Загадка Симфосия. День четвертый

поводу.
      Князю подвезло со смертью неугодного вельможи. Она предоставила широкий простор для дворцовых козней, а изобличение убийц каких-то забубенных черноризцев стало уже делом вторым. Поэтому Андрею Ростиславичу любезно дозволили выявлять отношения покойного как с монахами обители, так и среди галицких старшин. Князь убивал двух зайцев.
      И все же чисто по-человечески любопытно узнать, что все-таки занесло ражего царедворца в закут странноприимного дома? Имела ли место потаенная связь боярина Горислава и ключаря Ефрема (особливо памятуя богомильство последнего)?
      Скажу прямо, теперь наше дело настолько усложнилось, что, по-моему, боярин Андрей был не рад, впутавшись в монастырские дела. Но он был далек от раскаянья. Не к лицу пасовать бывалому мечнику, да и рано еще задирать кверху лапки.
     
     
      Глава 4
      Где боярин Андрей мирно беседует в темнице с волхвом Кологривом и... не безрезультатно
     
      Андрей Ростиславич перво-наперво решил переговорить с бродягой волхвом. На его взгляд, человек, не причастный к дрязгам черноризцев, может существенно помочь следствию.
      Опять, теперь уже сопровождая боярина, я оказался в монастырском узилище. Вновь пришлось выслушать увертливую исповедь караульных, наблюдать их напускное недоумение при попытке оправдать собственный недогляд. Они, стервецы, успели смекнуть, что моя догадка об использовании сонного зелья их полностью отбеливает. Боярин согласился с тем воззрением и пожелал выверить список лиц, проявивших интерес к бездомному язычнику. И мы сами вошли в число любознательных зрителей, коль сподобились поглазеть на то чудовище.
      Факел стражника мерцающим светом высветил возлежащее на ворохе соломы создание, обряженное в истертые шкуры диких зверей. Бродяга не соизволил подняться или хотя бы как-то скромней подобрать раскинутые ноги. Его ничуть не обескуражило наше появление, он нагло поглядывал на нас из-под густо заросших бровей. Я тотчас же отметил строптивый взгляд лесовика, взор, присущий нераскаянному мятежнику. Добавлю еще, человек тот полностью соответствовал образу лесного кудесника, запечатленного в моем рассудке.
      Патлатая нечесаная грива седых волос. Белесо-пегая свалявшаяся бородища по пояс. Лицо, будто тесанное из камня, грубое и угловатое. Мясистый крючковатый нос. Но в его буйном облике все же главенствовали непокорные глаза, они буравили, словно вертел, нацеленный прямо в лоб. Я ощутил, что боярин несколько смутился от столь высокомерного поведения узника. Не зная, как поступить, выгадывая время, велел стражнику поднять лесовика с земли. Понукаемый колодник, зазвенев цепью, вызывающе нехотя встал на ноги.
      — Кто таков? — требовательно вопросил Андрей Ростиславич, сразу дав понять бродяге, с кем тот имеет дело. Скиталец как-то по-звериному отряхнулся, вскинув лобастую голову, прорычал щербатой пастью:
      — Аз есмь человек! — надеясь столь велеречивым ответом смутить боярина.
      Да не тут-то было:
      — Я вижу, что не скот. Ты чей будешь, какого роду-племени, как звать-величать тебя? — Ростиславич лукаво хмыкнул и уже мягче добавил. — Какому делу приписан, старче?
      — Рода я славянского, коренной обитатель тутошних мест. Кличут меня Кологривом. А по жизни я вольный странник.
      — Проще сказать — перекати поле, побродяжка, бездомный.
      — По-твоему, мечник, выходит именно так, а по-моему — я свободный человек, сам себе хозяин...
      — Лжешь, старина! Ты не сам по себе, и хозяева твои мне известны, ты это знаешь...
      — Хочешь сказать, боярин, что я слуга славянских богов?.. — ведун решил идти напролом, ни сколько не заботясь о собственной участи.
      — Ты сам так говоришь...
      Я уже второй раз слышу эту евангельскую фразу: вначале от Парфения, тогда еще не игумена. Лицо боярина приняло жесткое выражение:
      — И это хорошо, что не путляешь, как лиса. Да и не к чему твоя котомка-то у нас...
      При этих словах язычник встрепенулся, будто подстреленная птица. В глазах его мелькнула тревога. Старик озадачился, молодцевато расправленные плечи его поникли.
      — Да-да, старик! Когда тебя схватили, я приказал ребятам пошарить в болотце. Ты совершил ошибку, что не утопил суму в полынье, пожалел берестяные письмена, повесил ее на сучок. А я теперь знаю, что ты за птица?
      — И я тебя ведаю, ненавистный мечник! Ты когда-то возомнил себя молотом правильной веры. Но знай, старые боги покарают тебя! Никто не может безнаказанно обижать людей Сварога...
      — Получается, мы старые знакомые, старче, жаль — не припомню тебя. Не всех мы тогда выловили по капищам лесным. А то не стоял бы ты передо мной, как лист перед травой. Но знай, не за приверженность к старым богам казнили вас, а за смуту, учиненную супротив князя, за пособничество недругам суздальским, за шпионство и укрывательство татей. То, что не приняли вы Христа и веру православную, не желали стремиться к свету истины, заповеданной Спасителем, — ваше несчастье, беда, порожденная тупым упорством и леностью ума. В первобытной тьме и невежестве диком пребываете, ведовством и колдовством промышляете, простых людей с толку сбиваете, понуждая их к отступничеству и грехам, давно уже изжитым в остальном мире.
      — А вот и врешь, боярин! Умственной ленью страдаете именно вы, христиане. Ибо не хотите, да и не умеете толково разобраться даже в начатках своей религии. Вера ваша не исконно отеческая и уж совсем не православная, а от жидов пошедшая, задуманная жидами к погибели духа славянского, сделавшая вас рабами распятого на древе нищего проповедника, зовущего в никуда. А путь христианского спасения — есть бледный повтор стези Сварожей. Лишь она дает настоящее очищение, подлинную власть над телом и духом, господство над силами природы.
      — Сие есть чернокнижие и тлен! Призрачно служение Сатане, ибо не к спасению и вечной жизни ведет, а к прямой погибели. Истинному христианину противно слушать тебя, старик, поэтому заканчивай, Кологриве, проповедь свою. Не за тем пришел я сюда, чтобы выслушивать глупые бредни выжившего из ума язычника. Да я боле тебе не судия, ибо давно не веду дел по татьбе богоборческой, да и не мечник я теперь. Но знай — князю своему и православной вере во век не изменю, а спесивцев тебе подобных ставил на место и завсегда ставить буду. Умолкни, дед! — резко осадил боярин, когда волхв начал ерепениться. — У меня до тебя сыск другого толка. А коли пособишь мне, то и себе поможешь.
      Старик осклабился, смекнув, что к чему, сотворив приторную улыбку, произнес:
      — Добро, боярин, спрашивай.
      — Не вздумай хитрить, Кологрив, знаю я вашенские уловки... Так вот, интересуют меня злые умыслы и дела в тутошней киновии. Пресечь же творимые непотребства, как ты вещаешь, и будет добро, — и, предвосхищая недомолвки, выговорил язычнику. — Ты уж сделай одолжение, не юли... Мне ведомо, что ночами скрывался ты в монастырских подземельях и что содержал тебя травщик Савелий. Между прочим, кто он тебе, Савелий-то, что вас связывает?
      — Хорошо, боярин, коль знаешь, лукавить не стану. Савелий племянник мой по брату моему Житомиру. Родом мы из под гор Карпатских, недалеко отседова — перехода два. Всегда состояли в вере Сварожей.
      Князь Владимирко (1) лет сорок назад взялся немилосердно избивать братьев наших. Будучи «осиянным», бежал я тогда на север, в глухие леса заокские. Братья мои младшие, не устояв хулы и побоев, в конце концов окрестились и забыли заветы пращуров. Ажник вот племянничек Савельюшко, в иночество христианское пошел, сказывал мне, что обрекся отмолить языческое пристрастие дедов своих. Он-то, Савелий, еще в отрочестве перенял от дедушки и родителей науку травоцелительскую, оттого и травщиком-лекарем заделался. И, ведомо мне, преуспел в том зело, ибо прочел лечебники заморские и пользовать умеет снадобьями от разных земель и народов. А я вот, выходит, — подвел малого, подвел под самое не хочу...
      Поначалу меня за Окой встретили не очень радушно. Мнили — привнесу я смуту и крамолу в их ряды. И то правда, по суждению старейшин, южная вервь детей Сварожих давно уж изъязвлена ядом христианства, в то время как северная — в истинной чистоте была и есть. Испытав меня, убедившись в моей праведности, лучшие люди приблизили меня к себе и ни в чем уже не ущемляли. Но вот пришли волчары княжеские. И ты там был, у меня память цепкая. И зачали творить насилие, пытки и казни. И ушел я тогда дальше на север, к чуди самоедской, и скрывался там более пятнадцати лет. Но в ожидании кончины явился я в родные края, дабы голову сложить на отчих камнях. Но и в прошествии стольких лет нет мне здесь утешения, тем паче покоя. Гонят меня отовсюду, грозя кострищем.
      И вот, лелея старость свою, заделался я нахлебником у племянника, испытывая его родственные чувства. Так что прошу тебя, боярин, ты уж помилосердствуй, не наказывай строго моего сродственника. Савелий, добрая душа, таким велит быть ваш... — подольщения ради волхв присовокупил, — ваш справедливый Бог. Он то, Савелий-то, лишь на зиму меня приютил, куда мне зимой-то замерзну...
      — А не просил ли Савелий об услугах в обмен на предоставленный кров и питание? Не понуждал ли помочь расправиться с его врагами? — поинтересовался Андрей Ростиславич. К сожалению, я не мог повлиять на боярина, мне казалось, что следует спрашивать совсем по иному.
      — Да разразит меня молния Перунова, да оглушит вовеки гром его, коль я лгу! Смею тебя заверить, боярин, — мой племянник и в мыслях подобное никогда не держал, не говоря уж о прямом палачестве. Я смекнул, о чем ты стремишься разузнать? Ты ищешь убийц хранителя монастырских книг и его товарища богомаза. Знай же — я, а тем паче Савелий ни коим образом не причастны к тем смертям. Клянусь в том тебе самой матерью сырой землею!
      — Хорошо, коль так! Вот ты, старик, долго пожил, многое повидал. Думается мне, обычаи твои древние, как и христианский закон, не благоволят к убийцам. А значит — не призывают к злорадству над бессилием власти восстановить порядок, — получив утвердительный кивок волхва, продолжил уже совсем миролюбиво. — Я более чем уверен, ночная жизнь обители не составляет для тебя тайны. Ибо нельзя просто скрываться, отсиживаясь в каменном мешке, не ведая происходящего снаружи. В твоем положении необходимо быть готовым к любой напасти. Мы с тобой бывалые странники и доподлинно знаем, что любая случайность имеет вполне определенную подоплеку. Она закрыта для взоров непосвященных, но её можно почувствовать, даже не ведая о ней. Просто следует остерегаться, по возможности обходить острые углы. Вот почему каждый скиталец обязательно знает пути, по которым может приспеть беда, чует тропинки, где бродит неотвратимый рок, и даже больше... Я правильно говорю, старик?
      — В общем-то, да... — в раздумье вымолвил волхв. — Скажем, я ведаю, когда настанет мой последний час.
      — Что же, хорошо, коли так. Только никому не открывай свои сроки.
      — Я знаю о том!
      — Быть может, ты, старче, все же знаешь нечто такое, что в состоянии пролить свет на недавние убийства. Не сочти за особый труд, поведай нам, что видел в те прошедшие