Загадка Симфосия. День четвертый

прытче, чем мы думали, он предвосхитил наш естественный вопрос: «За какие такие заслуги?..»
      — Он Ефрему запретные книги, а тот ему — девиц из окрестных селищ... От меня не скроешь... Раскусил я похотливую натуру библиотекаря. Да и тиуны неоднократно подмечали его игрища с волочайками. Я по долгу службы сказывал игумену о нескромности Захарии, да Кириллу на все насрать...
      — Вон как? — Мы с боярином переглянулись. Келарь походя подарил нам новую версию, и какую! Странно лишь, почему старец Парфений утверждал, что Захария содержал себя в чистоте.
      Боярин изъявил желание подробней узнать подноготную богомила Ефрема. Поликарп не заставил себя упрашивать. Только почему-то заговорил о ключаре в прошедшем времени, будто того уже нет на свете:
      — Многие наши иноки, — продолжил келарь, — относились к Ефрему с предубеждением и опаской. Да и сам я, грешный, не любил и побаивался его. Недобрый он человек. После общения с ним на душе делалось пусто и мрачно, будто вытянули из тебя жизненные соки. А коль повздоришь с ним — ужас!.. Болел я тогда тяжко, — инок горестно вздохнул. — Признаюсь, после его посещений кропил я келью святой водой, окуривал ладаном. Неспроста, видать, шла молва о нем... Подозревали Ефрема в сношениях с нечистой силой. Якобы спознался он с нею, обретаясь в пещерных скитах болгарских.
      Возблагодарю Господа, — Поликарп размашисто перекрестился и, сделав поклон в сторону боярина, добавил подобострастно, — а также усердие ваше, Андрей Ростиславич!.. Разворошили таки богомерзкое гнездовье! Скажу честно, не я один подозревал, что в обители ночами творится неладное. Но боялись люди ключаря, стороной обходили, не желали связываться. А уж следить — упаси Бог. Кабы наверняка знать про поганые радения, может, и проучили бы его...
      Мне подумалось: «Не криви душой, отче, кому надо — знали о богомилах, но помалкивали, верно, соблюдали особый интерес».
      Тем временем келарь истово затараторил:
      — Вот и винюсь, Господь не сподобил... Околдовал Ефрем, окаянный всех опутал бесовскими сетями... Выискался же он на мою голову. Не приведи Господь, — поймав наши недоуменные взоры, Поликарп пояснил, — действительно, в крупных православных обителях по студийской традиции предусмотрена уставом должность отца эконома. Который не просто ключарь, не только старший тиун при хозяйстве, а прямой заместитель келаря. Кроме того, по усмотрению настоятеля эконом ведает работами помимо круга обязанностей келаря, напрямую советуясь с игуменом. Как правило, то долговые тяжбы, завещания, дарственные и иные сутяжные дела. Ефрем был не волен командовать средствами обители, но, как и келарь, как и казначей, знал о ее денежном обороте.
      В грядущей стези Ефрема просматривалось два возможных пути: стать или келарем, или казначеем. Случается, неразумный игумен совмещает эти два послушания — тем самым рубит сук, на котором сидит. Ибо назначает как бы второго настоятеля, умаляя себя самого.
      Поликарп, будучи в годах, небезосновательно подозревал, что отец Ефрем всеми правдами-неправдами, а и того хлеще, колдовством подвигает игумена Кирилла к принятию подобного решения, даже не дожидаясь кончины самого Поликарпа. Отец же казначей по слабоволию своему и вовсе не стал бы противиться сумасбродству настоятеля.
      Меня поразило тогда, насколько же самолюбивы высшие иноки здешнего монастыря. Все вожделенно рвутся к власти. Хотя, как лица духовные, обязаны знать, что власть над ближним по сути своей есть неправда и зло, а потому губительна для христианской души. Редкий человек пронесет врученный ему «верх над ближним» от начала до конца как дар и сосуд Божьей справедливости. Редкий человек вынесет искушение властью. Редкий не очерствеет сердцем и не изъязвится умом от соблазнов властолюбия.
      Пора возвернуть в киновии царившую в старое время заповедь. Она гласит: «Почтенна не власть и атрибуты ее, а духовный авторитет пастыря, наделяющий страждущих благодатью». Не зря зачинатели печорские старцы Антоний с Феодосием, уничижая собственное достоинство, прислуживали братии, не гнушались простой, грубой работы. И насколько непритязателен, насколько тяжел был их труд, настолько легко воспаряла их непогрешимая святость.
      Мы удивились, узнав честолюбивые намерения Ефрема. Интересно, каким образом они соотносились с идеей богомильства? Неужели эконом настолько самонадеян, что не признавал очевидных истин. Неужто он думал, что его радения так и останутся тайной для окружающих?.. Суеверный келарь, как и подавляющее большинство иноков, объяснял твердокаменность ключаря приверженностью к черной магии.
      Далее Поликарп поведал нам уж вовсе любопытные истории из Ефремовой жизни. Со слов келаря, он разузнал о том чисто случайно. Но мне думается — вызнал предумышленно, опасаясь усиления молодого соперника, стремясь сыскать тому крепкую узду.
      Четверть века назад, в самый расцвет славы и могущества князя Ярослава Владимировича, произошло следующее... Вопреки договору с Царьградом, ополчившемуся на венгров, принял Осмомысл под свое покровительство первейшего врага самого кесаря. То был двоюродный брат императора Андроник Комнин, чудом бежавший из узилища. Окружив царевича заботой и вниманием, Ярослав развлекал его царскими охотами и пирами, даже дал в удел несколько городков. Андроник же, помимо приятного времяпровождения, съякшался с венграми, рассчитывая на совместный поход супротив Мануила.
      Император оказался гораздо умней. Он нашел верный способ укрощения заговорщика. В Галич прислали двух митрополитов, которым удалось урезонить Андроника. Речь шла о судьбе семьи изменника. В итоге братья пришли к полюбовному соглашению. Беглец с честью возвращался обратно.
      В Галиче были устроены грандиозные проводы царевича. Андроник и Ярослав обменялись великими дарами. Сам епископ Козьма сопровождал поезд Андроника до границ княжества, а многие духовные персоны поехали с ним аж до Царьграда.
      В их числе, как ни странно, оказался и инок Ефрем. Сказывали, что Осмомысл знал его лично, оттого и отличал. Только вот возвернулся на родину Ефрем не сразу. Погостив в киновиях византийских, по пути домой в Болгарии пленили его враги империи. И более года содержали в неволе, пока князь не соизволил выкупить черноризца.
      Мы с боярином развели руками: вот откуда произрастают богомильские корни отца эконома. Вот где он поднабрался познаний и опыта еретического, вот откуда способности воздействовать на людей.
      Но и это еще не все. При жизни Ярослава Владимировича Ефрем два раза снаряжался с поручением в царство Болгарское и подолгу живал там, разъезжая свободно по тамошним весям. Вот он и совершенствовался, вот он и практиковался в ереси и ведовстве. Последний, третий раз он ездил в Болгарию уже при кратком правлении Романа Мстиславича Волынского. Но сие особая история.
      По смерти старого Ярослава все пошло наперекосяк в Галицком уделе. Завещав престол незаконнорожденному сыну Олегу, князь, достигнув клятвенного заверения бояр, дружины и лучших людей Галицких, не смог предугадать их предательства. Стоило ему отдать Богу душу, как Настасьиного сына тотчас согнали с места, призвав Владимира Ярославича, законного наследника. Когда же Олег тот с помощью Овручского Романа Ростиславича отвоевал завещанный Осмомыслом трон — его попросту отравили.
      И вот тогда Владимир зазнался, явив возмутительный образ жизни. По городу пошел ропот, и не мудрено, что сим воспользовался волынский сосед. В Галиче-то как — всякий, обозвавшись князем, всегда сыщет сторонников, потому как сверх меры своенравны галичане, а галицкие бояре больно независимы и корыстны. По ним хорош любой князь, только бы не покушался на их вольности и привилегии.
      Так вот, Владимир не знал удержу, пил чрезмерно и до девок охоч был, пошибал дочек боярских да купецких. Приплели еще его полюбовницу — безродную попадью. Взбунтовался народ, научаемый прихвостнями Романа Волынского, предъявил князю позорные условия. Владимиру Ярославичу пришлось уступить, не отдавать же попадью на растерзание, бежал он в Венгрию к королю Беле.
      Сия история известна всем, — старался убедить келарь, но, насколько мы знали, был он неправ или нарочно лгал нам... Ненависть боярская произошла не от веселья и загулов княжеских, не в них следует искать причину той злобы. Круто повел себя молодой князь, по примеру кесаря стал притеснять старые боярские роды, вознамерился править единолично.
      Роман же Мстиславич так толком и не утвердился на Галицком престоле. Опять-таки бояре возмутились, не по нутру пришелся им своекорыстный нрав волынского князя, им бы с мякишкой кого. Роман надумал искать поддержку, снарядил посольства в разные края, тут то и пригодился знаток Болгарии Ефрем.
      А когда посланцы воротились обратно — в Галиче сидел уж венгерский Андрей. А Роман, несолоно хлебавши, подался в Овруч к своему тестю и тезке, ибо родной Владимир-град отказался его принимать. Там у них своя история — история братней вражды.
      Однако, несмотря ни на что, Ефрем, уж как он там уговорил старого настоятеля, отправился в Овруч вослед сбежавшему Роману. Вернулся он вместе с Кириллом — новым настоятелем. Игумен, не долго думая, поставил Ефрема ключарем.
      Теперь нам захотелось узнать: каковы, по мнению келаря, отношения отца эконома с покойным Гориславом?
      Поликарп, при всем тщании очернить Ефрема, уже мало чем мог помочь. Старик высказал лишь одно небезынтересное предположение, правда, весьма злобное и сильно надуманное. Якобы ключарь Ефрем на пару с Гориславом по корыстному сговору вершили противозаконные сделки. Поликарп взялся было пояснить, как приятели надували казну. Но нам пришлось прервать излияния словоохотливого келаря, ибо они грозили повергнуть нас в скучнейший ворох проблем и нужд хозяйственной жизни обители.
      Боярин Андрей, завершая разговор, спросил келаря, что тот слышал о кладе, якобы зарытом в окрестностях обители. Поликарп и тут не сплоховал.
      В киновии после смерти князя Ярослава велось много пустопорожних разговоров о превеликом кладе, запрятанном где-то поблизости в горах. Легковерная братия шепталась по темным углам, плодя всяческие домыслы и чертовщину. Сам он не знал — откуда пошли пересуды, но схрон тот упорно связывали с именем Осмомысла. Уверяли, что на клад наложено страшное заклятие и до времени взять его без особого заговора никак нельзя.
      Отыскались даже проныры, что обратились за содействием к позабытым чародеям, влачащим жалкое существование в лесных чащобах. Баламутов за подобную прыть нещадно наказывали, налагая жестокие епитимьи. И было, успокоились и смирились те мечтатели. Да тут венгры внесли кровавую лепту, казнили монастырских старцев: игумена и библиотекаря. Причину того злодейства неизменно связывали с розысками проклятого клада.
      В отношении эконома келарь твердо подтвердил, что Ефрем так же проявлял интерес к кладоискательству, но затем поостыл. Возможно, он кое-что выведал и уже не болтал о поисках, верша их в секрете. Были ли у него