задразнили.
…Когда шаманы, как водится, умасливали жиром и мясом ритуальный костер-гулувун, языки пламени шепнули посредникам между мирами, что огонь сильно обижен на людей: еще по весне у подножия горы некто двуногий затушил его своеобразно, пионерским манером; при этом позорная струя исторглась отнюдь не из школярской пиписки, что было по большому счету простительно, а из половозрелого члена (как ни крути, члена общества), отдающего отчет своим поступкам, вот огонь, мол, и мстит пожарами. Такая, паря, борьба за огонь.
Стылый ветер прилетел аж от якутского Вилюя, шаманским посохом кое-как согнал в долину темные, почти черные бокастые тучи, и сразу ушел прочь - обратно в лето.
И небывалая сушь и духота Захолустья уже в ночь после обряда сменилась проливным дождем со снегом. Будто кто-то взобрался на чум на вершине Кодара, дотянулся до провисшего пододеяльника свинцового неба и полоснул по нему узким охотничьим ножом…
Еще через день выпал град, величиной с пулю из охотничьего карабина, прибив дремавшего на крыльце магазина пьяницу, к счастью, не насмерть - он потом ходил править голову к бабке Еремеихе. Напуганный мокрый Гарнир дрожал в подъезде нашего барака. По радио передали штормовое предупреждение. Из-за Кыджимита потянуло поздней осенью, Гарнир во дворе гонялся за сухими листьями. Еремеиха опять захлопнула форточки на первом этаже. Однако разговаривать с телевизором прекратила - ветер повалил вышку ретранслятора на Черной горе.
Тополя облетели, что осенью. Вновь из окон барака зачадили железные трубы печей-буржуек, унося в небо людскую тоску.
08b. Лори. Превращения
Странно: тем летом, когда горела тайга, все жители поселка переживали за лес, за зверей, птиц, даже за муравьев, но никто, ни словом, ни полсловечком не обмолвился о бабочках, даже мама. А ведь бабочки погибли сразу. Они даже не успели опалить крылышки – задохнулись в дыму, лишь ветер изменил направление.
Бабочки не такие безмозглые, как кажутся. Они не летят на огонь – они летят на свет.
На выпускных экзаменах я меньше всего волновалась за химию. Знание химии на твердую «четверку» и бархатную «пятерку», по словам старенькой училки Анны Стефановны, выросло из моей любви к биологии, а еще раньше - к урокам ботаники. Перетекла из одной стадии в другие: окуклилась, проползла по стеблю гусеницей вверх, оседлала лист и расцвела пышным узором.
Анна Стефановна вела уроки в младших и старших классах из-за нехватки учителей в нашей северной глубинке. Ну, понятно, из-за денег с северной надбавкой тоже. Девчонки шептались, единственный сын химички сидел в тюрьме и она ему помогала.
Я редко задумывалась о собственном имени. И одноклассники, и ребятня в барачном дворе, даже мама, звали меня Ларисой, иногда - Ларой, Лорой, но никак не Лори. И никогда - Лориго, как записано в метрике. Я, конечно, слышала, что это вроде эвенкийское имя, мама говорила. Но какая из меня орочонка, - «орон» по-ихнему олень, - если оленя впервые увидела в букваре?
Ну а живого оленя – в классе пятом. Единственный раз мама взяла меня на зимние каникулы в командировку, она работала в лесхозе. Помню, разбудили сонную в темноте, и весь день везли куда-то на бортовом «ГАЗ-66» по гладкому зимнику навстречу солнцу, мы сидели втроем в кабине, почти не трясло, радужные лучики дробились, отражались в наледях по обочинам замерзшей реки; слепило, шофер, от которого пахло бензином и куревом, чуток отвертел окошко и громко бубнил через мою голову в цигейковой шапке, мама не разрешала снять ее даже в кабине, мама смеялась, наверное, она нравилась шоферу, она многим нравилась. С облегчением сняв очки, я щурилась и беспрерывно визжала от полноты ощущений.
…и я запомню эту картину: багровый диск качается на кончиках оленьих рогов, они сплетаются в диковинный карликовый лес и продолжаются в разлапистых ветвях лиственниц; земля гудит, дрожит бубном, на котором пляшут копыта; перестук скрещенных рогов, фырканье, крики людей и потревоженной птицы, хруст лежалого наста, скрип жердин под напором стада, а над ними – клубы пара. И солнце не в силах упасть в горы, оно качается, качается, истекая бордовой влагой в холодном мареве… Оленеводы ходят в корале, расталкивают, резко кричат на оленей, бесцеремонно осматривают их копыта и метят бока животных краской. Среди сизых и бурых шкур я вдруг вижу розового оленя, он крупнее собратьев, гордо тянет гладкую шею и величаво поводит царственной короной – закатное солнце сотворило из белого оленя чудо. Незаметно от мамы, увлеченно беседующей у изгороди с женщиной в ватных штанах, протискиваюсь к белому оленю. Безрогие олешки невысоки, в мой рост. Шарахаясь, они с фырканьем уступают путь. Сбросив варежки, я поглаживаю бархатистые рога, похлопываю по шершавой морде; длинные черные глазища с опушенными инеем ресницами внимательно следят за моими руками, ноздри трепещут, выдувая клубы пара, олень фыркает, обдувает теплым комочком воздуха, обнюхивает руки, тычется в ладошки мягкими большими губами…
Всю зиму и весну я отказывалась есть оленину, которую родственники дали на стойбище. Каждый раз, садясь за стол, я спрашивала у мамы: не тот ли это белый олень? Мама сердилась, усталая после работы. И я ела, представляя, что это обычная еда из столовой.
До самых летних каникул я рисовала розового оленя. Анна Стефановна хвалила рисунки, говорила, кровь дает знать, сразу видно орочонскую породу. В классе смеялись, потому что на вид я больше русская. Даже в интернат для эвенкийских детей меня не взяли, хотя маме так было удобнее – она растила меня одна. Но Анна Стефановна радостно объявила, что мое настоящее имя не Лариса, а Лориго, что означает бабочку. В переводе с эвенкийского. И понесла что-то про перекрестное опыление, скрещение видов и сортов, тычинки-пестики, имея в виду мой не шибко орочонский вид. Да еще очки. Я носила их со второго класса. Это была трагедия. Очки держались на резинке от маминых теплых трусов с начесом, потому что вечно спадали с носа.
Да сама сухонькая учительница ботаники и биологии, с плохо закрашенной сединой на висках, была похожа на бабочку, в смысле, на моль.
Странно другое: откуда вообще в северной тайге это нежное существо, синоним хрупкости и короткой, что лето, жизни. По мере того, как я росла, - с выпирающими острыми ключицами и коленками, с лопатками-крылышками на узкой спине, меня дразнили во дворе кузнечиком, - имя все меньше нравилось маме, пока не разонравилось совсем. Школьная фельдшерица бормотала про дефицит массы тела – оказалось, дефицит бывает не только в магазине. Мама ходила в загс и в паспортный стол, чтобы переправить Лориго на Ларису. Но ей сказала, что это канитель, надо посылать заявление в город. И мама махнула рукой. Тем более, что руки у нее были постоянно заняты. Я не помню, чтобы мама свободно размахивала руками. Они были вечно в деле. То тяжелая авоська с продуктами или с дефицитом, отоваренным в магазине по карточкам, то скоросшиватель, то кухонный нож, то тряпка в руке без маникюра.
Как ни странно, бабочка в тайге была всегда. Впорхнула в древнюю речь таежного люда и застыла в смоле вековых лиственниц. Не вымерла, не вымерзла. Бабочки - отважные твари. Беззащитно-отважные. Это героизм особого рода. Орочонский бог Айку наделил их единственным оружием – узором, чтобы отпугивать врагов. Прозвище Лоргокто – «легкий, как бабочка» - давали самым уважаемым людям орочонского рода, шаманам, сказителям. Это я узнала позже, когда заинтересовалась именем. Был даже поэт Лоргоктоев из наших краев, мы проходили его на уроках родной речи.
Это в теплых краях, и то не каждое лето, сменяются три поколения бабочек. В наших местах чешуекрылые машут крылышками летом. Я долго не могла выговорить название класса, не того класса дебилов, троечников и завистников, а благородного класса насекомых: то крылочушие, то чушекрылые, несла чушь, надо мной смеялись аж на последней парте. Но Анна Стефановна ободряюще кивала мне полуседой головкой и шикала, что песец из зверопитомника, на одноклассников, принужденных слушать мой реферат. Потом вместе с учительницей я ездила с рефератом на кустовую олимпиаду по биологии, собралась с мыслями и обозвала чешуекрылых без ошибок, мне дали грамоту и набор фломастеров производства ГДР, девчонки жутко завидовали, а не надо смеяться. Анна Стефановна привела меня к себе домой и угощала меня чаем с привозным тортом.
«Аполлон», так зовут чужестранника. В момент опасности бабочка аполлона, если ей не удается улететь, падает на землю и распахивает крылья, пугая врагов красными пятнами. При этом скребет ножками по крылышкам. Дурачок думает, что кому-то станет страшно от этого скрипа, слышного только ему, и от ярких пятен! Птицы давно уже не боятся этих понтов. Но «аполлон» у нас не водится, ему здесь холодно. Зато только у нас можно увидеть летящий огонек на фоне снега! В апреле, в лесу и под заборами еще не потемневшего снега, и когда воздух прогревается, любой прохожий на улице нашего поселка может увидеть рыжеватый огонек над сугробами. Людям, ослабленным после долгой зимы, не чудилось. Просто повезло встретить самую раннюю бабочку весны – крапивницу, что тянется к человеку. Бабочки, они как люди. Эта связь стародавняя, крапивница осенью покидает лес и прячется в сараях, сенях, кладовках, стайках, и, забившись в щели, зимует. Понятно, все равно у нас прохладно - скажем так. Но и хорошо: холод заставляет впасть в оцепенение, в спасительный сон...
Зимой, подсвечивая фонариком, я находила бесцветные перышки, съежившихся капустниц и голубянок - то в укромных уголках дровяника, то над дверью котельной или под лестницей нашего барака - в щелях за паклей.
На летние каникулы Анна Стефановна давала задание собрать гербарий чешуекрылых. Хотя про бабочек это не совсем точно, бывает гербарий флоры, и это не засушенный цветочек меж страниц дневника, а итог полевого сезона. Мне нравилось так говорить: «полевой сезон». В этом было что-то взрослое, настоящее, мужское, кирзовое. Учительница принесла сачок и я с коленками, заляпанными зеленкой, носилась, как угорелая, до вечера (очки на резинке, панама, бутерброды, холодный чай во фляжке) на полянках у въезда в поселок. Мама не разрешала уходить в лес, боялась энцефалитных клещей, однажды заставила сделать прививку, от которой у меня поднялась температура, и я два дня не ходила в школу. Чего не сделаешь ради науки! На самом деле я мечтала выиграть областную олимпиаду по биологии, поехать в пионерлагерь «Артек» и там, на прогретом южным солнцем берегу поймать бабочку «павлиний глаз» - предмет гордости любого коллекционера. Хотя и у нас много чего водилось. Рыжеватая Крапивница оттеняла Голубянку, Траурница и столь же мрачные Ложные Пестрянки подчеркивали неживую бледность Белянки, а Огненный Червонец хорошо смотрелся рядом с Лимонницей… А еще Нимфалиды и Сатириады, которых я полюбила не за узор, а за торжественные имена. Напишешь их тушью на картонке и сама будто расправляешь крылья.
Еще одна странность: главный враг бабочек, в смысле, гусениц
