восстающую плоть, а потом, изогнувшись, стремительно прильнула губами к почти полностью восставшему органу. Лопатин задрожал, в голове шумела кровь, не вся видно ушла вниз… С первой их ночи, Лопатин был поражен ее раскованности и страсти. Дурную мысль, откуда вдова этому всему научилась, он сразу задвинул, куда-то на задворки сознания, оно ему надо? Это знать? Она его женщина, а он принадлежит только ей. Его вполне все устраивало. К тому же, первая робость и мысли, сможет ли он, оправдает ли ее надежды, после той ночи ушли. Смог. Оправдал. Сам себе удивлялся, не ведал в себе таких сил и нежности.
Конечно, основная заслуга была ее. Но оказалось, что после некоторой первой робости, набросились они друг на друга просто неистово. И будто оказались созданными друг для друга, понимали желания не с полу слова, с полу движения. Она направляла его умело. И выходило, будто все само собой. Хорошо, что в доме было темно. Не раз, краска смущения заливала огнем лицо Василия. Он сначала пытался оттолкнуть ее голову, вдруг оказавшуюся меж его ног. Смутился, когда жаркие губы, хрипло от сдерживаемой страсти, шептали: «Я хочу почувствовать тебя… сзади!» Запретов у нее не было, и после первого недоумения Лопатин принял это с радостью, ведомый желанием ответить любимой той же страстью, которую она дарила ему. Да и что может быть лучше глубокого стона наслаждения, когда он первый раз, ласкал ее «там» языком и губами. Он вспомнил, как она, в ту их первую ночь, погасив свет, снимала одежду перед ним, лежащим с колотящимся сердцем, а лунный свет из окна красил кожу женщины в матово-белый. Он не верил своим глазам и своему счастью, глядя, на ее не по возрасту ладную фигуру, не очень большую, но все еще упругую грудь, не знавшую материнства, упругий, чуть полноватый живот, полноватые, но стройные ноги…
Кончили они вместе, оглашая комнату пустого дома слившимся в один звук стоном. Он сильными последними ударами тела, толчками изливаясь в нее, а она, — обхватив его руками и ногами, стараясь прижаться, как можно плотнее. Жена все время боялась залететь, но отчего-то не пользовалась ничем. А со временем это превратилось у нее в настоящую фобию. Но вот сейчас они просто не думали об этом — удовольствию не мешало ничего.
— Я все думаю, за что бог мне тебя дал, за какие заслуги… или мы достаточно настрадались, чтобы и у нас началось что-то хорошее, — обессиленно шептала Наташа, прильнув к нему разгоряченным телом.
— Спи, родная. — Андреич поцеловал ее в полузакрытые глаза, — завтра с утра едем в Чернево, тебе смену принимать, а у меня дела с Сережкой… а еще на рассвете на пасеку загляну, второй улей от леса поправить нужно…
Глава 14. В пыли и пламени
Уснули они, наверное, ближе к рассвету. Ночная тьма за окном уже менялась на серые рассветные сумерки. Но с первыми, ранними лучами солнца, Кудашев проснулся от неясной тревоги. Что-то угнетало и давило на сердце, назойливые, тревожные мысли окутали и, в конце концов, разбудили. Он немного полежал с закрытыми глазами пытаясь вслушаться в свое сознание, понять причину тревоги, но горячее, женское тело рядом полностью владело сознанием. Обершарфюрер чуть подвинул плечо, Машина голова с его плеча скользнула на подушку и замерла на ней с разметавшимися волосами. Он приподнялся на локте, ласково, чуть касаясь, провел по русым волосам. Моя женщина! Все бывшие до нее, просто недоразумение. Она… она теперь для него — все! Другой такой не было, нет, и не будет! Теперь ему нужно заботиться о них двоих. Это делало положение сложнее, много сложнее. Но что сделано, то сделано и нет смысла жалеть. Но, когда она рядом, я не могу ни о чем думать, кроме нее, а мне именно сейчас нужна холодная голова. Юрий опустился и легонько поцеловал Машу в висок и уголок закрытого глаза. Девушка что-то спросонья прошептала и издала легкий стон. Он какое-то мгновенье боролся с желанием вновь страстно прижаться к ней, покрыть все тело поцелуями и ласкать, ласкать… Но, стараясь не разбудить, выбрался из-под одеяла. С трудом оторвал взгляд от оголившегося соблазнительного изгиба бедра, прикрыл Машу одеялом и принялся одеваться.
Чтобы очистить разум, лучше всего годилась медитация, стоило найти укромный уголок, пока все спят и привести сознание в порядок. Последнее время, ему это очень помогало, новые силы и способности, требовали осознания. Юрий не раз добрым словом помянул старичка индуса, казавшегося в Орденском замке в Восточной Пруссии не уместным, как бегемот в Рейне. Но он учил курсантов специальной школы СС, тому, что в индуизме известно со времен Вед и способствовало, по мнению учителей, развитию последней фазы биологической эволюции человека. Интересно, но тогда, во время учебы, он не понимал всего, хотя и находил полезным…
Только чуть не умерев в смоленском лесу, вдруг понял, что это на самом деле. Или он все же, прежний Юрий Кудашев умер, и родился кто-то другой? С такими мыслями он дошел до комнаты, где вчерашним вечером отмечали дружеским ужином их приезд. Неожиданно, из неплотно прикрытой двери послышался негромкий перебор гитарных струн, мелодия была незамысловатой, но брала за душу. Юрий чуть помедлил, а потом вошел в комнату. Там в утренних сумерках, на табурете в углу, прислонившись к стене, с гитарой, сидел один из вчерашних новых знакомых. Кудашев запомнил, что его звали Олегом. Плотный, здоровый с коротко, по-военному, стриженными белобрысыми волосами парень с хорошим, простым русским лицом. Сейчас он был в тельняшке, которая в полумраке, казалось состоящей из одних светлых полос. Он молча кивнул тихо вошедшему парню, и после нескольких аккордов негромко запел, как поют исключительно для себя.
Я в весеннем лесу пил березовый сок,
С ненаглядной певуньей в стогу ночевал.
Что любил — не сберег, что имел — потерял,
Был я смел и удачлив, а счастья не знал…
Прикрыв глаза, Юрий впитывал строки песни, чувствуя, как они откладываются в голове и бередят сердце, особенно последний куплет, «узнает ли Родина-мать, одного из пропащих своих сыновей…»
То как пел ее Олег, заставило Кудашева проникнуться к нему симпатией, видно у человека на сердце боль какая-то. Печаль, которую в песне лучше всего высказать. Ведь в музыке своя магия, она лечит печаль или горе, и многое может. Наконец, он отложил гитару на стол и вздохнул.
— Какая хорошая, песня. И играл ты хорошо, от души… — прошептал Юрий.
— Ну, скажешь тоже, до тебя то, мне далеко, — так же негромко ответил Олег.
— А разве дело в том, что ты, Олег, взял одну или две неверные ноты, — усмехнулся гость, — главное в том, как ты играешь и поешь, ты же душу вкладываешь, вижу. А что это была за песня?
— Не узнал? — удивился парень в тельняшке, — это же из фильма про резидента!
Кудашев, в который раз попал в затруднение. То, что, по-видимому, было очевидно и знакомо тут всем, но не для него, могло с головой выдать. Он смущенно завозился, страстно надеясь, что парень не обратит внимания на сложившуюся ситуацию.
— Да, да, как же… вспомнил… Точно из фильма, — он старался, чтобы интонация его выдала смущения, — но что случилось, Олег, мне показалось, на душе у тебя не ладно.
Собеседник не ответил. Олег поднялся, протянул руку к столу, поднял стоявшую на нем бутылку, взболтнул и со вздохом поставил обратно. Пустая.
— Да, как тебе сказать, — начал он, не повышая голоса, — я ж с кафедры, защита скоро, и все… Окончена студенческая жизнь, здравствуй товарищ военный хирург… Погоны на плечи и все… Распределят в какую-нибудь дыру, в Среднюю Азию или в тайгу. Лапы у меня мохнатой нет, папы-генерала тоже, да и откуда. Я поступал сюда из простого села, из Липецкой области. Нет, ты не подумай, я ж знаю, ты сам военный, Машка говорила, а мне всегда хотелось военным врачом стать, но вот… Марина…
— Что, Марина? — спросил обершарфюрер, вспоминая девушку, сидевшую вчера за столом рядом с Олегом.
— Да вот ночью, наконец-то, поговорил с ней серьезно… — вздохнул парень, — сказала, что в ебеня не поедет, ее тут в ординатуре готовы оставить на два года… Я понимаю, что, если уеду, а она останется, это все, конец отношениям.
Сказать Кудашеву было решительно нечего, было жалко этого молодого мужчину, так надрывавшего душу в песне, да и признаться пара они с этой Мариной были хорошая, глаз радовали.
— Жалко, — продолжал Олег, — видно не тот она человек, как я думал, не то, что вы с Машей?
— А что, мы с Машей? — смущенно спросил Юрий.
— Да, ладно… — усмехнулся будущий военврач, — вы ж всей общаге спать не давали, такое просто так не бывает, а мы тут всякого повидали. После ваших криков, Маринка, ко мне и так и сяк, но после нашего разговора, меня как отрубило. Так и отвернулся, сказал: спать хочу.
О как! Подумал Кудашев, неужели так у них голову унесло, наверное, и правда… Воспоминания о Маше, обдало волной жара, и дрожью желания.
— Да даже не в этом дело, — продолжал Олег, — достаточно было вчера посмотреть, как вы за руки держались, как смотрели друг на друга, чтобы понять — это настоящее.
Кудашеву захотелось, как-то поддержать собеседника, ободрить его, всеми обострившимися чувствами, будущий медик был ему симпатичен, но что сказать? Чужая душа — потемки! — Может все не так уж и плохо… — начал он.
— Да ладно, я ж понимал, что к этому все шло… И, честно говоря, даже смирился, но на душе все-таки погано, — не весело усмехнулся Олег и покачал головой, — посмотри в холодильнике, вроде девчонки ночью убирали туда бутылку.
Юрий кивнул, поднялся и подошел к старому массивному холодильнику, на котором сверху блестела металлическая полоска «Саратов». Потянул с трудом дверцу, на что холодильник ответил изменившимся гулом, достал полупустую запотевшую бутылку. Несмотря на приличный возраст, морозил холодильник отлично! Он протянул ее Олегу, отрицательно покачав головой на предложенное жестом приглашение составить компанию. Парень налил грамм сто и залпом, в один большой глоток, выпил, негромко крякнув. Без закуски.
— Ты тоже, брат, военный? Маша вчера днем прибежала, на уши все тут поставила, говорит друг погибшего брата в гости приехал… в отпуске, после ранения. — сменил он тему.
Кудашев с одной стороны рад был, что Олег отвлекся от обсуждения их личных переживаний, но почувствовал, что дальше разговор вступил на очень шаткую почву. Ну, стоит сыграть на проверенной теме секретности…
— Все так, Олег, все так! Только извини, не могу рассказывать, что да как… К тому же с памятью проблемы время от времени…контузия…
Собеседник понимающе кивнул, но все же спросил:
— Африка? Латинская Америка?
Обершарфюрер решил играть на знакомом поле. Чтобы там ни было, какое-то время он в Африке, и правда, служил, если не вдаваться в подробности, может прокатить.
— Африка. — ответил он кратко. Видно, как и в их мире, тут СССР, лез, неся коммунизм во все дыры, кое-что о современной политике он уже узнал из книг в сельской библиотеке.
— Сильно покоцало? — так же кратко, но заинтересовано, спросил Олег.
Неееет… надо разговор этот прекращать, подумалось ему.
— Чуть жив остался, даже сам не знаю, как уцелел, — тем не менее, сказал чистую правду Кудашев.
— У меня, Олег, на все жизнь благодарность к вашей касте — военным врачам! Настоящее мужское дело! Ведь… тех, кто готов
