Дневник ведьмы. Повесть.

отупляющем  ритме,  и,  постоянно  борясь  с  желанием  оттолкнуть  его  от  себя,  сбросить,  освободиться,  поскольку  каждое  его  движение  доставляло  мне  невыносимую  муку,  повторяла  как  заклинание:  «Потерпи  еще  немножко  -  сейчас  тебе  станет  приятно.  Еще  немножко  -  и  тебе  станет  приятно…»
     Но  приятно  так  и  не  стало.  Просто  через  пару  минут  по  телу  моего  мучителя  словно  прошла  судорога,  раскаленный  болт  внутри  меня  дернулся  еще  несколько  раз  и  замер.  В  эту  секунду  я  впервые  испытала  облегчение  -  облегчение  от  того,  что  все,    наконец,  закончилось.
     Все  еще  тяжело  дыша,  Борис  вытянулся  рядом  со  мной  на  диване  и  несколько  минут  лежал  не  двигаясь.  
      Я  тоже  лежала  неподвижно  и  при  этом  безотрывно  смотрела  на  его  член  (теперь  он  показался  мне  не  таким  огромным,  каким  представлялся  во  время  траханья),  в  презервативе  -  и  когда  только  Борис  успел  его  натянуть  -  сильно  походивший  на  сардельку  в  целлофановой  упаковке.  Нет,  это  не  было  праздным  любопытством.  Да  и  никаких  особых  желаний  он  во  мне  сейчас  не  будил.  Наоборот,  я  смотрела  на  него  чуть  ли  не  с  отвращением,  потому  что  прекрасно  понимала,  что  это  и  есть  тот  самый  болт,  который  минуту  назад  безжалостно  разрывал  мне  внутренности.
     -  Лида,  ты  не  обиделась  на  меня?  -  голос  Бориса  прозвучал  как  будто  из  другого  мира.  В  первую  минуту  мне  даже  показалось,  что  он  принадлежит  кому-то  другому,  а  не  этому  совершенно  незнакомому  голому  парню,  пристроившемуся  рядом  со  мной  на  диване.
     -  А  почему  я  должна  на  тебя  обижаться?  (Опять  двадцать  пять!  И  как  же  он  любит  оправдываться,  выяснять,  строить  предположения…  Молчал  бы  уж  лучше!  И  так  на  душе  тошно.)
     -  Но…  мне  показалось,  я  повел  себя  несколько  грубо.
     -  Тебе  это  только  показалось, -  сказав  это,  я  повернулась  к  Борису  спиной,  давая  понять,  что  разговор  окончен.  Только  бы  он  снова  не  завел  ту  же  самую  бодягу!  Неужели  он  не  понимает,  что  в  некоторых  случаях  лучше  всего  просто  помолчать.
     Минуту  или  две  в  комнате  было  тихо.
     -  Лида,  может,  мне  лучше  уйти?    
     Я  ничего  не  ответила,  лежала,  рассматривая  обивку  на  диване.  Я  слышала,  как  Борис,  еще  с  минуту  поворочавшись,  встал,  зашелестел  поднимаемой  с  пола  одеждой.  Я  продолжала  лежать,  отвернувшись,  чутко  прислушиваясь  к  каждому  звуку  у  себя  за  спиной.
     Вот  он  закончил  натягивать  на  себя  брюки  и  рубашку,  теперь  надевает  туфли.  Для  чего-то  несколько  раз  прошелся  по  комнате,  поднял  что-то  с  полу.  Вот,  наконец,  направился   к  дверям.  Его  шаги  уже  в  коридоре.  Долго  возится  с  замком.  Открылась  дверь…  Неужели  он  вот  так  просто  и  уйдет?..  Нет,  возвращается.
     -  Лида,  ты…  это…  прости  меня.  Прости,  что  так  получилось.
     Снова  удаляющиеся  шаги.  Хлопает  дверь.  На  этот  раз  действительно  все.
     Я  вдруг  чувствую,  как  что-то  медленно  накипает  под  глазами,  длинными  обжигающими  струйками  сбегает  по  щекам.  Что  это  со  мной?  Неужели  я  плачу?..  
     Да,  я  плачу.  Я  плачу  даже  сейчас,  когда  пишу  эти  строки.  От  обиды.  От  разочарования.  От  какой-то  пустоты  внутри.  Неужели  все  уже  произошло?  Неужели  это  и  есть  то,  к  чему  я  стремилась?  Выходит,  я  не  люблю  Бориса?  Выходит,  все,  что  я  испытывала  к  нему,  всего  лишь  плод  моего  воображения?
     Нет,  это  невозможно!  Невозможно!  Просто  сегодня  у  меня  такое  настроение.  Это  пройдет,  обязательно  пройдет.  Наверняка  завтра  все  будет  по-другому.  Надо  подождать  до  завтра…



     Понедельник,  25  октября

     Сегодня  кое-что  произошло.  Но  обо  всем  по  порядку.
     Этой  ночью  мне  приснился  сон.  Борис,  все  в  той  же  греческой  тунике,  припав  на  одно  колено,  протягивает  мне  яблоко.  Вид  у  него  при  этом  довольно  жалкий:  нос  и  глаза  покраснели  и  распухли  от  слез,  губы  предательски  дрожат.
     За  его  спиной  я  успеваю  заметить  два  пустых  кресла.  Это  означает,  что  мои  соперницы  повержены  и  я  здесь  полновластная  хозяйка.  Царственным  жестом  я  беру  яблоко  из  рук  Бориса  и  с  наслаждением  впиваюсь  в  него  зубами.
     Но  что  это?  Такое  спелое  и  румяное  с  виду,  на  вкус  оно  оказывается  нестерпимо  кислым  и  даже  слегка  отдающим  горечью.  Я  с  трудом  проглатываю  кусок,  изо  всех  сил  стараясь  не  показывать,  насколько  мне  это  неприятно.  Тем  более  что  Борис  смотрит  на  меня  безотрывно,  словно  спрашивая  взглядом:  «Ну  как?  Тебе  нравится?»  Я  через  силу  улыбаюсь  ему  и  вновь  запускаю  зубы  в  яблоко.  И  в  ту  же  секунду  чувствую,  как  мое  лицо  передергивает  гримаса  отвращения.  Не  в  силах  сдерживаться,  я  выплевываю  этот  недоеденный  кусок  прямо  в  изумленное  лицо  Бориса…
     Проснулась  я  все  с  той  же  кислой  оскоминой  во  рту  и  несколько  минут  лежала,  уставив  взгляд  в  потолок.  На  душе  было  по-прежнему  муторно.  Вчерашнее  состояние  не  только  не  прошло,  а,  напротив,  еще  больше  обострилось.
     Никого  не  хотелось  видеть.  Я  даже  обрадовалась,  когда,  взглянув  на  часы,  убедилась,  что  собираться  в  школу  уже  нет  никакого  смысла,  так  как  я  давно  опоздала.  Оказывается,  вчера,  укладываясь  спать,  я  забыла  завести  будильник.  Что  ж,  значит,  не  судьба.
     Я  еще  с  полчаса  повалялась  в  постели,  потом  стала  медленно  приводить  себя  в  порядок.  Есть  совершенно  не  хотелось,  но  я  заставила  себя  проглотить  бутерброд,  запив  его  стаканом  холодного  чая,  от  чего  меня  чуть  не  стошнило.
     В  какой-то  момент  я  поймала  себя  на  мысли,  что  никак  не  могу  избавиться  от  чувства  гадливости.  К  себе.  К  предметам,  которые  меня  окружают.  Вообще  ко  всему.  
     Что-то  подобное  я  испытывала  позавчера,  когда  в  ванной  смывала  со  своей  кожи  пятна  крови.   Ярко-алая,   с   пурпурным   оттенком,   по   цвету  
она  очень  отличалась  от  менструальной.  Это  была  кровь,  свидетельствующая  о  моей  потерянной  девственности.
     Я  вдруг  снова,  в  который  раз  испытала  острую  жалость  к  себе  самой.  На  глаза  навернулись слезы.  Я  с  трудом  взяла  себя  в  руки,  попытавшись  думать  о  чем-нибудь  другом.  Какая  же  я,  оказывается,  сентиментальная  дура!  Никогда  бы  не  подумала,  что  буду  так  сильно  переживать  по  этому  поводу.
     А  может,  дело  вовсе  не  в  этом?  Может,  если  бы  в  субботу  все  было  по-другому,  я  бы  сейчас  меньше  расстраивалась?  
     По-другому…  Легко  сказать  «по-другому».  А  вдруг  по-другому  нельзя?  Вдруг  у  меня  с  Борисом  половая  несовместимость?  Или,  еще  хуже,  я  вообще  не  приспособлена  для  того,  чтобы  заниматься  любовью?  А  что,  очень  может  быть!  Ведь  я  же  ведьма,  я  не  такая  как  все.      
     Как  ни  странно,  эта  мысль  совершенно  меня  не  расстроила.  Ну  и  что  такого,  что  секс  мне  противопоказан!  Живут  же  некоторые  люди,  вообще  ничего  не  зная  о  сексе.  Наша  Ангидридовна,  например.  Или  одна  тетка  с  материной  работы,  страдающая  слоновьей  болезнью  -  ее  все  мужики  десятью  дорогами  обегают…  Тьфу  ты,  черт!  Нашла,  с  кем  сравниваться!  Я  же  не  уродка  какая-нибудь!  И  потом  -  ничего  ведь  не  доказано.  Говорят  же,  что  первый  блин  всегда  комом.  Надо  попробовать    хотя  бы  еще  один  раз…
     Но  стоило  мне  только  вспомнить  пережитые  накануне  мучения,  как  все  мои  внутренности  тут  же  сжались,  словно  сведенные  судорогой,  а  к  горлу  подступила  тошнота.  Нет,  если  я  когда-нибудь  и  решусь  на  это,  то  очень  не  скоро.  
     У  меня  вдруг  возникло  жуткое  желание  смыть  с  себя  весь  вчерашний  ужас,  очиститься,  избавиться  -  хотя  бы  на  время  -  от  гнетущего  состояния  подавленности  и  разочарования.  Я  чуть  ли  не  до  краев  наполнила  ванну  горячей  водой,  вылила  в  нее  остатки  шампуня  и,  поскорей  сбросив  одежду,  с  наслаждением  погрузилась  в  душистую,  пахнущую  хвоей  пену.
     Не  знаю,  сколько  я  пролежала  так,  без  движения,  без  мыслей,  в  состоянии  полной  расслабленности.  Может, полчаса.  Может,  час.    Потом,  намылив  мочалку,  с  каким-то  остервенением  принялась  елозить  ею  по  своему  телу,  пока  оно  не  стало  пунцовым.
     Когда  на  ватных  ногах  я  выползла,  наконец,  из  ванной,  перед  глазами  у  меня  плясали  желтые  и  зеленые  круги,  а  сердце  в  груди  бухало  как  бубен.  И  в  этот  самый  момент  зазвонил  телефон.
     Сначала  я  хотела  просто  не  брать  трубку,  так  как  это  мог  быть  кто-нибудь  из  школы,  но  он  так  настойчиво  верещал,  что  я  не  выдержала.
     Это  оказался  Борис.  Шмыгая  носом,  он  плачущим  голосом  сообщил  мне  ошеломительную  новость:  позапрошлой  ночью  Надька  покончила  с  собой,  проглотив  целую  пачку  сонных  таблеток.  
     Борис  узнал  об  этом  только  сегодня  утром.  Вчера  целый  день  он  пытался  проникнуть  в  больницу,  но  его  не  пустили.  Возможно,  в  это  время  ее  еще  пытались  спасти,  хотя,  по  его  же  словам,  обнаружили  Надьку  слишком  поздно  для  того,  чтобы  предпринимать  какие-то  серьезные  действия.  
     Никто  из  ее  окружения  -  ни  врач,  ни  нянечка,  ни  родители  -  даже  не  догадывались  о  Надькиных  планах.  Да  и  сам  Борис,  когда  встречался  с  ней  накануне,  не  заметил  в  поведении  пострадавшей  ничего  особенного:  она  болтала  как  ни  в  чем  не  бывало  и  в  целом  выглядела  довольно  спокойной.  И  только  ночью,  когда  все  разошлись…
     -  Я  должен,  должен  был  догадаться!  -  захлебывался  в  трубке  голос          Бориса. -  Ведь  это  так  ужасно…  для  девушки…  потерять  ногу!.. -  после  этого  его  слова  вновь  перешли  в  невнятное  бормотание,  и  мне  жутко  захотелось  нажать  на  рычаг,  чтобы  только  не  слышать  всего  этого.  Поэтому  я  испытала  огромное  облегчение,  когда  через  минуту,  извинившись,  он  сам  прервал  связь.  
     Получилось,  что  за  все  время  общения  с  Борисом  я  не  произнесла  ни  единого  слова.  Да  и  что  я  могла  сказать  в  этой  ситуации!  Новость  о  Надькиной  смерти  привела  меня  в  состояние  легкого  шока.  Не  то  чтобы  я  была  сильно  расстроена,  но  и  радости  особой  не  испытывала.  
     Пожалуй,  единственное,  что  я  почувствовала  в  тот  момент,  это  сильнейшее  раздражение.  Да,  именно  раздражение.  Раздражение  от  того,  что  сразу  же  после  свидания  со  мной  Борис  отправился  к  Надьке,  что  все  это  время  он  думал  только  о  ней  и  даже  сейчас,  сообщая  мне  эту  новость,  ни  словом  не  упомянул  о  своем  позавчерашнем  промахе.  Да  ему,  наверно,  даже  в  голову  не  пришло,  насколько  он  был  жалок  в  роли  любовника  и  как  сильно  меня  этим  обидел!
     Но  оказалось,  что  все  это  только  цветочки  по  сравнению  с  тем,  какое  негодование,  даже  возмущение  вызвал  у  меня  поступок  Надьки.  По-настоящему  я  поняла  это  только  сейчас,  и  чем  больше  об  этом  думаю,  тем  все  больше  укрепляюсь  в  мысли,  как  ловко  эта  сучка  обвела  меня  вокруг  пальца.  
     Ведь  я  совсем  не  желала  ей  смерти.  Я  всего  лишь  хотела  увидеть  ее  унижение,  ее  позор  (сколько  раз  я  рисовала  в  своих  мечтах  картину,  как  прохожу  под  руку  с  Борисом  мимо  скачущей  на  костылях  Надьки,  окидывая  ее  сочувственно-презрительным  взглядом),  но  теперь  это  невозможно.  Приняв  решение  уйти  из  жизни,  моя  соперница   разрушила