Халима-апа

оставался играть около нашего дома, а я зачем-то зашла домой. Вышла – его нет. Тогда дома была только мама и прислуга. Все вышли и стали его искать по соседским дворам, побежали к колодцу. Очень боялись, что он мог свалиться в колодец, но тот оказался закрыт. Тогда я внимательно огляделась и на дороге, которая уходила в даль мимо полей увидела точку, раскачивающуюся по сторонам. А это была походка Ойрат. Он в том возрасте был толстым и кривоногим, когда ходил, то раскачивался и его мама даже боялась, что так это с ним и останется. В общем, я побежала за ним. В это время он уже зашёл за последние дома и направлялся в другую деревню. Хорошо, что я его вовремя заметила и догнала. Вечером рассказала его родителям об этом случае, представляя всё как первый самостоятельный в жизни поступок Ойрата. Они слушали внимательно, но меня пожурили, чтобы была повнимательнее. Однако вскоре он опять потерялся. Я тогда почему-то летом была в школе. А Ойрат вышел из дома на улицу и исчез. Искали по всем улицам, колодцам, я сбегала в райком к брату и в школу к Анисә-апа, все поднялись на поиски. Уже прошёл обеденный перерыв, день клонился к вечеру. Заявили в милицию. Милиция была напротив нашего дома рядом с райкомом партии, туда я бегала несколько раз. Во двор милиции открывались широкие и высокие ворота. В тот день они были открыты, а за воротами образовалось уютное и прохладное местечко, как будто шалаш для укрытия от знойных лучей солнца. Почему-то я решила заглянуть туда и обнаружила сладко спящего Ойрата. Он, наверное, шёл к отцу, заметил укрытие и решил там поиграть, а может быть заблудился, не найдя какая дверь ведёт к отцу. Ему ещё не было трёх лет и объяснить, как он там оказался и почему заснул, он так и не смог. Дома все плакали, особенно Анисә-апа. Она рыдала навзрыд и ругала нас, домашних, что не уследили за сыночком. Но тут же все стали радоваться, что он нашёлся, иначе трудно представить что бы было.
Зимой мой отец привёз из Ленинграда внука Альберта, сына своей средней дочки Гатифы. Альберт был ровесником Ойрата. И вот как то, когда стало уже теплее Ойрат и Альберт пошли гулять на улицу. Ойрат был обут в валенки с галошами, но обувь была неудобная, так как галоши были маловаты к этим валенкам. Ойрат зашёл за игрушками, прошёл к бабушке на кухню. Там стоял большой чугунный котёл полный горячей щелочи для стирки белья, ведь стиральных порошков тогда не было. Ойрат вертелся вокруг и каким-то образом, то ли поскользнулся, то ли ещё как то, но угодил в этот чугунный котёл, погрузился в него. Это было даже не ЧП, а настоящая трагедия. Пока его раздели, а одет он был для улицы в несколько слоёв, кожа с бёдер и ягодиц слезла. Ребёнок был между жизнью и смертью. Тут прибежали врачи и медсёстры. Его уложили в постель, чем то мазали, ведь тогда таких лекарств, какие имеются сейчас ещё не было. Ежедневно по 2 раза медсестра приходила промывать ожоги раствором марганцовки и мазать раны вновь. Мне помнится, нон пролежал не меньше трёх месяцев. Остался жив только потому, что ожёг не дошёл до полового органа.
В соседней деревне Мухамедьярово я смогла учиться только до апреля пока держал лёд. Но однажды уже не смогла пройти в школу, так как поверх льда стало много воды. Летом отец меня и Альберта отвёз в Уфу к родителям Альберта Гатифе и Габдулле Амантаевым, которые уже вернулись из Ленинграда с учёбы. Гайсины оставались в Зиянчуринском районе. Далее помнюбрата Фаррах-абыя, как он приезжал в Уфу на пленум обкома партии и на совещания. Останавливался он у младшей сестры Гатифы, где жила и я. Приезжаел бывало и, если простуда, то посылал меня в аптеку за сушёной малиной, тогда в аптеке №5 её продавали в пакетиках. Потом заливал её кипятком , пил и закутывался в одеяло. После пропотеет и скажет: “Всё, я здоров.” И идёт на работу. Часто приезжал вместе с женой Анисой-апа, которая ходила по своим женским делам. Брат всегда интересовался как я учусь.
Мой брат, первый секретарь райкома, никогда не занимася закупкой или доставкой продуктов питания. Мы, домашние хозяйки, покупали всё на базаре.По базарным дням, если у моего отца Галлямутдина был выходной, тогда ведь отдыхали не по воскресеньям, наши родители ходили на базар. Однажды я ходила на базар с прислугой, купили молодую баранину, как нам казалось. Мама промолчала и поставила готовиться суп. Только суп был готов, как приходит мой отец и прямо от входных дверей спрашивает: “Что, решили сегодня накормить нас свининой?” Мы ахнули. Анисә-апа свинину не кушает! Что делать? Мама ещё кашу приготовила на второе. Собрались обедать, но Анисә-апа не садится. Брат без жены сесть не захотел. Сели кушать мы с отцом. Отец при этом ещё сказал: “Я рабочий человек, целый день топором махал, строгал, пилил. Аллах меня простит.”
По счастью, несмотря на трудные времена и все невзгоды, через которые прошла семья, сохранилось много фото тех лет, когда все были молоды, полны задора и с большой надеждой и верой были устремляны в счастливое будущее. В основном это официальные фотографии различных партийных мероприятий и собраний сельских активистов, с которых на нас смотрят застывшие во времени простые обычные люди. На каждом фото легко находится такое знакомое и родное лицо Фарраха. Есть также, хоть и немного фото Фарраха в окружении друзей или коллег. Некоторые из них подписаны, но кто были эти люди уже и не вспомнить. Конечно же, есть и парадные фото Фарраха с женой и их же по-отдельности. Сохранилось также фото 1935 года, когда в селе Зиянчурино собрались у гроба Галлямутдина Гайсина: Хабиба-әби, Фаррах, Каррам, Анисә, Халима и маленькие Ойрат и Аида. Гайсин Галлямутдин Гимазетдинович скончался от инсульта прямо во время своей плотницкой работы осенью 1935-го года.
Вскоре Фарраха Гайсина перевели первым секретарём Янаульского райкома партии. Я тоже переехала жить в Янаул в семью брата. Жили мы в Янауле в двухэтажном доме рядом с почтой. Занимали весь второй этаж. У нас были две комнаты, кухня и большой коридор, который летом служил жилым помещением. Летом, в короткое время обеденного перерыва, или после рабочего дня брат любил отдыхать именно здесь в коридоре. Здесь же был стол для чаепития, кровать и стульчик со столиком для чтения газет и журналов. Первая комната – столовая, там же кровать для нашей мамы и стулья вокруг большого стола в середине комнаты. Она была проходной во вторую комнату, в которой был кабинет Фарраха и двухспальная кровать, отделённые перегородкой от той половины комнаты, где спали дети. Детей было сначала трое: сын Ойрат 1930 года рождения, дочь Аида 1932 г.р., дочь Зарема 1934 г.р., а  перед самой катастрофой в 1937-м родилась дочь Галия. Также в семью входили наша мама Хабиба, жена брата Анисә, я, Халима, его младшая сестрёнка. Да и младший брат Каррам, курсант Казанского военного училища, тоже жил в тесной моральной и материальной связи с семьёй брата.
Из окна спальной комнаты было видно здание райкома партии и школа, где работала Аниса. Бывало, мама приготовит обед и смотрит в окно, не идут ли Фаррах и Аниса, тогда начинает накрывать на стол. Когда Фаррах уезжал в колхозы, а это было очень часто, то также можно было наблюдать из окна, как он отъезжал от райкома. Я старалась хорошо учиться, ведь скоро уже окончание школы, экзамены и дальнейшее поступление в институт. Я уже выбрала для себя, что я буду учительницей, как Анисә-апа, которая кончила Белебеевский педагогический техникум в 1927 году в свои 17 лет и стех пор работала по профессии педагога. Её очень ценили и в 1935 году даже посылали в Москву на 3-х месячные курсы школьных инструкторов. Так в работе, заботах и учёбе шли дни, недели, месяцы. Детки подрастали. Мы готовились повести Ойрата в первый класс, Аида уже болтала без умолку, изнемогала всех своими глупыми детскими вопросами обо всём на свете, маленькая Зарема уверенно делала первые шаги, а вот родилась и Галия. Семья росла и крепла. Казалось, ничто не предвещает беды.  Но в октябре 1937 года в семью пришло чёрное горе – арест и последующий расстрел моего дорогого и горячо любимого брата Фарраха Галлямовича Гайсина...”
На этом воспоминания Халимы-апа обрываются. Видимо остальные листы тетрадки были утеряны.
Сегодня нам многое известно и о культе личности , и о большом терроре, и о прочих преступлениях сталинского режима...Но что тогда было делать молодой вдове с четырьмя детьми, старшему из которых, моему отцу Ойрату, было всего 7 лет, а младшая Галия только родилась? Когда все знакомые и многие родственники в страхе за свои жизни и семьи отвернулись от неё? Жильё, имущество и почти все личные вещи были отобраны. Потом были отобраны и дети, которых рассовали по разным детдомам. ЧСИР, членов семьи изменников родины, ждало печальное будущее. Поэтому отдадим должную память и уважение моей дожившей до 12.05.1999 года бабушке – Гайсиной Анисии Васильевне! Она не отчаялась в горе, не зациклилась на писании жалобных писем, а отважилась и сумела добраться в Москве ( по совету редактора газеты “Правда”) до жены Ленина Крупской. Она смогла донести до Надежды Константиновны своё женское горе и получила от неё в адрес партийных органов Башкирии письмо с указанием оказать помощь и содействие в трудоустройстве и возврате из детских домов всех детей.
Конечно, это спасло семью. Но впереди были ещё трудные годы войны, тяжёлые и голодные послевоенные годы. Нужно было поднимать детей. И бабушке это удалось с честью. Более того. Все дети получили высшее образование (Зарема, будучи студенткой 2-го курса МАИ, трагически погибла в январе 1953 года в автокатастрофе). Мало того, после реабилитации мужа бабушка сама в свои пятьдесят лет смогла получить диплом Башкирского Государственного Университета.
После смерти Сталина и начала реабилитации безвинно осуждённых мой отец Ойрат Фаррахович Гайсин неоднократно обращался с запросами в соответствующие органы по поводу отца. В начале получал формальные отписки. Но вот июле 1956-го года он получил справку от Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 30 июня 1956 года за № 4н-04338/56, в которой дословно сказано: “Дело по обвинению Гайсина Фарраха Галлямовича пересмотрено Военной Коллегией Верховного Суда СССР 16 мая 1956 года. Приговор Военной Коллегии от 10 июля 1938 года в отношении Гайсина Ф.Г. по вновь открывшимся обстоятельствам отменён и дело за отсутствием состава преступления прекращеною.”