нему, то он начинал говорить близко приблизив свое лицо и говорил едва слышным шепотом. Его речь изобиловала блатными выражениями, которые он выговаривал без нарочитого ударения на них, как это делает никогда не сидевшая слюнявая, дворовая блатота. Это был просто его язык на котором он разговаривал так же естественно, как остальные говорили на своем.
Неизвестно почему, но впечатление правильного зека на Макса он не производил. Однако начали пить. По телевизору нашли музыкальный канал и вскоре, по мере продвижения, атмосфера напряженности постепенно развеялась, сменившись более позитивным настроением. Однако Гибон воспринимал все не как остальные. Алкоголь подействовал на него очень странным образом, как он действует только на определенный тип людей. Эти люди как правило или закомплексованы или не уверены в себе. Это их чувство внутренней ущербности заставляет их держаться особняком и вести себя очень сдержанно. Но когда алкоголь снимает их внутреннюю неуверенность и опасения, разбивая сдерживающие ограничители, то их, опьяненных неожиданно нахлынувшей свободой начинает гнусно и уродливо «нести».
Макс мгновенно понял, что за чувства прятал в себе Гибон под своей мрачной личиной. Он отсидел пять лет за разбойное ограбление киоска и сам не понимал как это с ним случилось. Надо было выпить, потому что не хватило. Пошли компанией в киоск, денег не хватало, стали просить, потом просить взаймы, но им не поверили. Тогда стали угрожать, пошло по нарастанию, когда каждый в отдельности уже не понимал что происходит вообще, но уж он то вроде ничего плохого не делает точно. Случайно чуть не убили продавца, которого толкнули и он упал, ударившись головой о прилавок. Набрали полные карманы всего, что хотелось и убежали. Распивать награбленное пошли в соседний двор, поэтому через час все уже сидели в «обезьяннике».
Гибон вообще не понял тогда, что же произошло. Все планы, вся дальнейшая жизнь оказались разрушены по пьянке одной единственной глупой выходкой. А будущие планы и представления о дальнейшей жизни, сколь бы туманными и неопределенными они не были есть у кого угодно. Как бы низко не летал, ни плавал кто угодно у него должно быть представление о «завтра», хотя бы пусть оно и заключается в том, что завтра будет хоть чуть чуть, но лучше. Пусть не в виде полной уверенности в этом, но хотя бы в виде надежды, или даже в виде надежды на надежду. Иначе зачем тогда продолжать жить? И тут все это куда-то уходит. Внезапно, резко из-за ничего, в никуда. Все это породило в сознании Гибона необратимый душевный раскол. Общение с ним можно было сравнить с прожженной в середине окурком простыней. Как ее ни крути, ни поворачивай, ни сгибай, но застелив все равно будет виден этот прожог.
У Гибона все это проявлялось очень ярко. Макс почувствовал, что в душе этого человека словно какой-то зажим, который не пропускает в его сознание часть информации, поступающей к нему от окружающих. К нему никто никогда не относился, как к человеку и если сейчас сказать ему: «Все нормально, братэла, отсидел. Сейчас все закончилось, выстоял. Скоро все наладится, заживешь не хуже других, будет все, чего хотелось там». Из этих слов он услышит только: «Все, братэла, отсидел».
Макс почувствовал сочувствие к Гибону, его переполняло ощущение несправедливости от так криво сложившейся судьбы, но постепенно это отношение стало меняться. Возможно Макс стал пьянеть, а возможно, что это было виной самого Гибона. Макс почувствовал раздражение от его не прекращающейся болтовни. Его несло все больше. Он начал рассказывать мерзости про то, как он заставлял «петухов» сосать пальцы своих ног и подобные вещи. Раздражение Макса перешло в отвращение. Выпив еще он заметил, что от недавнего сочувствия к Гибону не осталось и следа. Теперь он выглядел в его глазах каким-то ущербным типом, который лезет в чужой монастырь и пытается навязать здесь свои киргизкайсацкие вкусы и порядки.
Макс стал перебивать его и с раздражением обрывать на полуслове, говоря, что не надо здесь рассказывать такие вещи. При этом он все же старался увести мышление Гибона в позитивное русло. Он переводил разговор на женщин, на изменения в стране, но того было не остановить. Гибон не чувствовал себя здесь ни своим, ни нужным, ни уверенным, поэтому строил из себя, что мог и теми методами, которые знал. Его бычья шея покраснела, глаза осоловели. С непривычки его сильно развезло.
Макс уловил это состояние и понял, что сейчас нужно держать его в узде и никуда не выпускать. Лосось уже почти спал. Несмотря на здоровый вид он мог выпить сравнительно немного. Максу не хотелось сидеть один на один с Гибоном, поэтому он предложил сварить «чефир». При этом он обратился к Гибону с предложением показать, как варить настоящий чай. Тот расплылся в довольной улыбке. Он явно получил удовольствие от того, что кто-то обращается к нему за наставлением. Он пообещал Максу «такой чаек, что мотор выпрыгнет» и ушел на кухню. Макс остался в комнате и стал дожидаться его возвращения.
Гибон вернулся с большой эмалированной кружкой полной темно-коричневой жидкости. Из кружки вился белый пар, указывающий на то, что содержимое было очень горячим. Макс терпеть не мог чифир, поэтому лишь пригубил и кружку передали Лососю. Тот отпил, сморщился, и немного пришел в себя, видимо от температуры напитка, который обжег рот. Гибон протянул ему ириску, которую захватил с кухни и посоветовал закусить. Он стал рассказывать, что такое чай на тюрьме и как его нужно правильно пить. Лучше на голодный желудок, свежезаваренный из большой кружки, которую пускают по кругу на нескольких человек с одновременной беседой.
Лосось пришел в себя. Все продолжили пить спиртное. Гибон уже вовсю ощущал себя там откуда вышел лишь вчера. Макс увидел, что он совсем не понимает где находится и его опять охватило раздражение. В какой-то момент Гибона стало невозможно больше терпеть и Макс просто оборвал разговор, всем видом показав, что продолжение невозможно и ему пора уходить. Это прозвучало примерно так: «Надоело слушать, что говорят всякие пидарасы. Я пошел».
Гибон разбушевался. Он вдруг почувствовал себя большим авторитетом, который знает как жить больше других, напомнил Максу откуда он, сколько сидел и понимает ли, что тот вообще ему сказал. Макс внезапно испугался. Он испугался не конкретно Гибона, а скорее пьяной вспышки животного гнева, который одинаково опасен, даже у генсекретаря параши, и абсолютно не контролируется тем у кого он случился. Связываться с пьяным уродом Максу не хотелось, поэтому он просто продолжил собираться. Однако Гибон стал хватать его за плечи и останавливать. Макс отпихнул его и пошел на выход. Даже от страха не осталось никакого следа. Он чувствовал откровенное презрение и отвращение к этому уроду, которому как нельзя больше подходило слово «опущенный». Не важно как он сидел там. В этой, нормальной жизни он ведет себя, как опущенный, который стремиться это скрыть, но все его скотские манеры и замашки не имеют здесь никакого значения. Дорвавшись до вонючей, теплой водки, черствого хлеба и кильки в томате, он показал свое лицо. Перед уходом Макс сказал ему: «Откуда я знаю как ты там сидел. Те, кто нормально сидел не строят из себя незнамо что».
На этот раз Гибон совсем сошел с ума. Ладно, когда его назвали «пидаром». Это еще можно стерпеть. Но теперь ему еще и не верят. А значит и все остальное может быть правдой. С криком он достал нож и полоснул Макса по горлу. Тот мгновенно схватился за него и почувствовал между пальцев горячую кровь. Страха пока не было, скорее шоковое удивление. Гибон с другим криком ткнул Макса второй раз уже в живот. На этот раз Макс ощутил дикий страх. Такой страх бывает только когда тебя убивают. Все настолько серьезно, что в мире не остается ни малейшего намека на шутку. Все слова, действия и поступки, все события, предметы и явления все становится однозначным и окончательным. Ничто не терпит промедления и отлагательств, все совершенно определяется.
Этот страх захлестнул Макса ледяной волной. Он попятился, он мог идти, мог даже бежать, но этот страх будто парализовал все его мысли и чувства. Ноги стали ватными, тело покрылось холодной, ядовитой испариной и одновременно сжалось и съежилось. Макс отошел от Гибона как от укусившей собаки, которая стоит, рычит и выжидает, решая укусить ли еще. Не найдя логичного выхода, не увидев возможности просить, потому что все возможные варианты поведения, которые молниеносно проносились в его голове, тут же поглощались этим страхом, Макс осторожно повалился на пол. Он закрыл глаза и просто ждал, абсолютно парализованный.
Последнее, что он увидел был потрескавшийся, коричневый пол, выкрашенный давным давно и почему-то у него возникла мысль, а почему полы, как правило, коричневые? Он чувствовал себя как экспонат бабочки, которую поймали и пришпилили двумя булавками к подложке. За горло и за живот. Вроде бы есть силы, можно легко сорваться и улететь, а в его случает сбежать... Но снова страх, который поглощал все попытки выбраться.
Видимо Гибон немного пришел в себя. Потому что ударов больше не было. Послышались вопли Лосося и тогда Гибон стал заставлять его бить тоже. Макс понял, что сука хочет подвязать Лосося и сделать подельником, чтобы тот не сболтнул.
Макс слышал угрозы, мат, препирательства и страх вновь охватил его, не давая двинуться с места. Макс почувствовал, что это даже не страх блокирует его, а скорее какая-то тупая надежда на то, что все обойдется как-нибудь само собой. Достаточно просто не вмешиваться и все обойдется. Он поймал себя на мысли, что все равно не верит, что такое вообще возможно. Это должно как-то закончиться, потому что такого просто не бывает. Все происходящее было настолько реальным, что поражало своей дикой, безудержной сюрреалистичностью.
Звуки спора стихли и Макс услышал шаркающие, неуверенные звуки приближающихся шагов. Может они хотят проверить жив ли он, а может напуганный Лосось все же взял нож и идет завершить начатое. Страх снова нахлынул. Макс понял, что именно в такой момент люди сходят с ума. Все уже ясно, но все равно не верится, потому что такого не бывает. Все говорит об обратном, но сознание отказывается воспринимать и все равно не верится.
После этого Макс внезапно понял что он один. Не просто, что он один лежит на полу, а двое против него. Он понял, что он вообще один в жизни, и был один всегда. Просто понял эту вещь он только сейчас. И все и каждый одинок в такой момент. Семья, друзья, коллеги – все они из другой области, из другой жизни, из другого измерения этой жизни. Они ничем никогда не помогут в такой момент, а он все равно наступит, наступит обязательно. Пусть и в другом виде, в менее диком, в своей постели и через много лет, но все равно наступит. Фактически семья, друзья, коллеги – это просто способ не думать об этом, пока этот момент не настал.
Затем последовала вспышка паники, которая приказывала встать, обозначить что жив, но эту вспышку так же подавил парализующий шок. Звуки были уже возле Макса. Все внутри него сжалось в невероятно напряженную, черную точку ожидания. Ожидания боли. Затем мелькнула вопросительная
