живых существ.
Заключая изложение наших представлений о том, что такое бытие и как оно возникает, мы уже можем сказать, что у «бытия» сущего имеются, – если можно так выразиться – две между собою сопряженные линии:
- идеально-интеллектуальная линия «бытия» сущего
- и материально-прагматическая линия подручного средства.
Первая линия выстраивается в цепочку событий: постановка какой-либо порою не всегда вполне определенной задачи – рефлексия-I – инкубационная фаза – возникновение идеи – допонятийная фаза – этап раскрытия идеи в мысль (рефлексия-11) – обнаружение недостачи искомого сущего, создание технологии изготовления подручного средства и осуществление той сущностной функции, которую оно должно выполнять.
Линия же материально-прагматическая начинается с того, что возникший у нас на этапе рефлексии-II образ подручного средства (образ в виде искомого сущего) дает нам основание к тому, чтобы из исходных материалов и по нами разработанной технологии мы сначала создали само подручное средство, которое бы наилучшим образом могло исполнять свою, возложенную на него смыслом идеи, сущностную функцию. И, конечно же, вторая линия заключается во внедрении данного подручного средства в практику нашей жизни и в повседневном исполнении им своей сущностной функции.
(Что касается указанной нами постановки задачи, то речь об этом у нас будет идти в Части 111, когда мы будем говорить о Бытии социума, который в недрах самого себя формирует запросы (Необходимости) в новизне того или иного рода; и эти запросы должны быть обнаружены продуктивно мыслящим человеком и им исполнены в процессе Бытия, то есть в процессе творческого мышления).
Функция – цель бытия, но не само бытие. Бытие – это процесс сотворения (создания, обнаружения, «понимания») нашим интеллектом функции, исполнение которой – после того как она создана – входит уже в компетенцию нашего существования (а не бытия). Что касается сущностного свойства искомого сущего (или изготовленного по его образцу подручного средства), то оно есть то, посредством чего функция может быть осуществлена. Сущностное свойство подручного средства, само подручное средство и функция им выполняемая – это то, что обнаруживается нами в едином процессе возникновения объективной идеи и развертывания ее в Истину. (Более подробно об Истине см. следующий пункт 7).
И вряд ли правильным было бы думать, что бытие – это нечто отстраненное от практики нашей повседневной жизни. Бытие – сама основа жизни, ее исток и ее причина, без которых она была бы неосуществима, а значит и невозможна. И если мы не знаем, что такое бытие, то это, во-первых, не делает нам чести, как не делает нам чести незнание своего родства, а во-вторых, незнание бытийственных основ жизни однажды может обернуться трагедией, как трагедией может обернуться незнание принципа действия взрывоопасного устройства, которое находится в нашем постоянном жизненно необходимом пользовании, но с которым мы слишком вольно обращаемся, не задумываясь над тем, какой ценностью (и какой опасностью) мы владеем.
После небольшого отклонения от нашей темы снова вернемся к Аристотелю. Мы рассмотрели в общем виде некоторое соотношение метафизических понятий последнего с теми понятиями, в основу которых нами положены объективные идеи, раскрываемые в Истину и далее разлагаемые на объекты-сущие. И что же мы здесь наблюдаем. А наблюдаем мы все-таки определенное соответствие аристотелевских понятий материи, формы и вещи нашим понятиям, соответственно: во-первых, тому исходному материалу, из которого будет изготовлено то или иное подручное средство; во-вторых, тому умственно представляемому сущему (как образу), в соответствии с которым будет изготовлено это подручное средство; и в-третьих, той натуральной вещи (подручному средству), которая будет способна исполнить определенную функцию.
Но в чем же все-таки нет соответствия? Скорее всего, его нет в том, что аристотелевское понятие формы «безродное» по своему происхождению, то есть непонятна сама почва, на которой оно возникает. Да, мы понимаем, что форма – это представление, «глядя» на которое, положим, скульптор творит свое изваяние. Но совсем непонятно, откуда именно и как именно возникает само представление данного вида: размер фигуры, в каком положении она находится, что выражает, из какого материала изготовлена, ее одеяние, куда направлен взгляд, символика в ней заложенная, что находится в руках и т. д. и т. п. А ведь именно эти атрибуты во всей своей совокупности несут на себе не только вполне определенную смысловую нагрузку, но и призваны выполнить какую-либо функцию, ту функцию, восприятие которой запечатлелось бы созерцателем в его интеллекте и чувствах. И даже не только запечатлелось, но и в какой-то степени воздействовало на его душу, на его интеллектуальный настрой и поведение.
Так вот, непонятно, откуда и как возникает смысловая нагрузка той формы, по «лекалам» которой будет изготовлена именно та, а не какая-либо иная аристотелевская вещь. И как мы теперь уже понимаем, подручное средство (как аналог вещи), наделенное сущностным свойством, призванным исполнять определенную функцию, может возникнуть только в комплексе взаимосвязанных сущих объективной идеи, одним из компонентов которой оно и явится.
То есть родиной и колыбелью его является, отсутствующая у Аристотеля, новая идея. Само по себе, самостоятельно, в отрыве от остальных сущих идеи оно возникнуть не может. У него в этом нет ни возможности, ни необходимости. Побудить же его к этому могут только другие, с ним взаимосвязанные сущие. (Именно в этом истоки «запрятанности» бытия). Вот точно также для того, чтобы известняк трансформировался в кусочек мела как подручное средство, необходимо было побуждающее действие и учителя со своими познаниями, и ученика, стремящегося приобрести эти познания, и письменности, способной содействовать взаимосвязи учителя с учеником, и культуры, созревшей до такого состояния, чтобы быть заинтересованной в данном эффективном и достаточно мобильном способе осуществления коммуникации и т. д.
Вот где отчасти находится сама проблема скрытности бытия: судьба самого искомого сущего (его бытия) всецело находится «в руках» взаимосвязанных с ним других сущих этой же идеи, то есть сущих исходных, тех сущих, которыми оперировало наше мышление, в основном, на этапе рефлексии-1. Что же касается искомого сущего – обладателя сущностного свойства, то можно сказать, что оно как бы находится на вершине той пирамиды, на которую оно, как на свое основание опирается. Оно равноправно с ними, но в то же время над ними вознесено. Но оно не только над ними возвысилось, но и от них же получило начало и причину своего возвышения. (В дальнейшем у нас будет фигурировать следующий уже упомянутый нами образ: исходные сущие – это «пьедестал», на котором воздвигается новая «фигура» искомого сущего).
Таким образом, мы видим, что Аристотелю, как и Платону, у которого он позаимствовал понятие формы, не хватило лишь одного: животворного понятия интеллектуальной новизны в виде идеи, то есть не хватило самого источника, откуда возникает посредством искусства – в греческом его понимании – создаваемое сущее. А зная откуда и как оно появляется, уже можно было бы говорить о том, почему у него тот, а не иной вид. Вот почему Платон был вынужден – дабы не возникало излишних вопросов – разместить свои идеи-образцы в занебесной сфере, куда открыт доступ лишь умозрению да припоминанию чего-то некогда виданного и прекрасного. Подобным же образом расправился с порожденным им понятием формы и Аристотель, заявив, что «форму никто не создает и не порождает».
Итак, завершая сопоставление с Аристотелем, нам в очередной раз становится понятным, что основным упущением прежней философии является отсутствие в арсенале ее метафизических понятий основополагающего понятия интеллектуальной новизны в виде объективной идеи. Только на фундаменте последнего можно представить себе, что именно, откуда, как, в каком виде и почему возникает все сущее. И зная это, уже легко «вычислить», на каком этапе возникновения интеллектуальной новизны в наиболее ярком виде проявляется наше бытие и в каких именно формах. А главное, зная все это, уже не представляет особого труда понять, как возникает все много и-разнообразие нашего материально-духовного мира, составляющего саму суть и цель нашего бытия.
И если бы мы задались вопросом, так все-таки, с какого же «момента» философия свернула на путь неправильного и уже четко обозначенного понимания бытия как существования чего-то цельного и неизменного, то мы могли бы сказать следующее. Скорее всего, философия уже до Платона и Аристотеля соблазнилась парменидовским бытием как тем,
«Что нерожденным должно оно быть и негибнущим также,
Целым, единородным, бездвижным и совершенным.
И не «было» оно, и не «будет», раз ныне все сразу
«Есть», одно, сплошное. Не сыщешь ему ты рожденья.
Как, откуда взросло?»30, (фр. 8, 3-7, стр. 296).
Конечно же, уже Парменид принял за бытие сам результат бытия, то есть возникшего и уже явленного нам «целокупного» и «недвижного» сущего, которое мы способны и ощутить и понять, упустив при этом предшествующий этому трудноуловимый разумом процесс формирования того, из чего – и как – в конечном счете, образовано явленное нам сущее. И конечно же, это сущее – и «видимое» нами, и осознаваемое – «перебивает» и «задвигает» в тень тот, итак едва уловимый для нашего сознания, процесс, в котором то, из чего образовано сущее, пока еще находится в зыбкой стадии своего становления. Неуловимость того, что предшествует явлению окончательно
