грызть и едва заметно кивнул, что надо пересдать.
Игравший, которому это решение не понравилось не стал спорить, а зло посмотрел на Кулему. Тот не обратил на этот взгляд никакого внимания, словно недовольный был пустым местом. Тот спросил:
- А тебя где короновали?
- Под Нижним Тагилом. – ответил Кулема, все так же безразлично глядя на игравшего.
- О! Дак я сам оттуда и всех там знаю! – оживился тот.
- Кого ты знаешь? – спросил Кулема.
- Серпухова знаю. Серпа. Рафика и Сяву Синего. А вот о тебе вообще не слышал.
- Ну ты просто не в той воде плаваешь. – спокойно ответил Кулема и с безразличием почесал татуировку на плече, которую начал делать еще на малолетке, но так и не доделал.
Кулема обратил внимание на Антона, который лежал на своей кровати и ни с кем не общался. Он спросил его:
- А ты почему все молчишь?
- А что говорить? – тихо переспросил его Антон.
- Слышь, братва, он считает, что с нами не о чем говорить! – обратился Кулема к играющим.
Все четверо скорее весело, чем неодобрительно зашумели и зашептались.
- А почему когда зашел не поздоровался? – продолжил распросы Кулема.
- А с кем я должен здороваться? – спросил Антон.
- С людьми. С кем же еще? Слышь, братва он нас за людей не считает. Типа кто вы такие, что бы я с вами здоровался!
Четверо неодобрительно посмотрели на бледного Антона, который не знал, что ответить. Но он понял, что дело приобретает ненужный оборот, поэтому стал тут же пояснять свои слова:
- Почему не считаю? Просто с кем здороваться, если я никого тут не знаю?
- Слышь, браты, он считает недостойным даже нас знать!
Антон не знал, что ответить, поэтому просто замолчал и не отвечал на дальнейшие вопросы. Он почувствовал, что любой ответ ведет только к новой путанице и усугубляет ситуацию.
- Что, бычок, броню включил? – спросил Кулема.
Антон продолжал молчать. Кулема продолжил:
- Броню включил, значит пробивать будем. Могила, вставай.
Последнюю фразу Кулема произнес в сторону беспорядочной кучи, лежащей на одной из кроватей. Оттуда не последовало никакой реакции. Тогда он подошел и со всей силы пнул по тому месту, где у этой кучи предположительно находилось мягкое место. Одеяло зашевелилось и из-под него стало доноситься недовольное ворчание. Человек, который вылез из-под одеяла поверг Антона в состояние тихого ужаса. Сперва показалась косматая голова. Лицо этого человека, его маленькие злющие глазки, уродливые, будто вывернутые ноздри, рот, блестящий железом, были настолько пугающими, что могли вызвать оторопь у любого отморозка.
Могила встал во весь свой громадный рост и стал сонно озираться по сторонам, пытаясь понять, кто его разбудил. Кулема со смехом прыгал вокруг него, показывал пальцем на Антона и повторял: «Куси, куси, фас, фас». Однако Могила просто стоял и смотрел на Антона, словно все еще ничего не понимая. Тогда Кулема сменил тактику и стал повторять: «Алфавит, алфавит», и все так же показывать пальцем на Антона. Тогда Могила внезапно ожил. Он приблизился к Антону, который забился от страха в самый дальний угол кровати и стал страшным голосом гнусить:
- А-а-а!
Антон не на шутку перетрусил. Он отодвигался от Могилы до тех пор, пока не стало некуда и закрылся от него, зажав руками колени. Кулема бегал вокруг и ухмыляясь сказал:
- Надо говорить «Аллочка»!
Могила услышал имя «Аллочка», но не успокоился, а продолжил гнусить Антону в лицо вторую букву алфавита:
- Бэ-э! – мычал он.
Антон постарался отодвинуться еще дальше, но упал с кровати. Затем он вскочил, побежал к двери и забарабанил в нее.
- Охрана! Помогите! – кричал он.
Довольный Кулема захохотал и сказал:
- Надо говорить «Берта». А ты у нас ссученый походу дела. Ну что ж ломись, зови, может помогут.
Могила все не желал успокаиваться. Теперь он подошел к Кулеме и мычал ему:
- Вэ-э!
Видимо Кулеме это надоело самому, потому что он стал посылать Могилу подальше, но тот не успокаивался.
- Вика! – сказал ему Кулема.
Могила потихоньку успокоился и пошел на место. Он лег, укрылся одеялом с головой и снова превратился в бесформенную серую кучу.
- Мудак ты, Стас. – донеслось чье-то мнение со стороны играющих. – Могила сюда переехал, когда жену схоронил и двух дочерей, а ты над ним издеваешься.
В палате повисла густая, гробовая тишина, которая была настолько осязаемой , что даже шестнадцатилетний выродок Стас Кулемин почувствовал себя неудобно, вернулся на свою кровать у окна и продолжил грызть зубочистку.
Антон уже перестал барабанить в дверь, стоял и просто смотрел, чем все закончится. Послышались звуки поворачивающегося замка, дверь открылась и на пороге появился Паша, одетый в белый больничный халат поверх своей обычной одежды.
- Что случилось? – сходу спросил он.
Антон не знал, что ответить. Могила уже лег и никакой видимой угрозы не было. Поэтому он просто спросил:
- Когда меня переведут в отдельную, платную палату?
- Врач решит. – ответил Паша. – Сперва наблюдаловка. Обязательно для всех. Через несколько дней будет видно.
- Понятно. – поникшим голосом ответил Антон.
Паша внимательно осмотрел палату и остановился взглядом на играющих в карты.
- Сколько раз говорил в палате, чтоб не курили! – заорал на них Паша.
Все играющие повернулись к нему. Увидев одного из них Паша продолжил:
- Ты почему играешь? Почему не собрался? Тебе сейчас выходить. Собирайся живо.
После этого Паша вышел и закрыл дверь.
Один из игравших встал и стал собирать пожитки в пакет, снимать постельное белье и сворачивать его в узел. Одновременно он говорил своим партнерам по игре:
- Вот я же говорил, что я здесь случайно, что скоро во всем разберутся и выпустят, а вы мне не верили.
- А как ты тут очутился и почему всего на два дня? – спросил один из игравших.
- Отмечал свой день рождения. – начал рассказывать тот. – Напился вдрызг. А у меня с армии есть одна шутка. Когда первый космонавт Юра Гагарин был простым молодым пилотом, он случайно попал под выхлоп реактивного истребителя и его отбросило на предохранительную сетку. Такой же случай был в армии со мной. Поэтому я в шутку иногда говорю, что повторил подвиг Гагарина, а затем рассказываю эту историю. И вот пошел я ночью на улицу. Меня тормозят менты, документов нет, я никакой. Ну настроение праздничное, день рождения все-таки, я и давай с ними шутить, угощать, рассказал про то, что повторил подвиг Гагарина. То ли они не поняли, то ли я не так рассказал... а может не смог рассказать. Вот и привезли сюда. Ну мне пора.
Рассказ выходящего на свободу человека вызвал у всех слушающих приступ смеха и несколько крепких выражений в адрес милиции. Не смеялся только Антон.
Всадник без головы.
В темноте автомобильного салона нельзя было разглядеть практически ничего, кроме размытых и едва различимых силуэтов и очертаний. Виталий специально выключил свет, чтобы снаружи не было заметно, что в машине кто-то есть. Они втроем сидели в машине, слушали легкий транс, который создавал атмосферу нереальности всего происходящего и в такой непринужденной обстановке пускали по кругу добротно скрученный косяк.
Косяк косяку рознь. Но их косяк был всем косякам косяком. Из всех косяков этот косяк был приколочен наименее косячно и если какой-нибудь беспонтовый косячок можно вытянуть за несколько хапок, то этот косяк они курили уже через силу и уже буквально не могли дождаться когда же он закончиться. Ни у кого уже не хватало дыхания, в горле першило, глаза слезились, а косяк казалось не уменьшался. С каждой новой затяжкой слышалось шипение сгораемой травы, свист втягиваемого воздуха, которые изредка прерывались щелканьем взрывающихся семечек, но всякий раз когда следующий по очереди ожидал услышать, что все и больше курить нечего, его тыкали в плечо и он видел, как вновь приближается надоевший светящийся уголек.
Когда наконец добротная папира была докурена наступила минутка затишья. Каждый смотрел куда-то в окно и думал о чем-то своем. Это молчание было прервано Джоном, которому стало скучно и захотелось пообщаться:
- Нормально накурило... – неопределенным голосом сказал он.
Повисла недолгая тишина. Все обдумывали, что только что сказал Джон. Джон тоже обдумывал, что он только что сказал.
- А мне кажется что это неправильное выражение. – задумчиво сказал Виталий. – Если накурило, то это уже означает, что нормально, потому что накурило. Ведь не бывает, чтобы накурило не нормально, а бывает, что не накурило.
Повисла более долгая пауза. Все думали над тем, что сказал Виталий. Виталий тоже думал над тем, что он только что сказал.
- По ходу перекурило. – добавил Кислый, сидящий позади Виталия на заднем сиденье.
- Перекурило – это бывает. - согласился Виталий.
Так непринужденно и мирно они беседовали ни о чем, пока кому-то в голову не пришла идея сходить за соком, пивом и чем-нибудь, чего душа попросит, когда они окажутся в магазине. Идти никому не хотелось, поэтому решили съездить. Виталий завел двигатель и стал аккуратно вести машину к выезду из своего двора.
Хмурое небо казалось готово было закапать каплями дождя, смешанного со снегом. Виталий с удивлением отметил насколько серым кажется ему этот мир. Серые дома, заплаты на асфальте, наложенные на местах раскопок прорванных канализационных труб словно подчеркивали глубину его депрессии. Он окинул взглядом свой район, который когда-то любил и не почувствовал ничего такого, что чувствовал прежде. Лишь какую-то робкую привязанность, смешанную с тоской и жалостью, как при взгляде на стареющую мать-алкоголичку.
Когда-то этот район был основан, как придаток для крупного машиностроительного завода. В девяностые он прогремел на всю страну из-за преступной группировки, которая носила его название. По мнению Виталия это было наоборот величайшим позором. Однако, как у всех русских людей принято гордиться недостатками типа «никто не пьет так как русские», так и молодежь, проживавшая в этом районе в период пика повального увлечения блатной романтикой стала считать это положительной чертой. Виталя отметил, что в те времена этот район относился ко всему остальному городу, примерно так же, как Россия ко всему остальному миру. Батрачьи дети считали себя какими-то исключительными. То что в их дворах опасно ходить было чертой, которой они очень гордились. Одновременно с этим, если любому из них предложили бы квартиру в любой части города, то их собственный район был бы одним из последних, где они хотели бы жить.
Это тем более усилилось после того, как пару раз в их районе отдельно отмечали день города. Сперва звезды за отдельную плату приезжали, чтобы спеть на местном стадионе и только потом давали следующий концерт в центре для всего остального города. Чтобы заманить людей на местные празднования организаторы прикатили несколько цистерн с бесплатным пивом. Виталя хорошо запомнил тот день города. Очереди алкашей с канистрами и баклажками, подобранными на помойке, стоящих перед бочками. Кто-то полз, кто-то стоял у дерева и засунув пальцы в рот прочищал желудок, в то же самое время пока рядом прыгал маленький ребенок, пытаясь понять что с его папой. Воспоминание об этом отдавало алкоголизмом, рвотой, испражнениями и почему-то национальным менталитетом. «Весь мир где-то там и только мы гуляем так гуляем.
