Артезиан

- Я тебе сейчас покажу. Хочешь посмотреть?

Она наклонилась, как-то странно не то тихонько свистнула, не то зашипела, и протянула руку. Вадим глянул и почувствовал, что на голове у него шевельнулись волосы. У колеса, свернувшись в тугой клубок, лежала гюрза. Он не заметил ее сразу потому, что лежала она совершенно неподвижно, слившись серо-стальными кольцами с пыльной резиной колеса. И еще потому, что внимание было всецело поглощено другим. Это был явно не уж. И даже не обычная песчаная гадючка, которые здесь, хоть и не часто, но встречались, а самая настоящая гюрза. Он видел таких, когда пару лет назад отработал один сезон на Устюрте, и сейчас понял это сразу.
Из клубка высунулась и поплыла навстречу протянутой руке тяжелая, как молоток, плоско-треугольная голова.

Оценивать ситуацию времени не было. Оно вдруг невероятно сжалось, и в следующие несколько мгновений тело срабатывало быстрее, чем мозги.

Не вставая, Вадим прыгнул вперед. На лету резко рубанул сверху вниз ребром ладони и встретив упругое сопротивление, понял, что не промахнулся. Чудом отклонил голову от выступающей ступицы колеса - реакция у него всегда была приличной - и всем своим без малого центнером врезался в нее плечом. Тут же вытянутую правую руку пронзила жгучая, сводящая судорогой, боль. Он вскочил на ноги, поймал за хвост метнувшуюся под колесо змею и дернул. Коротко размахнувшись, хрястнул ее головой о бампер и отбросил извивавшееся тело в сторону.

За спиной послышался сдавленный вскрик:

- Зачем ты ее?! Она тебя не трогала! Ты первый напал!

- Молчи уж, - руку охватывало жаром и тяжестью, будто в жилах был расплавленный свинец, а не кровь. Место укуса быстро опухало.

Он знал, что после укуса гюрзы, да еще в это время года, выживают редко, в исключительных случаях.

Вадим отшвырнул обруч, рывком раскрыл немеющими пальцами дверцу кабины, вытащил из "бардачка" спички, лихорадочно чиркнул и прижал пяток вспыхнувших головок к двум маленьким черным ранкам на предплечье, чуть ниже локтя, хотя и понимал, что это бесполезно. Прижигание могло помочь только при укусе каракурта, тарантула или фаланги. Боль в руке была такой сильной, что он даже не почувствовал ожога, хотя в воздухе запахло паленой кожей.

Подхватил девочку и одним движением подсадил ее в кабину.

- Садись, поехали. Тея, говоришь, тебя зовут?

- Тея. А куда мы поедем?

- Куда, куда... На Кудыкину гору.

Он захлопнул дверцу и обежал вокруг машины к водительскому месту. "Челита", будто сознавая критичность ситуации, завелась сразу, с пол-оборота. Вадим рывком тронул с места.

- Подожди! Мой хроник остался. И цветы. Ну ладно, он сам, - непонятно сказала Тея и замолчала, видимо почувствовав, что происходит что-то серьезное.

Вадиму было не до нее. В руке билась пронзительная, сводящая с ума, боль. Лоб покрылся испариной, начинался озноб. Рука отекла, пошла лиловыми, с белесыми прожилками, пятнами и стала снаружи, да и внутри тоже, похожей на только что вынутую из котла ливерную колбасу. Тело волнами сотрясала крупная судорожная дрожь, и приходилось напрягать все силы, чтобы удержать непослушными пальцами прыгающий в руках руль.

На стоянке он открыл дверцу и, не глуша двигатель, вылез из машины.

- С-сиди здесь. Й-я сейчас пр-приду, - мышцы лица сводила судорога и он заикался.

Взобрался по запрокидывающейся лесенке в станцию, включил показавшийся удивительно тусклым свет. Трясущимися руками вывалил на диван содержимое аптечки. Противозмеиной сыворотки, конечно же, не было. Йод, анальгин, фталазол, валидол... Бинты, жгут, какие-то склянки... Кинул в рот пару таблеток анальгина, разжевал и запил теплой водой из бачка. Не ахти что, но все же.

Солнце село. "До лагеря не дотянуть, - тоскливо подумал Вадим, глядя в распахнутую дверь станции на узкую, густо-малиновую с зеленой каемкой, полоску заката, - двадцать километров по бурунам, ночью..."

Вдруг остро, до рези в глазах, до зубовного скрежета, захотелось жить. Жить, жить. Все равно где, как - только бы жить. К горлу подступил горячий комок. Он судорожно глотнул, но тут же взял себя в руки.

"Ну вот, начинается. Страх смерти. Симптомы, как в инструкции". Вадим увидел в засиженном мухами зеркальце чужое, одутловатое, синюшного оттенка лицо с узкими щелочками глаз. Скривившиеся в усмешке рот.

"Да что за хрень, - пронеслось в голове, - чтобы я, молодой, здоровый парень, вот так взял и сдох в этой степи!? Ну уж нет, дудки".

Он спустился вниз. Нетвердо, держась за лесенку, встал на трясущихся ногах. Горизонт стремительно запрокидывался вверх, потом тяжело куда-то проваливался. Заплетающимися ногами побрел к "Челите".

Над бурунами поднималась огромная, оранжевая, как будто нарисованная сумасшедшим импрессионистом, Луна. Сознание уплывало, срывалось в штопор, раздваивалось. "Что это я - пьян, что ли?.. - тягуче проплыло в голове, - где ж это я так нарезался?" Потом вспомнил - змея. Да, меня укусила змея. Надо в лагерь. Быстрее в лагерь. Не упасть. Только не упасть.

Дверца была открыта. В темноте кабины он увидел испуганные детские глаза и попытался улыбнуться. Кажется, получилось. Вадим включил фары, и густые сумерки рассек желтый конус света. За его границами стало еще темнее. Закусив от боли губу, двинул рычаг скорости.

Он не помнил, сколько он ехал. Иногда казалось, что всю жизнь. Дорога то стремительными скачками неслась навстречу, то вдруг почти застывала, как стоп-кадр в кино. Правая рука тяжелой, отзывающейся на каждое движение болью, колодой висела вдоль тела. Он ехал все время на второй скорости, потому что переключиться не мог. Сердце то прыгало вверх и бешено колотилось в гортани, мешая дышать, то гулко ухало куда-то и замирало, и тогда навстречу ему поднимался леденящий, животный страх. Подступала тошнота.

В одну из меркнущих вспышек сознания Вадим понял, что заблудился. Это был конец. Он чуть ли не с облегчением отпустил педаль газа и тут его скрутил очередной судорожный приступ. "Челита" проползла по инерции еще метров пять вверх по склону и встала. Двигатель кашлянул и смолк. В лобовое стекло тупо и равнодушно смотрела Большая Медведица. На него, Вадима, ей было глубоко плевать.

Цепляясь за ускользающие остатки мысли, повернул голову и едва ворочая распухшим, жестким, как наждак, языком, выдавил:

- С-сиди здесь, сл-лышишь? Ник-куда н-не уходи с этого места. Ни-ку-да, поняла?

"Завтра ее найдут. Обязательно найдут. Ее уже ищут. И меня тоже найдут... Нет, здесь нельзя. Она же еще не видела мертвых".

- Тебе больно, да?

Совсем близко Вадим увидел круглые, ставшие вдруг удивительно серьезными, глаза Теи, через силу улыбнувшись, выключил зажигание и вывалился в распахнувшуюся дверцу на песок. Встал, покачиваясь, на четвереньки, но левая нога внезапно предательски дернулась и ударила его коленом в подбородок. Тело ему больше не принадлежало. Вадим свалился на бок и покатился вниз по склону.

"Уже агония? - он старался поймать мечущийся хвостик сознания. - Нет, я же еще живой. Живой".

У заднего колеса он задержался. Звезды стремительно вращались и падали, расходясь широкими кругами. Потом Вадим понял, что нет, это он летит к ним.

- Вадим, тебе очень больно, да?

Над ним сидела Карина. "Каринка, это ты? Как ты здесь оказалась? - Краешком воспаленного мозга Вадим понимал, что бредит. - Спасибо, что пришла. Спасибо..."

Потом увидел, что это Тея. Хотел крикнуть, чтобы она уходила, но из горла вырвался лишь булькающий хрип.

- Потерпи чуточку. Сейчас я тебя полечу, я уже немножко умею, - над его лицом склонились огромные, черные в серебристом лунном свете, глаза, и Вадиму опять показалось, что это Карина.

В следующее мгновение он почувствовал, что отрывается от земли и падает, падает в эти глаза, внезапно надвинувшиеся и ставшие похожими на бездонные колодцы. Пальцы левой руки инстинктивно вцепились в кустик полыни, судорожно вырвали его и разжались. "Теперь мы будем вместе, да, Каринка? Навсегда вместе. Я же люблю тебя, слышишь!? Люблю, люблю, люблю!..", - беззвучно кричал Вадим, проваливаясь все глубже, и смертельно боясь, что сейчас вот все кончится, и он не успеет сказать самого главного, самого важного.

Потом чернота перед глазами расцветилась бешено вращавшимися концентрическими полосами, прилетавшими откуда-то из бесконечности. Они свивались в спираль, распадались тысячами радужных брызг и снова скручивались в феерическом сумасшедшем танце. Возникали, плавно и причудливо изгибались, вспухая, матовые ослепительно белые стены, плотные, как слоновая кость, шары и тут же съеживались, опадали. Откуда-то издалека наплывал густой, тягучий, как сироп, медный гул. Он ритмично пульсировал, становясь похожим на удары гигантского гонга.

Медленно всплывали, застывая на секунду, прозрачные столбы и колонны зеленовато-голубого пламени, потом в них что-то происходило, возникало беспорядочное внутреннее движение, они вспучивались, теряли стройность, стабилизацию и растекались бесформенными, похожими на желе, глыбами.

Бесконечное пространство заполнял мягкий жемчужно-розовый свет. Время утратило реальность и стало иррациональной, полуабстрактной категорией. Свет густел, приобретал странно знакомый зеленоватый, с мерцающими коричневыми блестками, оттенок. "Где-то я это уже видел, - силился вспомнить Вадим, - где я это видел?.. А, это же Каринкины глаза... Я упал в ее глаза, и теперь буду здесь жить".

Стало хорошо и спокойно. Пространство пульсировало в такт ударам гонга, сжимаясь и вытягиваясь, густело, приобретало осязаемость и вдруг он увидел себя как бы извне внутри одной из тех колонн. Движение все замедлялось. "Сейчас она рухнет", - безразлично проплыла и погасла мысль, но откуда-то изнутри поднимался и нарастал протест. Нельзя, нет... Нельзя, чтобы она рухнула. Тогда все. Он напрягся, пытаясь удержать шаткое равновесие.

Плотная, но податливая среда обволакивала его со всех сторон. Всплыть. Надо всплыть. Вадим неподвижно висел в толще зеленоватой, пронизанной солнечными лучами воды и не мог сориентироваться, понять, в какой стороне верх. Легкие распираю удушье. Набатом била в уши тяжелая, как ртуть, кровь. Немедленно всплыть!.. В глазах поплыли багрово-черные пятна, когда он вдруг вспомнил, что это же Каринкины глаза и сообразил, что этой водой можно дышать.

Удары гонга звучали все громче. Они чередовались с точностью метронома и все, что происходило с ним, непонятным образом подчинялось этому ритму. Он прислушался. Гонг превратился в металлический, без всяких интонаций, голос. Короткие односложные слова падали весомо и мерно, с правильными интервалами.