дыры в других людях делать, много, а вот штопать нас, не всем дано! Удачи тебе!
Парню явно было приятно услышать такие слова, как-то отошла в сторону тоска от размолвки с девушкой и перспектива дальнего гарнизона. В комнате было почти совсем уже светло и Юрий заметил, что его собеседник слегка покраснел от услышанного.
Но время упущено, подумалось Кудашеву, совсем рассвело, утро… Идти куда-то, медитировать, не стоило. Легко можно нарваться на лишние вопросы. Да и Маша проснется, наверное, скоро. Если его не будет рядом, после их первой ночи, что она подумает?
— Пойду я к себе! Спасибо за отличную песню и добрые слова. Ты не грусти, Олег. Знать лучшие дни у тебя впереди! — он поднялся из-за стола, одернул рубаху и, не ожидая ответа, вышел в коридор.
Маша проснулась в тот момент, когда он тихонько скользнул в комнату аспирантов. Она сладко потянулась, улыбнулась, увидев его, протянула к нему руки. Юрий сел на краешек постели, нагнулся и поцеловал ее в покрасневшую от сна щеку. Тут же руки обвили ему шею, девушка притянула его к себе, он рухнул в постель. Полетела в сторону лихорадочно стаскиваемая одежда и девичье тело обожгло Кудашева будто огнем. Она не спрашивала, куда он выходил, а Кудашев ничего не говорил. Их губы не разъединялись, а руки гладили и ласкали тела друг друга, повторяя при свете начавшегося дня то, что началось под покровом глубокой ночи.
На завтрак почти опоздали. Пару раз, отдышавшись, они уже начинали было одеваться, но вновь падали на смятую постель в объятиях друг друга. Когда все же вышли из комнаты к завтраку, Машины губы припухли от поцелуев, а скулу Юрия украшал весьма подозрительный синяк. И он только радовался, что под одеждой не заметны царапины на спине и бедрах и другие, красноречивые следы их страсти. Маша сияла, время от времени бросая на своего мужчину взгляды, от которых ему было не по себе. Смесь восторга и хищного голода! Девушка сама не ожидала от себя такого темперамента и напора, до такой степени это не походило на ее первый сексуальный опыт. Но у самой двери комнаты-столовой она замешкалась, вдруг вспомнив вчерашнюю ссору с Оксаной. Ой, божечки ты мой, как же стыдно! Хоть бы Оксанки тут не было!
Но не тут-то было. Оксана, по-видимому, пришла незадолго до них и активно намазывала толстый слой масла на кусок белой булки. На звук негромко скрипнувшей двери, все находившиеся в этой комнате, используемой студентами, как столовую, обернулись. Кроме Оксаны, завтракали двое парней, один из которых, Олег, был вновь со своей подругой. Судя по их унылым лицам, отношения между ними оставались далекими от идиллии. Еще один молодой мужчина и девушка, имен которых Юрий не запомнил, о чем-то в полголоса разговаривали. При виде Кудашева и Маши, все замолчали, пристально рассматривая вошедших. Только Оксана, бросив быстрый взгляд на подругу с приятелем, громко фыркнула и демонстративно отвернулась. Неловкая пауза длилась не долго:
— Ну, давайте за стол, герои любовники, мы уж тут думали, вы вовсе к обеду встанете! — улыбнувшись, сказал Олег.
Маша смутилась и покраснела. Хотя студенты-медики, вовсе не были ханжами и частенько, в своем кругу, откровенно обсуждали самые откровенные физиологические темы, но одно дело говорить о ком-то, а совсем другое слышать подобное о себе. Но все разрядилось веселым смехом присутствующих, и они присоединились к компании за столом. Но явно тему оставлять не спешили, оказывается шуму они наделали ночью много, сами того не замечая. Одна Оксана, сидевшая рядом с ними, оставалась хмурой. Лопатина и так переживала за их вчерашнюю сцену ревности, наконец не выдержала.
— Ну ладно тебе! Прости за вчерашнее… Сама не знаю, что на меня нашло! — шепнула она, склонившись к подруге, улучив момент.
Та ответила не сразу, явно делая усилие:
— Ладно…забыли! — А потом, пристально посмотрев на разговаривавшего с парнями Кудашева, так же чуть слышно, спросила:
— Что, так оказался хорош?
Маша, покраснев, не нашла, что ответить и принялась с усиленным рвением размешивать в стакане чай. Только окончив завтракать и вставая из-за стола, нагнулась к самому Оксаниному уху, прошептала:
— Более, чем хорош!
И оставила подругу с завистью смотреть им с Кудашевым вслед.
В коридоре они расстались, договорившись встретиться через пятнадцать минут у выхода на первом этаже. Оба молча постояли, борясь с желанием вновь пойти вдвоем в комнату аспирантов, но победила в конце концов сознательность и предвкушение, что уж вечером они точно все повторят. Вернувшись в комнату и заправляя измятую постель, обершарфюрер вновь почувствовал знакомую уже тревогу и беспокойство. А ведь круги вокруг него все сужаются и сужаются, кроме того он начал чувствовать какую-то противоборствующую силу. Сила эта, чем-то схожая с его, пока не нашла, где он, но само наличие столь неожиданных чувств добавило чувство опасности. В голове будто начал звонить тревожный звонок, пока тихо, на грани восприятия, но он знал, чувство это, будет все расти, а звонок звонить все громче.
В фойе они встретились, как и договаривались, не в привычках Маши было опаздывать. Взявшись за руки, они покинули общежитие Смоленского государственного медицинского университета, провожаемые недовольным на весь мир, взглядом плешивого вахтера.
— Я тебя до центральной библиотеки провожу, покажу куда пройти, а сама с девчонками, поеду к нашим подшефным. В детский дом. Нужно отвезти туда собранные студентами подарки. Давно уже нужно было, да то экзамены, то еще что-то… — говорила Маша. Девушка, весело рассказывала о своих планах, прижимаясь всем телом на ходу к Кудашеву, тревога которого, от чувства их близости постепенно отходила на задний план. Не проходила. Только скрывалась за его ласковой улыбкой обращенной к любимой женщине.
Глава 15. Удавка на шее
Собираясь на службу, Николай Иванович был весел и даже бодр, хотя спать пришлось мало. Небольшой дискомфорт и тяжесть внизу живота, легкая боль в паху вовсе не вызывали тревоги. В ванной, пока брился, удивлялся — смотрел на него из зеркала, да не молодой, с проседью, с покрасневшими, припухшими глазами, но привлекательный еще мужчина. А это еще что? У основания шеи, почти на ключице, багровел самый настоящий, здоровенный засос… Откуда? Хотя ясно, откуда, но от кого? А хрен ли! Не все равно?! Николай Иванович только довольно усмехнулся, вытирая полотенцем гладко выбритые щеки и шею. Насвистывая что-то фривольно-эстрадное и завязывая галстук, вспоминал, как сходил поутру в туалет, будто держал в руках мощный пожарный брандспойт. А ведь еще вчерашним утром, чертыхаясь, выдавливал из себя жалкие капли... Да, Павел Петрович, не только ты кувшины по столам двигать можешь… а и делов всего, что рукой коснулся. Хотя, конечно, понятно, не все так просто…
Уже собираясь вчера домой, вдруг сам не поняв отчего, предложил подвезти Лену. Секретарь, уже начавшая отвыкать от таких знаков внимания, смутилась и покраснела. Все дорогу до дома в машине молчали, а у подъезда, она дрогнувшим, срывающимся голосом предложила зайти на минутку. Генерал кивнул и буркнул водителю: «Я скоро». Пока поднимались по лестнице, Лена шла впереди, покачивая бедрами. К четвертому этажу, у Кожевникова, не сводившего глаз с ее туго обтянутого юбкой зада, так встал, что было уже невмоготу. Казалось, будто пуговицы на ширинке поотрывает и засвистят они, как пули с рикошетом от подъездных стен. В прихожей, как только она, вся пунцовая от предчувствия, повернулась к нему, он сжал в объятиях, покрывая милое лицо поцелуями. А потом взял ее прям там, задрав юбку и нагнув у одежной вешалки. Потом на руках отнес в спальню, они любили там друг друга, изголодавшись, вновь и вновь, как в славное прежнее время. Уже ближе к полуночи он стал собираться домой, когда вдруг заметил, что женщина плачет. Ее округлые загорелые плечи, которые он только что целовал, вздрагивали от рыданий. Николай Иванович обнял ее, притянув к себе покрытое слезами лицо, и только сейчас понял, что это слезы счастья.
Никита, водитель служебной «Волги», завидев вышедшего из подъезда шефа, запустил двигатель как ни в чем не бывало. Будто обещанное «скоро» не заняло три часа. Генерал ценил невозмутимость своего прапорщика-водителя. А гарантией его личной преданности служила осведомленность начальника в некоторых грешках Никиты. Не то, чтобы очень больших, но партбилет на стол можно было выложить легко. От дома Лены до его было менее пяти минут. У дома он отпустил машину и посмотрел в окна. На кухне горел свет. Он представил, как жена, сидит на кухне, поджав ноги и читает что-нибудь из классиков на английском или немецком. Как знать, если бы не выбрала она судьбу жены офицера с постоянным скитанием по временным углам, давно бы сделала карьеру в МИДе.
— Сука ты, Кожевников, — сказал Николай Иванович себе, почувствовав укол совести. Нет, не раскаяния, за проведенный с любовницей вечер, а сожаление за этакий бардак в личной жизни. Услышав открывающуюся дверь, жена вышла навстречу с кухни.
— Здравствуй, Мариша, — дежурно поздоровался он, целуя супругу в так же дежурно подставленную щеку. Она была в не новом уже, но любимом китайском, шелковом, красном халате с взрывом цветов самых причудливых оттенков. Халат был длинный, до середины голеней и подвязанный пояском, четко определял высокую талию. Генерал неожиданно задержался на фигуре жены взглядом, отметив про себя, что если не считать, что она старше Ленки почти на пятнадцать лет, то еще очень даже ничего, несмотря на начинает набирать полноту в бедрах и животе. Марина всегда следила за собой и когда-то серьезно занималась легкой атлетикой, что, несомненно, до сих пор сказывалось на фигуре.
Отдав ей пиджак и распустив галстук, он прошел на кухню, где на столе, у кухонного уголка, лежала обложкой вверх раскрытая книга. Кожевников взглянул на темно-бордовую обложку, Charles John Huffam Dickens «Bleak House». С института, жена боготворила Диккенса. Он наоборот, не то что бы ни любил его, скорее вообще не интересовался классиками Викторианской эпохи, да и литературой вообще. Наверное, оттого, что приходилось в основном читать протоколы допросов, а не труды литераторов. Странно, но именно сейчас вспомнил давние рассказы жены о писателе. Старина Диккенс слыл человеком со странностями. Писатель нередко самопроизвольно впадал в транс, был подвержен видениям и время от времени испытывал состояния дежавю. Когда это случалось, писатель нервно теребил в руках шляпу, из-за чего головной убор быстро терял презентабельный вид и приходил в негодность. Сам Диккенс, говаривал, что его романы ему диктовал, нашептывал, какой-то таинственный голос, он с полной серьезностью рассказывал друзьям и знакомым, что видит призраков и часто жаловался, что не может от них скрыться. Помнится, давно, когда Марина рассказывала ему это, Николай усмехнувшись сказал, что знаменитый писатель был «обычный шизик» и сейчас любой психиатр не затруднился бы с таким диагнозом. Сегодня же, глядя на обложку, вспоминая последние события, думал, а ведь, не все так просто было с этим Диккенсом.
Жена что-то спрашивала, рассказывала, гремела стаканами, ставила на плиту чайник, а генерал, будто не слышал, ее
