большую серокаменную церковь растет пальма. Не прямо из земли, а из небольшой клумбы, огражденной каменным парапетом. Там я и сижу, потому что в сам храм войти уже некуда. На женской половине, строго отделенной от мужской узким проходом, нет ни местечка. Голос священника слышен хорошо и во дворике. Нас, не поместившихся, здесь много. Сербская служба почти неотличима от нашей. Непонятные слова мгновенно заменяются в сознании знакомыми – и величественные, как парча на одеждах, они сливаются с торжеством этих стен, знойных пальм и высоких монашьих клобуков.
Я плачу. И на меня никто не смотрит. Потому что где еще плакать человеку, как не здесь под этой пальмой в маленьком горном монастыре?
– Думай, что хочешь. Но я чувствую, что брат все время рядом со мной. Я все время слышу, как он говорит со мной. Нет, не слышу, это другое слово. Это словно внутри меня. Он говорит, что умирать совсем не страшно, поверь, говорит, уйти легко. И я бы тоже ушла, но ведь вы без меня не справитесь.
– Не справимся, – твердо говорит муж.
Вот и сейчас. Я пишу эти строчки, и вдруг словно теплая волна касается моей склоненной над компьютером головы. Я узнаю эту добрую руку, которая всегда ложилась на плечи, когда меня надо было утешить. Я вижу брата часто, он смотрит на меня, обернувшись, своими ласковыми глазами, улыбается, вынув из угла рта трубку. – А что тут удивительного, – словно говорит он мне со своей обычной присказкой, – мы же единоутробные. Я и шуточки его узнаю. Кто бы, кроме него, мог подкинуть мне эту шараду, прощальный подарок?
Игорь, почему ты не позвал меня?
26.
– Ты не видел моих черных очков? Я уже всю машину облазила.
– А в своей пляжной корзинке не смотрела?
– Я с нее начала.
– А может ты их забыла у своего сербского приятеля?
– Ты чего? Я даже не знаю, где он живет!
И сижу, буквально выпучив глаза. Насчет очков не знаю, но этот делано безразличный тон мне знаком давненько: «Ну, и где же ты была?»
27.
Водоем маленький, но глубокий. Из скалы бьют струи, – вода летит вниз, образуя широкую прозрачную завесу. Идти к нему нужно по редким деревянным мосткам вдоль горной речки, которая пробивается по камням через невысокие пороги. Вода ледяная. Спускаться надо по короткой лестнице, аккуратно нашаривая ногой следующую скользкую ступеньку. Спустился – и разом, не задерживаясь ни секунды, ныряй и плыви к скале. А потом обратно – и так несколько раз, чтобы не заледенили ноги, чтобы разогреть движением тело. Потом уже не спеша можно подобраться к скале и стать прямо головой под водопад, чтобы брызги били по лицу, как дождь. А потом можно так же не спеша развернуться и плыть к берегу.
Всего несколько метров – и я опять у этой скользкой лесенки. По нижним ступенькам поднимаюсь легко, но перил нет, и чтобы вылезти наверх, мне нужна крепкая мужская рука.
Их сразу две – и справа, и слева. Я принимаю обе. Они вытягивают меня на берег, нога скользит, и я падаю на коленки, расшибая обе в кровь.
– Да что же это такое! – удивляются оба, – вроде сильно тянули.
Я промолчу. Я не скажу им правду. А правда в том, что каждый из них тянул меня в свою сторону.
28.
День наливался жарой, как спелый плод. Воздух тяжелел, и солнечные лучи теснили всю движущуюся жизнь на тенистую сторону.
– Я шел к тебе, но вдруг мне стало как-то не по себе, и я вернулся домой. Возможно, мне сегодня не надо никуда ехать…
– Что с тобой?
– Не знаю. Не понимаю. Увидим.
Дурные предчувствия – с этим у меня все в порядке. Они набегают мгновенно, стоит только показаться краешку беды. Что с ним? Вчера мы плавали допоздна, что-то пили в кафе за столиком, окруженным кактусами как вооруженной охраной, переводили афишу к спектаклю, подбирая русские слова к сербским шуткам. Перекупался? Подхватил вирус?
– Мне приехать?
– Да нет. У меня есть антибиотики.
– Да что с тобой?
– Не знаю.
Какие там предчувствия – уже страх подбирался к моим ладоням. У меня напряжение всегда начинается с рук и быстро добегает до висков, – паника. Я начинаю быстро и плохо соображать.
– Как ты?
– Если честно, хуже.
– Я сейчас приеду. Скажи мне свой адрес.
– Улица Паначевска. А номер я не знаю.
– Скорее, – это я уже кричу мужу, – заводи машину!
– Позвони Ясне, – отвечает он на ходу, – узнай, где эта улица.
Ясна – моя подруга и соседка. Она, как и мы, журналистка, и конечно, знает все про наш маленький городок.
Что-что, а панику я сеять умею.
– Ясна! Ясна! – кричу я в трубку, – где эта чертова Паначевска улица?
Ясну сбить с толку не могу даже я. Она откладывает микрофон, куда в этот момент «председник будванской општины» рассказывает о положении дел в сфере коммунальных услуг, и задает ему следующий вопрос: «А у нас в Будве вообще есть такая улица?»
Надо еще знать это умение черногорцев мгновенно отложить все свои дела и заняться твоими с таким энтузиазмом, будто ты не случайный прохожий, а родной племянник, приехавший с севера. Отставив интервью, председатель општины, журналистка и секретарь роются в телефонах: – «Это вам надо направо от окружного тока, поверните около ресторана «Форсаж», и там не проехать, поставьте машину внизу…» – «Елена, что случилось?» – «Ясна, моя Ясна, он болен! Болен…» – «Похоже на вирус, везите сразу в больницу, это опасно». – «Надо под капельницу», – кричит уже незнакомый мужской голос, это, наверное, он и есть – начальник општины.
А машина наша уже давно проехала окружной ток, повернула около рыбного ресторана и остановилась в начале улицы.
– Иди ищи дом. А я подожду в машине. – должен же кто-то оставаться невозмутимым на фоне моей паники.
Я бегу вверх по узкой улице, сжав в руке мятый аптечный пакет, и знойный воздух обжигает мне щеки.
Где, где это дом? Где это крыльцо с широкими ступенями, по которым я должна нестись вверх, перескакивая через ступеньки, скорее, скорее, чтобы успеть, чтобы прижать к себе эту милую голову.
Слава Богу, хотя бы этот догадался позвать меня.
– Добрый день, как я рад вас видеть, – молодой человек снимает шляпу и раскланивается. Кто это, ах, да, это местный поэт, зачем он здесь, я спешу, все потом, потом, когда я добегу.
– Вернись к машине. Он уже здесь, со мной. Дом был в самом начале улице.
– Господи, как же ты его нашел?
– Он вышел сам.
И вот я уже у машины. Он полулежит на переднем сиденье, без сознания.
В это время в этом городе, где все – в трех минутах езды, машины движутся томной вереницей, застывая каждые пять минут. Я держу руку на его плече, проклиная всякий автобус, который выворачивает из-за угла, огромный и неповоротливый.
Наконец, мы сворачиваем в переулок, где через пару домов – вход в больницу.
– Мне здесь не припарковаться. Я смогу только помочь тебе вывести его из машины и должен буду сразу отъехать.
Дверь отворяется, и мы заходим в пахнущее лекарствами и тревогой пространство. Я не то что сербский от испуга забыла – русские слова прилипают к языку.
– Нам нужна – хитна помоч, – выдавливаю я из себя, – его нужно срочно уложить.
И вот уже медленно, как в аквариуме, встает из-за стойки медсестра, открывается дверь кабинета, и белые халаты наполняют пространства моей паники, и уже другие руки подхватывают дорогого мне человека. Я сажусь на крутящийся стулик рядом с больничной койкой, и мир вдруг восстанавливается из разбитых, как стекло, кусков.
– Да мне уже лучше, – тут же заявляет наш герой и пытается подняться и сесть.
– Не оставляйте его, – говорит врач, – сейчас придет специалист.
Надо ли мне об этом говорить специально – не оставляйте его? Ни за что.
Он все время порывался встать, что-то говорил, путая сербские слова с русскими. То крепко сжимал мне руку, то отталкивал ее и снова вставал.
– Ты как ванька-встанька, пожалуйста, ляг спокойно, сейчас придет доктор, – я уговаривала его как маленького, обняв за плечи, пыталась снова и снова уложить на подушку, гладила руки и бормотала обычные детские слова – все будет хорошо, успокойся, мой дорогой.
– Я не могу лежать так беспомощно! – кричал он возмущенно. – Срамота ми е!
– А мне, наоборот, даже нравится, когда ты беспомощный.
– Я знаю! Все так и получилось, потому что ты хотела, чтобы я был, как ребенок!
– Но это только на один день. Завтра все пройдет!
– Правда? – вдруг спросил он доверчиво, откинулся на подушку и примолк.
Передо мной лежал в той же спокойной раскованной позе этот потрясающий мужчина, которого мы с подружками разглядывали на кадрах из его актерского showreel. Так же была откинута за голову рука и чуть приподнят край рубашки. Я отвела взгляд.
Со стеклянным звоном вкатилась капельница. За ней вошла докторша и, чуть взглянув на меня, села на край кровати. Они тут же заговорили на быстром сербском, создавая то замкнутое, почти интимное, языковое пространство, в котором мне, эмигрантке, не было места. Тихо, чтобы никого не потревожить, я отступила назад, выскользнула в коридор и медленно закрыла за собой дверь.
ЧАСТЬ 3
Арония
29.
Действующие лица:
Она
Он
Текст
СИНОПСИС
Она писательница, он актер. Она русская, он серб, она уже в возрасте, он – молод. Они встречаются в Белграде, на съемках. Она уже несколько лет ничего не пишет: махнула рукой, думает – это и есть эмиграция. Они много ездят по стране.
Вдруг в ней что-то щелкает, и медленно, сначала на пустяках, потом все сильнее и объемней – дар возвращается. Они оба понимают, как это случилось: он что-то зацепил в ней. Она начинает писать любовный роман, с ним в главной роли. Все больше и опасней увлекается собственным персонажем. Он относится к этому как к разновидности творческого процесса или как к экзотической болезни, к которой имеет загадочное отношение. Помогает с готовностью.
– Только скажи, что именно тебя мотивирует, я все сделаю.
– Скорее всего, голос.
Он добросовестно собирает все записи, от спектаклей до озвучки мультфильмов. Мультфильмы не помогают. Ей надо уезжать в Черногорию.
– Не беспокойся, я сделаю студийную запись. Что ты хочешь именно, чтобы я спел?
– Обещай мне…
– Обещаю.
– Знаешь, я подумала, я решила…
Он хохочет.
– У женщин не бывает зазора между подумала и решила.
– Пожалуйста, послушай.
– Да.
– Я дам тебе прочесть этот роман, только когда его переведут на сербский. Понимаешь, у меня сложный язык, там много пластов и ассоциаций, я хочу, чтобы ты все понял.
– Хорошо, я подожду, пока переведут, как ты скажешь. А хочешь, я вообще не буду читать?
– Ты хотел, чтобы я смотрела твои спектакли? Ты хотел, чтобы я знала, какой ты актер?
– Я понял.
– Я хочу, чтобы ты читал эту книгу при мне.
– Ты мне не веришь.
– Нет, не то, я просто вижу это, как сцену. Мы сидим на берегу, пусть это будет Дунай. Ты читаешь, свет от свечи на столе, я что-то пью и смотрю на твое лицо.
– Ты ничего не увидишь. Я же никогда не показываю реакцию.
– А как тогда я узнаю, что тебе со мной стало скучно?
– Это очень просто. Я уйду.
Конечно, тут смешалось все. И это небывалое лето, когда, казалось, все счастье, которое последние годы старательно обходило ее стороной, где-то копилось и теперь обрушилось на нее как водопад. И этот дивный край, по которому он вез ее все лето: золотая Тара, прекрасный голубой Дунай и долгие зеленые равнины, – который захватывал ее воображение и сам становился действующим лицом ее жизни. Ее спутник заполнял ее новый мир: он
