него заявление. Да, отец часто и много пил, и по пьяни дурковал. Но был ли сон Олега связан с этими событиями? Имели ли они значение?
Проснувшись, он не мог сказать, что тюремная камера, в которой закончилась его жизнь, была кошмаром. Все-таки, он был жив, он проснулся в реальном мире, в субботу. Восхитительное: свежее солнечное утро влилось в дом через открытую входную дверь. Это означало, что мать возилась в огороде, и Олег оставался один в доме. На столе его ждал завтрак, после которого ему предстояло тащиться в школу. Олег ненавидел учебу в субботу. Всего четыре урока, и, кроме того, две недели до летних каникул (можно и потерпеть), но все же суббота была не тем днем, несколько часов которого он должен был тратить, оставаясь за партой. Как будто пяти дней в неделю не хватало. Но и этой учебной пятидневки было достаточно для его так себе успеваемости. Среднестатистический троечник с единственной тягой к чтению, и даже русский язык оставался для юного Олега сложными премудростями, как и прочие предметы школьной программы. Он чувствовал внутри себя определенные таланты, просто пока что не мог четко их сформулировать. Вряд ли школа могла помочь ему в этом.
-Учись, - твердили ему мать и отец в один голос, - Учись, иначе пропадешь.
Но уже тогда Олег понимал, что школа предоставляла достаточно лишних, а потому ненужных ему знаний. Больше того, уже тогда Олег интуитивно чувствовал в них ложь. И ложь окружала его вне школы.
И вот она кончилась, а впереди маячили прочие учебные заведения, предлагавшие изучение конкретных специальностей. Техникумы и ПТУ, все они готовили будущие винтики в систему рыночных отношений, из которой невозможно вырваться, отношений, при которых наличие образования не гарантировало рабочее место по специальности без финансовой поддержки или связей.
И до армии и после Олег предпочел неквалифицированный труд. Неофициально, чтобы не кормить чиновничью массу. Начинал подрабатывать грузчиком на местном рынке, потом уже склады на продовольственных базах. Но не в том суть.
Каждый день его с той памятной субботы начинался с непонятного чувства. Оно пробуждалось и охватывало весь его детский рассудок настолько, что Олег на какой-то момент терял контроль над временем и пространством. Это не было чувством дежавю, однако вызвать его могла любая незначительная мелочь. Олег не мог сказать, что уже проживал происходившие события. Однако, был уверен, что они уже имели место однажды, и в своем сознании он видел иной их исход. И не один и не два. И только до и после, но не во время происходящего. Поэтому Олег старался предугадать то, что должно было произойти дальше. И воображение его вновь и вновь возвращалось к тому сну, в котором он прожил всю свою жизнь вплоть до тюремной камеры и молодчиков, до смерти его запинавших.
Где-то внутри, на интуитивном уровне Олег понимал, нет, знал, что не умер в тот день. Что в тот момент он просто проснулся в солнечное субботнее утро, требовавшее от него оставаться дома. Он не мог сказать, как попал в тюремную камеру, по какой причине, как не мог вспомнить практически ничего из своего странного сна. Лишь образы вероятных событий лезли к нему в голову. Иногда он непроизвольно совершал движения руками, вставая по стойке смирно, или же сжимал кулаки, будто готовясь схлестнуться с противником в рукопашной схватке, и тогда что-то мелькало перед мысленным его взором, настолько быстрое и расплывчатое, совсем неуловимое, что казалось, будто ничего и не было. Олег не сомневался в том, что это были его собственные воспоминания. Не из сна. Кажется, он проживал свою жизнь в данном отрезке времени и в данном месте не впервые, и в прошлый раз (или разы) все было по-другому. Лишь некоторые фрагменты из прошлого давали о себе знать. Не стерлись из обновленной памяти, и были ли они случайны?
С самого детства Олег был впечатлительным человеком. Слишком яркое воображение, пугавшее образами пьяного отца, погружавшее с головой в события книг, что он читал в свободное время, надолго сохранявшее определенные фразы в его памяти, что он слышал вокруг себя, и от людей, и из уст СМИ. Он делился своими ощущениями лишь с друзьями (их было всего двое – Вадик и Сережка), стараясь избегать общения на эту тему с родителями. Гораздо позже Олег будет говорить о своем чувстве с подружкой, а после женой Алисой, до появления которой в его жизни с момента знаменательной субботы пройдет семнадцать лет. И увидев ее в первый раз в своей жизни, он был уверен, что знал ее прежде. Ее голос, не звонкий, но мягкий и обволакивающий, ее движения, совсем не резкие, но четкие и уверенные – Олег был готов к ней. Как будто ждал именно Алису, ту, совсем ему не чуждую. И, конечно, Алиса была не единственной кто казался ему знакомым. Она была следователем, к чему Олег относился двояко, но где-то про себя ему хотелось, чтобы Алиса не снимала ментовскую форму, которая помогала бы ему оберегать свою возлюбленную. Будучи с рождения тихим и уравновешенным, с появлением Алисы Олег мгновенно перевоплотился в какого-то Джона Рэмбо в овечьей шкуре, готового шею свернуть всякому покусившемуся на его девушку. Он не скрывал своего удовлетворения этой решимостью драться смертным боем, отстаивая свои чувства.
Но не из-за Алисы он попал в камеру, хотя, конечно, это она вытащила на свет того, решительного Олега. И в какой-то момент он оказался неподконтролен своему хозяину. Постепенно Олег сформировал свое мировоззрение, свои убеждения, в том числе политические. И за них он тоже мог кинуться в драку, став ярым противником тех, кто взял под контроль страну в 91-ом. Олег ненавидел их всей своей душой, имея достаточно сведений об отсутствии их политической легитимности. Та ложь, которую Олег чувствовал с детства, обрела реальные формы, и вынуждала его защищаться. Просто в какой-то момент Олег перегнул палку, вспылил, в очередной раз доказывая свою правоту, сломал своему оппоненту нос и выбил пару зубов. Тот написал заявление. Олегу определили пятнадцать суток. Однако у потерпевшего оказались хорошие друзья, устроившие Олегу взбучку. И чуть перестарались…
Проснувшись поутру в субботу, он не домысливал яркий образ камеры, последний перед его пробуждением. Но кое-что в его воображении было создано самим Олегом. Например, имя его женщины, которого он не помнил после того как открыл глаза, лежа в своей кровати. Просто имя нравилось. Впрочем, одну Алису он знал лично. Так звали соседку через дорогу – Алиса Петровна, пенсионерка, прежде работавшая в городской больнице. Она приходила когда Олега скрутил приступ аппендицита. По сути, Алиса Петровна устроила поспешную доставку мальчика в приемное отделение и в операционную.
Так же ему принадлежала мысль о принадлежности его Алисы правоохранительным органам. Однако эта мысль настойчиво лезла и лезла тринадцатилетнему Олегу в голову, словно так оно и обстояло на самом деле. Даже не должно было обстоять, а обстояло. Но отец Вадика работал в милиции, Олег не раз видел его в милицейской форме. И тогда приятный и пугавший одновременно трепет овладевал им, и чувство гордости от того, что отец его лучшего друга Вадика – опер было одним из самых позитивных чувств, которые Олег испытывал.
Тюремная камера предстала перед ним глазами Алисы. Олег был ей в тот момент, оттого он не видел ее лица. Не видел, но каким-то образом знал каким оно должно было быть. Физический образ Алисы находился где-то на глубине его сознания, куда было нелегко добраться. Потому Олег знал, но не мог вспомнить. Как не мог вспомнить цепочку событий его жизни, открывшихся ему во сне и стершихся поутру, но оставивших в самом конце лишь тюремную камеру и некий портал, возвративший Олега в реальный мир на тридцать лет назад.
Но вот однажды он увидел человека на экране телевизора. Ведущего передачи, которую мать смотрела каждый вечер, и в этот промежуток времени была целиком сосредоточена на том, что там происходило.
-Ма, а кто это? – спросил Олег, рассматривая незнакомого усатого дядьку в очках приятной наружности.
-Владислав Листьев, - и мать даже пригрозила пальцем, призывая сына к тишине, - Тихо.
Услышанное имя не вызвало в голове подростка никаких ассоциаций. Однако с экрана на него лилась мягкая теплая энергетика, излучаемая добрым лицом журналиста, берущего интервью у очередного гостя. Эта энергетика вливалась внутрь Олега, обволакивала его с ног до головы. Листьева приятно было уже только слушать, его голос и грамотно поставленная речь завораживали. Олег будто очередную книжку читал. Поэтому он так же сел перед телевизором, с трудом вникая в смысл беседы, просто слушал, и ему очень нравилось.
-Да, - вздохнула мать в конце передачи, обращаясь к телевизору, - Убьют тебя однажды за твой язык.
Именно после этих ее слов в голове Олега мелькнуло внезапное ясное видение ведущего новостей, сообщавшего об убийстве журналиста Владислава Листьева. Видение реакции матери, ахнувшей от неожиданного печального известия. Видение было коротким, но крайне неприятным, жутким.
Однако узнал об этом громогласном происшествии Олег не из телевизора. Сначала от подавленной матери утром, а потом и в школе, в самом начале урока русского языка. Об этом ученикам рассказала учительница - Валентина Георгиевна, знакомая матери Олега, которая так же слегка фанатела от столь именитого человека. Две пули в подъезде дома спустя шесть месяцев после того как Олег впервые увидел журналиста на экране телевизора. И тогда перед мысленным взором его мелькнуло другое видение, такое же яркое и отчетливое. Видение тюремной камеры, в которой его бездыханное изувеченное тело бросили на носилки и накрыли белым непрозрачным покрывалом. И время продолжило свой ход вперед, и все вокруг двигалось в заданном направлении. И видение не напугало его, даже наоборот, расслабило, успокоило. Оно подсказывало ему, что он ничего не мог и не должен был пытаться менять, что все было предусмотрено заранее, и каждый его шаг в цепочке событий вокруг все равно приводил к уже знакомому ему финалу. И последующему началу…
…без окончания…
Глава 12. Колыбельная на Аут ФМ
Я могу услышать эту рубрику только на радио Аут (музыка вне времени и на все времена). Ни одна из всех прочих знакомых мне радиостанций, включая предлагаемых Интернетом (сколько бы я не искал ничего подобного) не могут предложить ничего подобного. Быть может, у меня что-то с головой, я не знаю. Быть может, что-то пробудилось во мне однажды после долгой спячки. Я даже знаю, когда это произошло. В тот день я приобрел вакуумные наушники, устав терять беруши во время сна. Не пожалел двух тысяч ради более-менее тишины в постели. Последние год-полтора я ложился спать только с затычками в ушах, и все из-за того, что мое детское время сдвинулось с десяти-одиннадцати вечера на четыре-пять часов назад. И на самом деле, ночное бодрствование мне очень понравилось.
И в тот памятный вечер, укрывшись одеялом, я подключил новенькие, купленные днем наушники к телефону, желая перед сном услышать какую-нибудь Аббу или Тото Кутуньо, которых запомнил с детства. Их песни действительно расслабляли, окрыляли в постели, возвращали приятные теплые
