тут играет то, что Людендорф близко сошелся с Гитлером, и это привлекает к нему наших военных. Но фон Лоссов, трезвомыслящий человек и не теряет головы, хотя отказался выполнять приказ из Берлина разогнать этот так называемый «Немецкий союз борьбы» и закрыть их газету. Восстания он не допустит!
Комиссар достал из стола массивный серебряный портсигар и протянул его полицейскому. Они закурили. Некоторое время оба молчали.
— Тогда завтра, 8 ноября, вечером, как и было объявлено, мы выступим с заявлением и объясним нашу позицию в «Бюргербройкеллер». Жаль, очень жаль, что у Гитлера не хватает трезвого взгляда на происходящее. — фон Кар, поднялся из-за стола и кивком головы дал понять начальнику полиции, что разговор окончен.
Огромный пивной зал, построенный в Мюнхене на Розенхаймерштрассе, в 1885 году, был рассчитан почти на две тысячи мест, но вечером, 8 ноября 1923 года, там собралось без малого три тысячи человек. В последние годы, «Бюргербройкеллер», стал чем-то вроде клуба и излюбленного места собраний сторонников национал-социалистов, да и всех недовольных политикой Берлина.
Макс Клейн, сотрудник мюнхенской полиции, передернул плечами. Даже в шинели было холодно на пронизывающим ноябрьском ветру. К тому же каска не самый теплый головной убор для такой промозглой погоды. Он обернулся к стоявшему слева другому полицейскому:
— И куда они все идут, Отто? Там же давно нет места!
Его товарищ, Отто Вебер, в отличии от дюжего Клейна, с фамилией которого явно пошутило проведение (Клейн, по немецкий — маленький), тоже мерзло переминался с ноги на ногу.
— Я бы хотел сейчас оказаться внутри, с доброй кружкой светлого! — он с завистью проводил взглядом еще одну группу пестро одетых мужчин с красно-белыми повязками со свастикой, на рукавах.
На улице показалась большая толпа. Глухой ритмичный стук подошв и каблуков о брусчатку, знакомый обоим звук, идущего в ногу строя. Ветер рвал над головами идущих алый флаг со свастикой, а над плечами идущих колыхались стволы винтовок. Полицейские нервно переглянулись, Вебер поднял было ко рту руку со свистком, но потом медленно опустил. Подбежал их унтер-офицер Мюллер, он запыхался, лицо покраснело.
— Господин унтер-офицер, что делать будем? — с тревогой в голосе спросил полицейский Клейн.
— Провалиться мне на месте, если я знаю, но добром это не кончится! — буркнул ему Мюллер.
Почти все в подходившем строю, были в стальных касках и вооружены винтовками, выглядели они совсем не мирно. Но долг есть долг, Мюллер глубоко вдохнул, поправил шинель, одергивая ее под ремнем и резко выдохнув, шагнул навстречу.
— Стойте господа! — он поднял руку, предчувствие было самым дурным.
Но строй и так остановился. Командовал прибывшими, а было их на цепкий взгляд полицейского, никак не меньше сотни, средних лет мужчина в старой шинели. На ней звенели боевые награды, а на левом рукаве – алела нацистская повязка.
Он дружелюбно улыбнулся полицейскому:
— Не волнуйтесь так, господин унтер-офицер, мы такие же немцы, как и вы, а не какая-то рот-фронтовская мразь! Поможем вам тут с наведением порядка.
Не успели трое полицейских опомниться, как нацисты мягко, но настойчиво оттерли их от входа в «Бюргербройкеллер». Но оружие, осталось при них и каких-либо угроз в свой адрес никто из служителей порядка не услышал. Штурмовики были возбуждены, слышались громкие голоса и нервный смех. Макс Клейн вдруг вспомнил, как так же лихорадочно блестели его глаза, а голос был нарочито громкий и беспечный, в феврале 1916 года в окопах под Верденом. Они тогда ждали сигнала к атаке. А эти сейчас чего ждут? Проклятье, ведь наверняка, кто-то из этих ребят был в 1916 году с ним на одних позициях.
Послышался гул моторов. С дребезжанием и лязгом к пивной подъехали три грузовика. Из них посыпались еще штурмовики, а потом стали снимать два станковых пулемета. Полицейские вновь переглянулись, и враз поскучнев лицами, демонстративно отвернулись в сторону.
Гитлер стоял с кружкой пива в руке, прислонившись к стене недалеко от входа. Он сделал несколько глотков, но вкуса не почувствовал. Нервы сплелись в тугой клубок, сжались как пружина. Сегодня это должно произойти! Позор поражения и предательства будет смыт и смыт кровью, если это потребуется! Он оглянулся вокруг. Огромный зал был тесно уставлен столиками. За всеми сидели люди. Многие из них – его люди, камрады. Так же, как и он прошли грязь, смерть, боль, достаточно, чтобы в итоге познать горечь, нет, не поражения, но предательства. Рука фюрера легла на ребристую рукоять пистолета в кармане и погладила ее. Кто как не он и другие простые немцы-фронтовики, спасут Германию от этих болтунов, которые только и могут, что стонать и заламывать руки. Мы свернули шею красным и их еврейским хозяевам из Москвы, но сейчас нужно идти дальше, до конца…
Среди столиков, каким-то чудом протискивались официанты с гроздями кружек в руках, посреди зала осталась небольшая свободная дорожка к помосту, на котором сидели нынешний триумвирата: фон Кар, командующий силами рейхсвера в Баварии, генерал Отто фон Лоссов и начальник баварской полиции Ханс фон Сейсер. Еще недавно у него была надежда на их помощь, но эти люди, оказались слабы и не решительны. Вчерашняя встреча с Сейсером все расставило на свои места.
Мы управимся и без них, а потом события увлекут их вместе с нами. К сожалению, они пока нужны, настоящие гири на ногах, но что поделать…. В зале гудели голоса, Фон Кар что-то говорил сейчас о необходимости сплотиться и выдвинуть свои требования! Его голос, усиленный динамиками с трудом, доходил до дальних концов зала. Оратор из господина верховного комиссара отвратительный… Глупый болтун! Время выдвигать требования на бумаге закончилось! В Берлине тебя не услышат, а в Париже, Брюсселе и Лондоне, вовсе посмеются над этими «требованиями». Время подтвердить свои требования винтовками и пулеметами! Слушатели откровенно скучали. Штурмовики, тут и там сидевшие в зале с нетерпением ждали команды, остальные осоловевшие от духоты, пива и болтовни, находились в каком-то, мрачном отупении.
Гитлер заметил, как справа и слева вдоль стен, медленно, но верно протискиваются вновь прибывшие люди со свастиками на рукавах, их становится все больше. В зале, будто готова ударить молния, для большинства еще не понятно, что происходит. Однако некоторые крутят головами, будто чувствуя что-то необычное. Он вновь оглянулся, встретился глазами с Максом Аманом, стоявшим слева, тот кивнул головой. Все готово. Справа Геринг ответил Гитлеру таким же кивком. Адольф нарочито неторопливо достал из кармашка жилета часы. 20.45… Пора! С грохотом он грянул кружку в каменный пол ресторан.
И все будто застыло. Гитлер, выхватил из кармана «Люгер» и в окружении соратников ринулся в центр зала, кто-то вскакивал со стульев и шарахался в сторону, другие, из тех, кто со свастиками, присоединялись в Фюреру. Народ в зале с недоумением наблюдал за возникшей толчеей, в центре зала. Фон Кар, уже давно говоривший только для себя, осекся и с недоумением закрутил головой. Гитлер вскочил со стула на стол, и подняв руку вверх выстрелил. Все застыли.
— Национальная революция началась! — прокричал он в наступившей тишине. А потом, видя, что некоторые люди вскочили, явно намереваясь броситься к выходу, крикнул:
— Зал окружен шестьюстами вооруженными до зубов людьми. Никто не имеет права покидать зал. Если сейчас же не установится тишина, я прикажу установить на галерее пулемет. Баварское правительство и правительство рейха низложены, образуется временное правительство рейха, казармы рейхсвера и земельной полиции захвачены, рейхсвер и земельная полиция уже выступают под знаменами со свастикой!
Какого-либо сопротивления члены триумвирата не оказали, и их быстро заперли в одной из комнат. Но одно дело было крикнуть и выстрелить в потолок, а совсем иное предварить все в жизнь. Штурмовики под командой Рема занимали тем временем штаб-квартиру сухопутных сил, но войска и полиция не торопились присоединиться к восставшим.
— Господа, как вы не понимаете?! Час пробил! Только национальная революция сможет освободить Германию от позора, в котором она сейчас находится! — Гитлер, размахивая пистолетом перед лицами чиновника и начальников полиции и гарнизона, — я нужен вам, а вы нужны мне! Только вместе мы сможем заставить президента Эберта уйти и оставить Германию в руках патриотов!
Фон Кар с ужасом следил глазами за мелькавшим перед лицом оружием, сжав трясущиеся ладони коленями. Он пытался возражать Гитлеру, но тут же сбивался под его натиском. Сейчас самому не верилось, как еще вчера вечером он пренебрежительно говорил о этом неврастенике. Что и говорить, пистолет у головы, серьезный аргумент, способный радикально изменить многие мысли. И если фон Кар еще что-то бормотал про здравый смысл и ситуацию не в пользу восстания, то генерал фон Лоссов, просто сидел молча, глядя, не отрываясь в темное окно. Начальник Мюнхенской полиции, Сейсер, старался не встречаться взглядами с кем бы то ни было. Он с тоской уставился на устланный паркетом, немного потертый пол кабинета.
Гитлера начинала бесить их несговорчивость, и кто знает, как обернулось бы дело, но в тот момент, вбежавший в комнату штурмовик что-то сбивчиво зашептал ему на ухо.
Фюрер просиял:
— Сейчас, господа, вы наконец, увидите, что есть в Германии люди, не боящиеся взять на себя ответственность за судьбу Родины!
Отворилась дверь, донесся гул голосов снизу из общего зала, в комнату, в сопровождении Шойбнер-Рихтера вошел Людендорф. Генерал пехоты, Э́рих Фри́дрих Вильге́льм Лю́дендорф, «отец победы при Танненберге» и автор концепции «Тотальной войны», в военном, старом, кайзеровском мундире, с «Голубым Максом» на шее, немного ошалевший от происходящего, поздоровался с Гитлером за руку и повернулся к членам триумвирата. Для него выступление национал-социалистов, было неожиданностью. Но военная привычка быстро реагировать на меняющуюся обстановку, и присущая ему смелость с решимостью брать на себя ответственность, быстро помогли обрести уверенность. Кроме всего прочего, Людендорфу были симпатичны взгляды Гитлера. Он сам полностью поддерживал мнение о «предательском ударе в спину» в ноябре 1918 года, презрительно относился к социал-демократам и левым, которых он обвинял в унижении Германии и в заключение Версальского мира. Генерал также обвинял предпринимательский класс, особенно евреев, коих искренне ненавидел, в слабой поддержке. Он считал, что они ставят свои финансовые интересы выше патриотических соображений. В конце войны, когда Рейх напрягал последние силы, Людендорф ужасался проходившими в стране и инспирированными левыми стачками, создававшими «внутренний фронт», разлагавшими боевой дух солдат во время временного отступления. Не удивительно, что они с Гитлером нашли друг друга. Хотя генерал не мог отделаться от чувства, что лидер нацистов, человек совершенно не его круга.
Увидев генерала, фон Кар вскочил:
— Господин генерал! Мы безмерно рады вашему появлению! Возможно, вы сможете переубедить господина Гитлера…
Но он ошибался.
— Господа! Не скрою, все происходящее в Мюнхене для
