Загадка Симфосия. День четвертый

ночи.
      — Уговорил боярин. Для начала доложу, что кроме меня в подземельях больше никто не прячется. С этой стороны чисто. Дальше ты прав, боярин, — в обители есть скрытая, потаенная ночная жизнь.
      Про богомилов ты знаешь и без меня. Сам вельми порадел их разоблачению. Огорошу тебя или нет, но каждый второй в обители знает про ночные бдения. И я уверен, каждый пятый хоть раз да подглядывал за теми радениями. Думается, про них ничего не знал лишь игумен Кирилл, он мало про что ведал, окромя своих Эклог и Номоканонцев. Чаю — его намеренно держали в неведении. Так вот, богомилы, те, как ты знаешь, в большинстве народ смирный, не разбойный.
      — Мне сказывали, что промеж богомилов и волхвов языческих существует давняя, причем налаженная связь. Поддержка и взаимовыручка лежат в основе тех отношений. По сути, богомилы и есть переродившиеся чрез воздействие христианских книг язычники.
      — Мне то мало ведомо, я ведь не высоких степеней. Всего-то мне и не положено знать, может оно так и есть, как ты сказываешь. Случалось мне бывать на бдениях богомильских, скажу тебе как на духу — камлания в капищах более пристойны и разумны, нежели скоморошества те богомильские.
      Я с обостренным интересом внимал их беседе. Разумеется, старому бродяге полностью доверяться нельзя. Я многократно читал и слышал, что всякому богомилу, патарену, павликану, еретику и язычнику вменяется в обязанность всячески лгать и измышлять пред следствием, лишь бы выгородить наставников, уберечь от разгрома общину, продлить самое ее существование. Дабы дурачить следствие, их старейшины намеренно разработали специальные клятвы и уловки для обманного принятия присяги. Все ради того, чтобы даваемые обеты не подлежали исполнению, а мечники и тиуны судебные представали пред идолами тех нехристей в самом дурном свете.
      — Поверим на слово, — уступил боярин, — продолжай далее.
      — Богомилы те, благодаря твоему вмешательству, боярин, сидят по соседним клеткам, а вот пресвитер их, небезызвестный тебе Ефрем, утек, давай бог ноги. И тебе, мечник, трудно будет словить его, а скорее всего, и не сыщешь никогда.
      — Отчего так?
      — Да уверен он в силе своей.
      — Какой такой силе? Откуда у дебелого богомила сила?
      — Да и не богомил он, Ефрем-то, а только прикидывался им. А сила та в покровителях его высоких. Пришлось мне на своем веку повидать множество узников, всяк какой герой не будь, страшится своей участи. А Ефрем, тот аки агнец, спокоен, словно его ничего не касается. Порукой той безмятежности — уверенность, что его не дадут в обиду.
      — Интересно, кажешь, дед, ты почем это знаешь, старик?
      — Я тебе уже сказывал, что видывал не мало радений. И поверь, не такой уж я безмозглый, чтобы обмануться, не отличить липовую подделку от настоящего служения. Пойми... — Ефрем запудрил мозги своим прихлебателям, никакие они не богомилы, просто темнота непросвещенная. А он, Ефрем, выполняет чей то наказ. А уж чей то мне не ведомо?..
      — Да ты не иначе присутствовал на их сборищах?..
      — А зачем? Мне проще подслушать было.
      — Если ты все знаешь, скажи тогда, кто сегодня ночью выпустил Ефрема?
      — Ты, боярин, наверно думал, что это дело рук Савелия. Ошибаешься. Травщик по-родственному пришел меня утешить, а к Ефрему даже не заглянул. И еще хочу сказать, не греши даже мысленно на Савелия. Он инок смиренный, мухи не обидит, не говоря о том, чтобы на кого руку поднять. И еще скажу, есть лекари с разным естеством. Савелий наш — белый от природы, хотя, быть может, сам того не ведает. А белый лекарь на злое дело никак не пойдет, скорее руки на себя наложит, ты это знай, боярин.
      — Так кто выпустил Ефрема?
      — Ишь ты какой ловкий? Я то, быть может, и знаю, а что мне за то будет?
      — Отпущу тебя на все четыре стороны...
      — Я и сам уйду, коль будет надо, никто меня здесь не удержит. Что мне запоры кованные, когда ключи от них у людей находятся. Смекаешь?
      — Да уж, не из дураков. Владеешь силой внушения?.. Встречал я и таких...
      — Верни мне мои свитки, боярин, и разойдемся мирно...
      — Будь по-твоему, верну твою котомку.
      — Поклянись своим богом, а мальчик (это про меня) будет свидетелем клятвы твоей на вашем страшном суде.
      — О чем ты, дед? Христос не велел клясться, разрешил только «да» или «нет». Так вот, я говорю: «да!» — Андрей Ростиславович перекрестился и потом настойчиво вопросил:
      — Говори дед, не томи...
      — Выпустил ключаря Ефрема самолично градский боярин Горислав. Ему удалось подмешать в воду стражникам сонный порошок, как уж он исхитрился, не знаю. О том, боярин обмолвился Ефрему, слух-то у меня еще тот. Через час весь караул сладко спал.
      — Так Горислав-то недавно убит! Надул ты меня, дядя... — разочарованно выговорил боярин Андрей. — Что взять-то с покойника, даже если и помог бежать узнику?
      — Не мне тебя учить, мечник. Хотя бы имя третьего убийцы будешь знать... Я слышал, Горислав был заколот собственным кинжалом. Спешу напомнить, что по ночам убийцы с голыми руками на дело не ходят. А Ефрем только из-под стражи. Спрашивается, чьих рук-то дело? Смекаешь, боярин?..
      — В уме тебе, старче, не отказать! А кто же двоих первых на тот свет отправил, ведаешь?
      — Честно отвечу, сам хотел бы узнать.
      Поспрашивав еще волхва о ночных шатаниях в обители, более ничего не выведав, мы оставили темницу. У самого выхода я спросил Андрея Ростиславича, взаправду ли он вернет бродяге суму с рунами(2). Нисколько не раздумывая, боярин подтвердил: «Да, обязательно верну...»
     
      Примечание:
     
      1. Князь Владимирко — Владимир Володаревич Галицкий (+1153), кн. Звенигородский, Перемышльский, Теребовльский, 1-й князь Галицкий.
      2. Руны — начертанные на дереве, камне и т.п. знаки, применявшиеся для культового служения.
     
     
      Глава 5
      Где калика перехожий Изотий прерывает наши пустые гадания и рассказывает душещипательную историю Ефрема и Горислава
       
      Очутившись на площадке подле трапезной, продуваемой промозглым ветром, мы с боярином невольно ускорили шаг. Затянув кушаки потуже, шли угрюмо, молча, движимые одним желанием: скорей очутиться в тепле. Навстречу нам попадались спешащие по делам чернецы и холопы. Видя нашу напряженную сосредоточенность, они кротко сторонились, а затем подолгу всматривались нам в след. Я озябшей спиной явственно ощущал их пытливые взоры. Какие мысли роились в головах тех людей, что их понуждало вглядываться в наши силуэты, растворяемые сырым туманом? Мне подумалось — они осознавали, что судьба обители, а значит, и их собственная участь находится в наших руках.
      Очутившись в келье, Андрей Ростиславич, высказывая суждения по поводу смерти Горислава, не стал скрывать раздражения и удрученности. Он повел себя так, будто в силу жизненных пристрастий не мог признавать правоту лесовика. Я не отважился перечить ему, да и не было у меня интересных соображений.
      — Положим (одно из любимых словечек боярина), Горислава действительно прикончил ключарь... Но что подвигло Ефрема к расправе? Чем обусловлена вражда вельможи и черноризца средней руки? — и сам себе ответил. — Да ничем, очевидно, убийство заказное. А кто заказчик — не Судислав ли?.. Возможно, старый боярин по причине немощности привлек эконома к исполнению преступного замысла. Что же тогда побудило его избавиться от Горислава?
      И Андрей Ростиславич взялся методично выискать причину предполагаемой распри. Но, увы, не находил ее. Единственное, что серьезно разделяло вельмож, так это отношение к католикам узурпаторам.
      Ростиславич знал, как Горислав, имея давние сношения с венгерскими баронами, встречал королевича Андрея хлебом-солью, всячески лебезил перед захватчиками, надеясь на их милость. Если глубже копнуть, галицкий вельможа приложил руку и к выдворению Владимира Ярославича.
      Старый же Судислав — личность осмотрительная, выжидающе стоял в сторонке, не выражал раболепную покорность уграм. Все знали: Судислав тяготеет к киевскому Святославу, от того и не предпринимал решительных шагов супротив захватчиков, ибо между королем Белой и киевской верхушкой существовало подобие союза. Потому различие меж боярами было не столь разительно в глазах галичан — его относили в разряд вкусов, нежели убеждений. Вельможные бояре олицетворяли собой нескончаемое противостояние дому Галицких князей, потомков Владимира(1), сына Ярослава Мудрого. А их склоки (я был свидетелем одной из них) носили характер соперничества из-за неутоленных амбиций.
      Заподозрить Судислава по крайней мере безосновательно. Коль он загадал убить Горислава, то мог обделать это в более благоприятной обстановке и уж совсем не в ходе чинимого розыска. С другой стороны, имейся у старика веская причина отправить соперника на тот свет, лучшего случая не придумать, ибо все настолько запутано, что черт голову сломит.
      Не стоит, впрочем, спешить делать из престарелого вельможи демоническую личность.
      Кому еще из прибывших с князем персон мог круто насолить боярин Горислав? На ум никто не приходил, кроме лишь владыки Мануила. Что уже слишком!
      Для прочего княжьего люда боярин Горислав являлся персоной высшего порядка. Человек, наделенный рассудком, не станет тягаться с подобной скалой. Просто отступит, затаив зло, ну, укусит, когда исподтишка, но покарать никогда не сможет. Случается, порой от чувства всепожирающей мести маленький человек безрассудно покушается на жизнь большего. Кстати, боярину Андрею удалось выяснить из расспросов Филиппа и гридей, что в дружине княжьей не было особой вражды к Гориславу. Тиуны же всякие, те и вовсе далеки от размолвок с царедворцами, доведись, изнасильничает иной их дочь или жену, так всегда заткнет недовольному рот горстью монет.
      Остаются местные — кто? Кирилл ли, Парфений ли (настоятели прошлый и сегодняшний), неудельный доместик Микулица, келарь ли Поликарп, травщик Савелий, прочие черноризцы — чего им-то делить с вельможею, что общего у инока с ближним боярином? Монах живет вне мира, он обязан былые страсти навсегда оставить за порогом обители. Получая постриг, чернец прощает всех и вся. Изглаживает из памяти добро и зло, испытанное им в оставленном мирском прошлом. Тлен земных треволнений не должен смущать разум и душу инока, мешать приуготовлению к вечной жизни. Но так должно быть в идеале. На самом деле монах — он тоже человек...
      Предположим невероятное. Из всего изобилия монашествующих лишь немногие соприкасались с покойным. Так что те за отношения? Горислав известный землевладелец, его угодья граничат с монастырскими. Он знатный богач, его состояние исконно обеспечивалось торговым и денежным оборотом не только в Галичине и Волыни, но и далеко за их пределами. Боярин, что бы там не говорили, — человек просвещенный, умеющий ценить дельную рукопись, тонкую работу живописца. Но главное, он царедворец, а стало быть — интриган и обманщик. Пойди теперь угадай, что произошло между ним и верхушкой монастырской: Кириллом, Парфением, Поликарпом, да и сбежавшим ключарем Ефремом. Каждый из названных лиц имел особливые дела с Гориславом, и любой