П.П. Шмидт как зеркало Первой Русской революции. Альтернативный взгляд на Историю

это и подобало бы сделать любому порядочному священнику, - наш поп-батюшка, наоборот, истерично призвал ходоков “к свободе или смерти”. От раздавшегося в ответ на это ружейного залпа провокатор-Гапон был спасён шедшим рядом с ним Рутенбергом. Тот повалил его в снег сначала, легко раненого, потом затащил в подворотню, перевязал и остриг, переодел в гражданское и потащил на квартиру к Максиму Горькому сочинять прокламацию.
«Гапон каким-то чудом остался жив, - писал поздно вечером 9 января Горький, - лежит у меня и спит. Он теперь говорит, что царя больше нет, нет Бога и Церкви...»

Понятно, что после кровавой бойни, которую вольно-невольно подготавливал и священник Гапон, оставаться далее в Петербурге ему было никак нельзя: его объявили в розыск. Кукловоды-опекуны переправили отца Георгия за границу, в Европу в частности, где его ждал шумный и пышный приём. О январском расстреле и о Гапоне охотно и много писали тогда все европейские газеты, журналисты буквально выстраивались в очередь, чтобы взять у него интервью. Его с восторгом и глубоким почтение встретили в Женеве Ленин с Плехановым, и он произвёл на обоих самое выгодное впечатление. На короткий срок священник-революционер приобрёл огромную популярность на Западе, пользуясь которой, он попытался было объединить там все российские оппозиционные партии - либеральные, радикальные и революционные - в один боевой союз, возглавить его и переправить в Россию, где вспыхнул революционный пожар. Но из этой затеи у него ничего не вышло: не входило это в планы мiровой закулисы.
Тогда Гапон, весь кипя изнутри свежей памятью о недавней трагедии, решается сблизиться с эсерами, хорошо зная их главарей ещё со времён подготовки «Кровавого воскресенья», и даже на короткое время вступает в их партию с целью возглавить её и повести на штурм уже люто ненавистного ему самодержавия. Отец Георгий был лидером по натуре, свято верил в свои исключительные возможности стать вождем Революции - провозвестником новой жизни.
Но и с эсерами у него не срослось в итоге, пылкой любовью не кончилось. Это его стремление переподчинить партию себе и полновластно ей управлять категорически не понравилось Азефу и Рутенбергу: ведь оба относились к нему всегда как к мальчику на побегушках, если не сказать пустозвону. И они, сговорившись, отвели ему другую роль в эмиграции, куда мельче и скромнее ожидаемого, - роль публициста, сиречь штатного партийного агитатора и пропагандиста. Чтобы Гапон строчил за бабло революционные воззвания, которые бы печатались эсерами в европейских типографиях и тайно ввозились в Россию. Он должен был подвергать в тех злобных писульках самой жёсткой и разнузданной критике самодержавие и готовиться, когда настанет момент и поступит команда, к новому революционному выступлению по свержению Царя. Всё! А в дела партийного руководства чтобы не лез, норов свой не выпячивал, и желание властвовать и понукать подальше спрятал. Это было жёсткое для него условие.
Гапон был разочарован от подобной второстепенной роли, что была уготована ему “партийными товарищами”, и через какое-то время покинул эсеров. Ему, неприкаянному и невостребованному на Западе, стремительно терявшему популярность, особенно после неудавшейся августовской попытки организовать в Петербурге новый путч, помогали деньгами различные организации, а за книгу воспоминаний «История моей жизни» он и вовсе получил крупную сумму в валюте. Так что финансовых проблем в Европе он не испытывал, и жил там с комфортом и шиком…

24

Проблемы у него стали возникать другого рода. И нешуточные! Он-то перебрался на Запад, повторим, весь горя изнутри священным огнём мщения. Свежи и остры были в памяти картины ужаса «Кровавого воскресенья». Перед его глазами в сознании то и дело мелькали озверелые солдаты и казаки, стрелявшие на поражение из винтовок, рубившие безоружную толпу шашками, топтавшие её лошадьми и избивавшие нагайками. В ушах раздавались крики ужаса женщин и детей. Он это не мог забыть, вытравить из себя, как ни пытался!
А он с малых лет был чувственным и крайне-отзывчивым человеком с большим и любящим сердцем, и горе и несчастье других воспринимал как собственные беды. Таким уж уродился, таким же его воспитывали и родители всегда. Лечить истерзанные души людей, духовно и материально поддерживать их, возвращать людям надежду и жажду жизни было его призванием. Недаром ведь, не для рекламы и пошлой раскрутки себя и в родной Полтаве, и потом в Петербурге он возился и очеловечивал самых опустившихся изгоев и босяков из социального “дна”, из ночлежек, не задумываясь и не мешкая ни секунды, отдавал им последние деньги и прямо с тела своего снимал рубашки. Добро-любие и человеколюбие его не были искусственными и показными, как у многих других горе-политиков и меценатов, стремление немедленно прийти на помощь не являлось театральным жестом, игрой на публику...

Не удивительно, в свете этого, что его главным и единственным жгучим желанием весь 1905 год было желание отомстить Царю за весь тот ужас, что тот учинил 9-го января в Петербурге. И убежав в Европу, где российских оппозиционеров было столько, что хоть пруд ими всеми пруди, где они  давно и успешно свили себе уютные и сытные гнёзда, - ополоумевший от горя Гапон и попытался растормошить их всех, изнеженных и зажравшихся, поднять на восстание против Царя, на борьбу, “на бой кровавый, святой и правый”. Чтобы воздать Николаю II и всей романовской Династии полной мерой за народное горе и унижение, за пролитую кровь. Он продолжал видеть себя в роли трибуна и духовного лидера уровня протопопа Аввакума, властителя масс, каким и был на Родине до бегства в Европу, каким его там до сих пор знали и помнили простые граждане-работяги, кому они безоговорочно верили. Поэтому он был прямо-таки одержим идеей создать в Европе, и поскорей, общероссийское рабочее движение на внепартийной основе, аналогичное питерскому «Собранию», чтобы лично возглавить его, и с его помощью освободить наконец Россию от тирании дворян и помещиков, попов и чиновников, и тем осчастливить её.
Но партийные лидеры социал-демократов, бундовцев и эсеров не разделяли тех его пламенных освободительных устремлений и только снисходительно усмехались-посмеивались над ним - горевшим святым огнём мщения человеком. Все они резонно опасались подобных наполеоновских планов беглого социалиста-попа перевернуть с их помощью дряхлый и загнивающий МIР, стать общероссийским ВОЖДЁМ РЕВОЛЮЦИИ. У них ведь уже были свои вожди, свои социальные ниши и свои же сторонники в рабочей среде: конкурент в виде нового политического игрока им не требовался, был лишним…

25

Раздосадованный Гапон осенью 1905-го это ясно понял: что хвалёным российским оппозиционерам, теоретикам и террористам-практикам, он, человек из народа, с харизмой и авторитетом в рабочей среде, с бушующим пламенем гнева в груди и сердце, и даром не нужен! Потому что своим недюжинным организационным талантом, энергией и кипучей деятельностью может отобрать у них хлеб, подвинуть их с насиженного места, - чего они категорически не хотят и допустить не могут.
И он сильно расстроился и обмяк от этого своего понимания, потом и вовсе опомнился и одумался, сердцем утих и остыл, революционный дурман потихоньку с себя стряхнул и израненной душой успокоился. Мало того, проболтавшись чуть менее года в Европе и понаблюдав там жизнь российских партийных лидеров со стороны, что безвыездно жили и подъедались в Париже, Цюрихе, Берлине, Лондоне и Женеве, сладко, надо признаться, жили, он хорошо узнал их всех изнутри, будто рентгеном просветил, - и неприятно поразился узнанному. Он понял, к ужасу своему, что все они - до единого! - клоуны и лицемеры! Думают одно, говорят другое, а делают и вовсе третье, в зависимости от политической ситуации и конъюнктуры, и часто - прямо-противоположное сказанному. Обзывают себя патриотами устно и письменно - и при этом дружно работают на Сион, что давно уже и с успехом хозяйничает в Европе. А они, как цепные псы, только сидят и ждут от него приказа или команды. А без команды евреев они и с места не сдвинутся, не придут народу и стране на помощь - даже если Россия взорвётся и рухнет у них на глазах, в тартарары провалится. Плевать им на всё и на всех - кроме халявных денег!... И жить по-другому они не могут, если и захотят, - ибо с молодых лет не делают ни черта: не трудятся, не производят, не созидают товара или продукта. Они - патологические трутни и иждивенцы. Годами треплют без устали языком и целиком и полностью находятся на содержании у мiровых финансовых воротил - как проститутки те же! - жирок и бока наедают! И тайно проводят выгодную лишь им одним, мiровым дельцам-воротилам, политику: прозорливому Гапону это стало как дважды-два ясно… Политика же у капиталистов одна - и неизменна из года в год: развалить под разными видами и предлогами мать-Россию и потом ограбить её, набить карманы её добром. Всё! Других мыслей у мiровых дармоедов-хищников нет, никогда не было и не будет в будущем...

Понятно, что при таких наблюдениях и негативных выводах отношения Георгия Гапона с российскими эмигрантами-революционерами осенью 1905 года резко и без-поворотно испортились…

26

Под воздействием этого НОВОГО ЗНАНИЯ бывший священник РПЦ (в январе Св. Синод лишил его сана и духовного статуса) совершил крутой поворот в судьбе. Да какой! Воспользовавшись амнистией, в ноябре 1905 года Георгий Аполлонович Гапон вернулся в родную, глубоко чтимую и любимую им Россию. И не революционером-разрушителем уже вернулся, каким уезжал в январе, не кровожадным маньяком и мстителем-сатанистом, а убеждённым патриотом и консерватором, сторонником порядка, традиций и дисциплины. Вот ведь как! как благотворно подействовала на него эмиграция, сделав его опять духовно-стойким и зрячим!
Вернувшись в Санкт-Петербург, он установил контакты с МВД, провёл переговоры с чиновником для особых поручений Департамента полиции И.Ф.Манасевичем-Мануйловым сначала, а потом и с премьером Витте… Вскоре он получил деньги от правительства и помещения, и начал спешно восстанавливать рабочие общественные организации по образцу профсоюзов, как и хотел того Сергей Васильевич Зубатов, бывший его куратор и опекун. Прощённый Гапон обязался вести агитацию против вооруженного восстания и революционных партий, в противовес, в пику им пропагандировать в рабочей среде ненасильственные методы воздействия на Власть, как он это и делал раньше, пока не связался с бунтовщиками, пока не доверился слепо им. С этого времени он активно и вполне сознательно - а не конъюнктурно и лицемерно, как некоторые горе-исследователи теперь про него пишут, - выступал уже за мирные реформы, за эволюционные преобразования общества и государства, и даже написал прокламацию антиреволюционного и антиеврейского содержания, про которую историки сообщают следующее:
«Так и Гапон, пока подвизался в Петербурге, воображал, что он со своими товарищами делает русскую революцию, а евреи у них являются только союзниками. Но когда он по воле судеб ушёл за границу и увидел воочию, что генералами её состоят исключительно евреи, то