Халима-апа

встречала. Также новыми словами были: колхоз, трактор, коллективлаштыру (коллективизация) – трудно было их читать.
Я слышала, как брат уговаривал отца, что в Уфе для него будет  постоянная работа в мастерской. Требуется много столов, парт и другого оборудования для общежитий и школ. Он ещё говорил, что для рабочих есть свой магазин, там можно получать продукты и хлеб. Говорил, что жить все будут у них с Анисой, так как квартира у них большая и всем будет хорошо. Кроме того, маленький  Ойратик будет с мамой (бабушкой), ведь жене нужно выходить на работу учительницей в школу.  Так брат в 1932-м году летом, между моими четвёртым и пятым классом, забрал нас к себе в Уфу. Тогда он работал в Обкоме партии и ему дали квартиру в правительственном квартале.
Приехав первый раз после войны в Уфу в 1947-м году, я зашла в этот двор. Узнавала места, тропинки, тот самый дом, где мы жили когда-то с братом. Почти все члены правительства Башкирской АССР жили тогда в правительственном квартале. Жил там заместитель председателя Совнаркома Башкирской АССР – наш двоюродный брат Салах Ямалеев, там же жил и министр не помню уж чего Гимаз Ягудин – муж нашей двоюродной сестры, жили и многие другие знакомые по прежней жизни люди, которые бросили, отказали в помощи семье Фарраха Гайсина в горькую минуту несчастья…
Помню в один из приездов, когда мне было лет семь-восемь, Фаррах-абый наблюдал с крыльца дома, как я играю с соседской подружкой, очень бойкой и смелой девочкой Алиёй. Алия вдруг вытолкнула меня из качели. Качели сделал папа из толстенной верёвки и доски привязанной во дворе к большой берёзе. Так вот, я упала, но не плакала. Брат наблюдал, как я поступлю, останусь потерпевшей или дам ответ, отомщу. Далее мы с Алиёй решили покататься на доске, положенной на бревно. Только начали кататься, как, когда я была внизу, а Алия на верху, я ловко спрыгнула и она упала. Этот случай Фаррах-абый с радостью, что я не такая уж слабая, рассказал маме. Потом мама мне об это не раз рассказывала как пример, что брат был ко мне очень внимательным.
Ойрата я впервые увидела в Белебее, когда ему было восемь месяцев от рождения. Тогда брату дали отпуск он уехал вместе с женой в санаторий Аксакова пить кумыс, а Ойрата оставили у нас. Я его катала на тележке по полу дома, а на улицу вывозить его одной мне не доверяли. Вот сейчас он как живой перед моими глазами сидит обложенный подушками с соской во рту. Папа тогда сделал для внука Ойрата специальную тележку, чтобы он научился ходить. Это была такая глубокая решётка на колёсиках, чтобы малыш мог опираться на края руками и не ползать, а уже передвигаться почти как человек. Больше я таких приспособлений никогда в жизни не видела. Папа называл эту тележку «чыгыр». Потом брат с женой вернулись из Аксаково, недолго ещё погостили и забрали Ойратика в Уфу.
К осени и мы переехали жить в Уфув правительственный квартал  на квартиру к старшему, после покойного Джалалетдина, сыну родителей, Фарраху. В Уфе уже учились его младшие, а мои старшие сёстры Гатифа и Гатия. Брат Каррам тоже учился там в техникуме. Фаррах стал неформальным главой семьи. Папу  он устроил работать по его душе столяром в мастерской. Прикрепили всю нашу семью к магазину №17. Брат, как и все ответственные работники обкома, был кроме того прикреплён к магазину №5. Вот такая тогда была принята практика в общем-то голодающей стране. Я сейчас не критикую, просто рассказываю, как было. Я помню очень хорошо, что обеспечение шло через магазин по заборным книжкам. Я бывала ив магазине №17, и в магазине №5. Покупала там хлеб, сахар, чай, прочие продукты и промтовары по заборной книжке. Всё по отведённой норме.
В семье Фарраха была прислуга, которая выполняла всю домашнюю работу и должна была няньчить Ойрата. В те 30-е годы это было принято, так как яслей было мало. Когда мы все приехали жить в Уфу, то папа удивился, что Ойрата постоянно держат сидящим, не пускают его на пол, потому что некогда за ним приглядывать. Он ужаснулся, как это мой внук, Ойратым, так он его называл, так долго не ходит.  Папа научил Ойрата ходить, кажется, за три вечера после работы. Ну а после уроков в школе няней Ойрата была я. Всю работу по кухне взяла на себя мама, готовила очень вкусно. Домработнице оставили только уборку и стирку. Ойрат, пока родители были на работе, был под наблюдениям меня и мамы.
В Уфе я успела поучиться недолго. Вскоре брата направили работать первым секретарём в Зиянчуринский район. Момент приезда нового первого секретаря Гайсина Фарраха Галлямутдиновича для укрепления Зиянчуринского района я потом смотрела в 60-х годах по телевизору. Дело было так. Уже в новой квартире, до 1964-го года мы жили в другой, очень поздно вечером я смотрела телепередачу о молодом поэте, который по зову сердца приехал из Москвы молодым специалистом по животноводству в башкирскую степь. Там был такой эпизод. В скромном зале ожидания железнодорожной станции, склонив голову дремлет сидя на скамье человек. К нему подходят двое  хорошо одетых, в пальто и каракулевых шапках, людей. Один из них трогает сидящего за плечо и говорит: «Товарищ Чекмарёв, вам не нужно никуда ехать. Обком послал товарища Фарраха Гайсина для укрепления района первым секретарём. Он сам во всём разберётся.» На этом передача закончилась. Услышав фамилию и имя брата, каково мне стало? Я закричала, не помню какими словами выразилась, сама плачу. Проснулся муж, мама-свекровь, старшие дети. Все собрались, спрашивают, мол, что со мной? А я им рассказываю, что только что видела по телевизору брата. Потом успокоилась, вспомнила, что у брата не было чёрной каракулевой шапки, у нег была серая. Вспомнила, что в телевизоре у человека и воротник и шапка были из чёрного каракуля. Поняла, что хоть и очень похож осанкой и лицом актёр из телевизора был на брата, но всё-таки не он. Потом я пыталась узнать хоть что-то об этой телепередаче. Узнала, что автором была московская журналистка Светлана Ильичёва. Она собирала материалы о жизни и судьбе поэта Сергея Чекмарёва. Мы с ней стали общаться. Она заинтересовалась образом молодого большевика Фарраха Гайсина. Мы надеялись, что у неё получится продвинуть эту тему в прессу, передали ей много фотоматериалов, вырезок из газет того времени, воспоминаний, но … линия партии снова вильнула в сторону и писать о сталинских репрессиях стало невозможно. Уже в начале 80-х внук Фарраха, Али-хан Гайсин, встречался с Ильичёвой в Москве, чтобы попробовать возобновить интерес к этой  теме. Но Светлана Ильичёва, к сожалению, уже была стара, больна и не  смогла закончить, начатое ею расследование.
Зиянчура. Река Сакмар рядом. Рядом отроги Уральских гор. С кухонного окна видны горные склоны, на которых во время гражданской войны лили кровь друг у друга красные и белые. До сих пор по ночам над горами вспыхивают всполохи света и никто не знает, что это такое. Верующие говорят, что это непохороненные убитые требуют отмщения за свою смерть. Я тоже однажды, когда сидела на вечерних сумерках у окна и училась вязать оренбургский платок увидела на склоне горы огненные шары. Мне стало так жутко, что я убежала от окна в другую часть дома.
Дом, который выделили в 1933 году Фаррах-абыю, как первому секретарю райкома партии,  был большой деревенский шестистенок. То-есть внутри он делился двумя стенами на части. Две комнаты были большими. Комната, выходящая окнами на улицу, служила рабочим местом и спальней брата с женой. Спальное место было отделено перегородкой, там же стояла кровать-качель маленькой Аиды. Кровать Ойрата стояла в большей части комнаты, в которой были ещё и письменный стол, книжный шкаф и полки. Помню, в этой комнате я любила читать из библиотеки брата. Хорошо помню как читала собрание сочинений Галимжана Ибрагимова, нельзя было оторваться. В это время из столовой комнаты домработница крикнула мне, чтобы я присмотрела за Аечкой, так как она сама уходит во двор. Но не успела я оторваться от книги, как Ая упала на пол. На её плач из кухни прибежала испуганная мама и стала на нас ругаться, что понадеялись друг на друга и не смогли уследить за ребёнком. Но я же не просто читала, а при этом ещё и баюкала Ойрата, который никак не мог заснуть.
Передняя комната одновременно служила столовой и спальней. В середине её стоял длинный обеденный стол, у стены у выхода в коридор была кровать моих родителей, в углу русская печь. По одной стене был выход в кухонную часть, которая была отгорожена перегородкой. Всего в комнате было три окна, но одно находилось на кухне. Там были владения мамы. Она там пекла, варила, даже стирала.
Брат, Анисә-апа и мой отец большую часть времени проводили на работе. Помню совместные обеды за большим столом. Зимой я училась в соседней татарской деревне в 3-м классе. Деревня Мухамедьярово была за рекой Сакмар. Моста через реку не было, переходили по сложенным вместе тонким столбам. В этом месте Сакмар – полноводная спокойная река. Но в весеннее половодье перехода не было совсем.
Секретарю райкома в то время приходилось очень трудно, так как год был неурожайным. В деревнях к весне хлеба уже ни у кого не было. Поволжье голодало. Правда, членов колхоза поддерживали пайком. Помню, что Анисә-апа отправляла своему брату в Куйбышев посылкой ржаную муку и отруби, чтобы как-то поддержать. А однажды они сами, дядя Ветя и его жена, приезжалик нам в гости. Мой отец тогда работал плотником в артели. Им тоже давали паёк. Запасов продуктов у нас не было. Когда было надо, то папа с мамой, а иногда и я с мамой или прислугой ходили на базар за покупками. Брат, когда приходил с работы, обычно приветливо разговаривал с мамой, спрашивал о самочувствии, о домашних делах и проходил в свою половину. По вечерам в тёплую погоду мы ходили купаться на Сакмар. Бывало по утрам брат умывался около дома до пояса холдной водой. Если Анисә-апа была занята, то я ему сама поливала из ковша.
Помню приезд первого секретаря обкома партии Быкова. Тогда брат, придя домой на обед, сказал, чтобы мама нашла и купила мяса на ужин, так как он придёт не один. Сказал, что приезжий болеет желудком и держит диету. Постелили Быкову  чистую постель, но он предпочёл спать на своём плаще, объясняя, что он человек дорожный, привычный ко всему. Брата он уважал. Фаррах-абый рассказывал, что секретарь обкома товарищ Быков прежде, чем показаться в райкоме, побывал на полях, где вовсю шла посевная, потом только приехал в райком. Хочется передать словесный портрет брата, но трудно подобрать слова. Он всегда был приветливым и живым в общении. Летом любил носить рубашку-косоворотку с плетёным поясом. Свои чёрные густые и слегка вьющиеся волосы он зачёсывал вверх. Со всеми домашними, в том числе со мной и детьми был очень разговорчив, ко всем добр, а с родителями учтив, даже вежлив. Хорошо, что сохранились его фото того времени. Люблю их пересматривать.
С Ойратом, которому шёл третий год мы любили играть и гулять по улицам, вокруг строек. Там было много интересного. Ойрату нравилось трогать и даже нюхать свежеструганые доски. Я его вовсю учила говорить и одно из первых слов в его лексиконе было слово “такта” – доска. Часто ходили с ним на поляну за цветами. И один раз я его потеряла. Он