доцента послезавтрашних наук это выглядит чересчур классно рассчитанной дезинформацией и потому представляет собой не что иное, как точно ориентированный и весьма квалифицированный информационный вброс самого настоящего «серого шума». Тут Серёгин ещё и поднажал из последних сил, заметив, что у противника наконец как будто поплыли мозги. Доцент, предельно ускоряясь, в ещё большем темпе форсировал и без того кромешную, всё забивающую пургу между ними. Вдобавок сделал вид, будто всю эту пафосную дребедень кто-то из земных генералов именно сейчас усиленно ему подгоняет во всё больших количествах по каким-то совершенно немыслимым для инопланетян каналам связи. Всегда же важно выступать от имени какого-нибудь предельно важного начальника, а не просто самого себя. Времени разбираться так ли это на самом деле долго ни у кого не будет, а решающий момент окончательного перелома окажется быстро пройден. И торжествующий победитель спокойно усядется на плечи врага. Потом на них беспрепятственно ворвётся в его лагерь, пойдет громить тылы и обозы.
С непривычки проникся отстойным бредом лишь один карла, звёздно-писюкастый малолетний злыдень. Может оттого, что больше уже было некому. Он при этом ещё сильнее встрепенулся, заново, словно в последнем рывке приподнялся в своей так называемой кроватке. Показалось, ещё секунда и заверещит остальной диверсионно-разведывательной группе: « Рота-а! Падъём по полной форме! Спасайся, кто может!»
Должно быть, в полной мере до маленького монстра серьёзность положения всё же никак не доходила. Да, конечно, она слегка обескураживала, а отчасти даже бодрила и радовала своей необычностью и долгожданным драйвом. Видимо инопланетяшка всё ещё полагал, что последнее слово останется за ним. Но всё к тому моменту безвозвратно запоздало. Потому что так и не вдарил заключительный фанфарный гром последнего, решающего наступления на Землю, никак не сверкнула зенитная сигнальная зарница для колоссальных армий захвата несчастной планеты, мимоходом избранной в жертву. А всё потому у них обломилось, что клятые метагалактические фашисты так и не взяли в клещи или в оборот золотую головёнку простого земного доцента околовсяческих, но всё-таки послезавтрашних здешних наук. Хотя она и гудела, от неимоверного напряжения почти разваливаясь на части. А всё равно не склонялась ворогу, глазки ни за что не закрывала, даже в самом полном осадке пребывая, в том числе практически в забытьи. А всё равно выдерживая натиск почти было победившего неприятеля. Врёшь, не возьмёшь! Наш батальон десятерых!
Ни за что не сдавшийся, никоим образом несклонившийся и оттого совсем-совсем потный педофоб Фредди всё бормотал, да бормотал что-то там такое, онкологически-околовсяческое, но поперёд всего важное. Он по-прежнему воспринимал новые и даже крепнущие контратаки безжалостного врага, но и всё ещё не хотел хотя бы в малом уступить, показать, что вот-вот может и сам сломиться и мгновенно осыпаться.
Потом вдруг именно так и сделал. Стал быстро терять себя в навалившихся бесчисленных миражах инопланетных или потусторонних воинств. Из последних, неумолимо тающих сил, уже заваливаясь навзничь, доцент перенёс свой последний и решительный бой не куда-нибудь, а в запредельно дальний сон, где и сам не раз ломал себе ноги, в самое отчаянное забытье, там, где даже волки боятся выть. Надеясь хотя бы отсюда напоследок обойти неприятеля и ударить его в самое подбрюшье. Грохнуть гада при последнем своём издыхании. Интуитивно нащупал самый верный рецепт победы. В принципе, гады так всегда и грохаются. По-другому – никак.
Внешне Серёгин затихал, слабея даже от миражей ураганных синеглазых смерчей где-то в отравленном мозге или в том, что там ещё у него оставалось в верхней части туловища, в черепке. Ему казалось, что все эти спиральные галактики у него даже из ушей стремительно вывинчиваются и выпрыгивают себе куда ни попадя, словно крысы из тонущего корабля. А потом ещё и рассыпаются повсюду без следа. Чтобы, значит, если кому и пропасть – так хотя бы не всем. Тогда, значит, как бессмертные тараканы разбежались.
Повсюду, куда ни глянь, вздымалась насмешливая полутьма - и за высокими окнами и пониже их, в тихом омуте смурного заведения, последнего земного бастиона. При этом она ещё и вдавливалась во все его чёртовы щели, словно вообще никакие, но как бы ещё дёргающиеся. На влажных стенах помещения поблёскивали то ли капельки осевшего и уже умершего дыхания, то ли всё же какие-то непонятные отсверки чего-то вновь нарождающегося. Словно кто-то чрезмерно чуждый поспешно довпитывал в себя последнее изделие целиком переваренного человечества и готовился выпустить на волю собственную детву.
Вероятно, то сам Млечный Путь ссыпался сюда, словно подорванный бархан. Сквозь все семь небесных междуэтажных твердей над головой. Наводя шорох и порождая тот самый едва уловимый шепелявый гул, что периодически возникал и раньше, о чём-то сигналя и сигналя. Кроме того, всё ещё было слышно также, как здесь, в безмерно маленьком кулёчке свёрнутого в рулон земного полуподвала, как-то по-особому зловеще, постановочно-безостановочно работала канализация, многотрудно пропуская бесконечную отшлаковку плавучих, вышних сфер теперь совсем непонятно чего, может чего и не было и нет никогда. Поэтому магистральная прямая кишка ойкумены напоследок безошибочно прорисовывалась даже в полностью обступившем полумраке. Ко всему прочему указанную обстановку сотрясал ещё и мощный храп надёжно, вусмерть отключенной, исчезающей человеческой протоплазмы. Больше никто не шёл ниоткуда на помощь, да попросту и давно не мог.
И снилось доценту Фредди накануне исхода последнего часа относительно спокойной передышки в его великом противостоянии за право доживать на собственной планете, как их сбитый лётчик, великий комэск бомжопапик трудолюбиво перелетал из тени в тень, из подвала на помойку, повсюду рекламируя новейшую финансовую пирамиду вице-мэра Уткинда. А юный межзвёздный рейнджер по-дружески парил рядом и заботливо подставлял своё чешуйчатое крыло, когда у комэска начиналась одышка. Перед роковым пробуждением всегда снятся подобные, роковые, но предельно вещие образы совершенно конченой ерунды.
В это совсем не щекотливое время, когда во всех тенях все перелёты благополучно закончились и бомжачее, то есть, последнее, ещё живое человечество совсем угомонилось на покой, именно тогда, наконец, взял да и подступил давно означенный час Х. Можно сказать, долгожданный.
В глухое, предутреннее мгновение ночи болезненно чуткого бомжика Фредди опять кто-то пнул, словно тапком в район гипоталамуса. Будто вызвал застенчивого таракана души на кухню, поговорить за жизнь. На этот раз без бутылки. Требовательно, настойчиво, именно пнул и как раз вовнутрь головы. Впрочем, тапком по-другому и не притопывают, а только так, исподтишка. Может быть, даже сама судьба, милый стриж, подобным, бесцеремонным образом присела в тенёчке, где-то там внутри черепа, прямиком на турецкое седло, бесцеремонно отодвинув в сторону окостеневший гипоталамус. Или на ветровое стекло зашкаленного умника большую отметину собралась ставить, как избранному. Чего уж там – заслужил, ничего не поделаешь. Такую большую-пребольшую бордовую кляксу, как первейшему из иуд на лоб, неотвратимо тараканскую, зовущую к немедленному исполнению отчётливо великой миссии предавания всего и вся.
Однако и тогда доцент Серёгин, верный долгу рядового землянина, всё-таки не сдался. Быстро-быстро подвсплывая, он стал усиленно припоминать в скорёхоньком темпе, что ещё не успел сделать, что всё же должен напоследок реализовать оставшийся какой-никакой а долг перед человечеством. Как и положено последнему солдату земной цивилизации, просто обязан высторожить карлу лютую до самого конца и в самый последний момент завалить супостата. Или, хотя бы, в ту самую последнюю секунду всех-всех успеть предупредить и этим спасти.
Голова гудела, хотя как будто и не в таком разносе, как перед самой вещей отключкой. Повернув её, то есть, голову, доцент прежде всего бесстрастно зафиксировал, что момент как всегда упущен. Тут же обомлел от жаркого холода горького сожаления последнего промаха в своей жизни, с запозданием и потому разом охватившего его. Младенец теперь далеко не младенец, мальчик не мальчик, и даже, прости господи, не девочка, в смысле, не внезапно ожившая панночка во гробу. Он споро выпрастывался из своей отчаянно трепещущей, переливающейся солярисовой колыбели для танков. Длиннел как дирижабль, обострялся прямо на глазах. Становился вновь откровенно остролицым правителем. Победивший пришелец властно и подозрительно принюхивался ко всему окружающему. Маленький пушистый зверёк, песец, как всегда, и в новом обличье не изменил себе, подкрался незаметно, но отовсюду! Ни один датчик движения не сработал!
Верноподданная аура вокруг сразу же словно взбесилась. Переметнулись к назревшему у порога ворогу все кто только мог. Даже кто не мог – те тоже, дрожа на полусогнутых. Все докладывались остролицему карликовому Хозяину, вновь решившему покататься на людях и потому опять усевшемуся в кресло командира земного экипажа, все-все-все повязались единой порукой. По новому кругу запустилось свиристенье, сюрчанье, буркотанье и всякая такая прочая информационная поддержка. Наперегонки понеслись, закружились некие отпадно жуткие персонажи, завиваясь в турбулентном вихре уходящего вперёд долгожданного флагмана.
То далеко не мёртвая панночка, полностью войдя в свою земную мальчишескую оболочку, как в скафандр, опять стремглав летела в своём крейсерском гробе. Обезбашенно сексуальная и отважная хищница с межзвёздной трассы безошибочно находила и выклёвывала оставшиеся живые души, флагманским пеленгом пронзая и обыскивая сумятицу всего окрестного пространства в поисках новой добычи. И заставляла всех нырять в себя, чтобы упокоиться там раз и навсегда.
То хрюкал, выползая из-под натужно дрожащих стенок, командорский дедушка заново оживающей земной нечисти по дворовой кличке Вий, необычайно окабаневший от безделья подземный ВИП, но без видимого чипа. Вновь невероятно амбициозный и агрессивный. Потому что застоявшийся. Поэтому очень-очень похожий на какого-нибудь ожившего губернатора или иного страшно кипучего и потому вечно правящего демона во главе страны.
То по стенам бегали, уверенно пересекались световые, переливающиеся зелёным и красным, штурмовые пятна-фокусы от цветомузыкальных глаз нежного и свирепого карлы или карлицы, словно от зенитных фронтовых прожекторов перед новым штурмом хронически падающей столицы. То, наконец, во всё более громкую силу трещал от напряжения, готовый вот-вот лопнуть, прорваться, магнетический, но ещё жизнеспасающий круг. И даже не было теперь понятно, хорошо это или плохо.
Вновь из прежней чересполосицы выбился он - протяжный сыплющийся гул из великого преддверия мира. Будто из аэродинамической трубы, установленной в самом центре каких-нибудь необъятных песков - по окоёму всей Ойкумены. Как от вздыбившейся лавины, закрывающей небо и
