А Гудеев, вообще никогда не слушая лекции, шёл на экзамены и легко получал отличные оценки. Его товарищи утверждали, будто все дни, выделенные для подготовки к экзамену, он только художественные книжки и читал! Всё как и всегда!
Вот и ответьте, товарищи учёные, как такое возможно?! По мне, так никак?
Выходит, то был непонятный никому экземпляр, наш товарищ Гудеев! Но экземпляр – уникальный. Благодаря чему, он и стал среди нас знаменитым.
Кроме всего прочего, Гудеев обладал совершенно удивительной памятью. Меня это не только поражало, но и заставляло завидовать, поскольку своей памяти я не имею. Так уж получилось! Ни зрительной, ни слуховой, ни музыкальной, ни образной! Никакой! Но с этим недостатком я научился бороться и даже жить, не очень выделяясь среди остальных. Впрочем, это отдельный разговор! Но теперь должно быть понятно, почему я завидовал Гудееву.
Моя зависть была белой, поскольку вреда я ему причинить не мог, как и он не был в состоянии хоть чем-то помочь моей беде. И всё же оставалась крохотная надежда, что я чему-то от него научусь. По части памяти. Отсюда и мой к нему интерес.
В один из самых заурядных дней я застал Гудеева в его любимом месте. Он сидел в туалете на подоконнике, забравшись на него с поджатыми ногами, но не читал, как всегда, а запальчиво выдавал вслух один за другим куплеты из блатных песен! А рядом стояла подогретая группа болельщиков. Оказалось, Гудеев поспорил с кем-то, что вспомнит сто таких куплетов из ста блатных песен, и теперь болельщики считали их вслух, никак не допуская для себя, будто такое возможно! До моего прихода уже набралось сорок пять!
Только представьте подобную задачу! Ну, кто из нас вспомнит столько же куплетов хотя бы из самых популярных, даже не блатных песен, которые для нас исполняют ежедневно? Я и трёх сразу не наберу, пожалуй!
Кстати, через часок я вернулся поглядеть на результаты спора. Они были очевидными. Гудеев уверенно завершал декламацию очередного куплета, а болельщики восторженно фиксировали превышение планового количества – всего набралось сто пять, вместо ста!
Полная и убедительная победа! И демонстрация уникальных способностей! Жаль, однако, что они были направлены в сторону, противоположную прогрессу человечества!
Я же тогда не знал, как не скажу уверенно и теперь, с чем именно был связан существенный порок Гудеева – неужели с гениальностью, – но у него периодически возникала острая потребность в алкоголе, и он всякий раз находил способы, чтобы приводить себя в состояние, которое славы ему не добавляло.
Такая вот история мне вспомнилась. Очень не хочется, чтобы по ней делали выводы о нас всех. Большинство из курсантов училища не только не страдало гениальностью, но и другими популярными пороками также не страдало!
Впрочем, сразу вспомнился ещё один товарищ – Хазиев Ринат. Он тоже при сдаче экзаменов был по-своему гениален. Являясь татарином в столице Татарии, он это обстоятельство прекрасно использовал в корыстных целях. Был он по-татарски удивительно хитрым и увёртливым. По крайней мере, когда на первом курсе я трясся перед экзаменом, как бы его не завалить, он лишь посмеивался, занимаясь, чем попало. «Так ведь преподаватель сам татарин! – усмехался Хазиев. – Разве он меня завалит?!»
И действительно, у него всё проходило гладко, уж не знаю, о чем они говорили между собой по-татарски.
А если попадался русский экзаменатор, наш Хазиев внезапно забывал русский язык! Он настолько беспомощно что-то лопотал по-своему, что не пожалеть его было невозможно. Свою тройку он получал лишь потому, что, как думали о нём преподаватели, ему пока очень трудно учиться на русском языке. Но после экзамена Хазиев лишь ухмылялся: «Военная хитрость!» Русский он знал не хуже любого из нас, хотя говорил с некоторым акцентом, а иногда еще путал рода – «моя твоя не понимает».
После выпуска этого защитничка отечества его хватило для вооруженных сил ненадолго! В общем-то, его распределили в место, действительно не слишком приятное с точки зрения окружающей природы – в Сары-Озек. Бесконечная степь во все стороны – глазу не за что зацепиться! Но ведь и красавица Алма-Ата не столь уж далеко, если чересчур одолевала тоска по цивилизации. Служили ведь наши ребята и там! Но только не Ринат Нуриевич Хазиев. У него сразу созрел план собственной эвакуации.
Однажды лейтенант Хазиев заболел странной болезнью. У него, видите ли, голова выросла до столь больших размеров, что не могла пройти сквозь стандартные двери. Правда, со стороны это не было заметно. Голова как голова! Но Хазиев настаивал на своём и, в конце концов, был комиссован по состоянию здоровья.
Видно, татарская военная хитрость опять помогла ему решить шкурные задачи!
103
«Как же давно всё это было! – удивился я воспоминаниям, порхающим в моей голове будто бабочки – туда-сюда, о том, о сём! – Полвека осталось за спиной, а все дни ещё помнятся!»
И до чего же удивительно всё-таки устроена такая штука, как человеческая память! Насколько иногда поражают ее возможности! Говорят даже, будто ее возможности, в принципе, безграничны.
Ерунда, конечно! Я по себе такого не скажу. Но ведь никакое кино не покажет то, что у человека перед глазами может пронестись за мгновение! Ни один компьютер подобное множество событий не воспроизведёт с такой же скоростью! Буквально всё – за доли секунды! И от тех секунд остаются столь реальные ощущения, будто опять всё прожил наяву.
В общем-то, не знаю, пережил бы я всё опять, если пришлось бы повторять заново? Пять лет в училище! Это много! Тысяча восемьсот дней и ночей! И каждый день, и каждую секундочку заново пережить? Тяжело это было, всё-таки! Опять пришлось бы многое перетерпеть, себя опять преодолеть! Ведь сколько всего случилось за те годы, сколько произошло, сколько сделано…
Пять лет напряженной жизни, напряженной учёбы, напряженной службы! Пять лет судьбы – это же огромный кусок моей собственной биографии на фоне истории страны – и всего-то за долю секунды! А чтобы всё это рассказать словами... Трудно даже представить, сколько времени понадобится! Да и не всякий доброволец выдержит столь пространные чужие откровения. Кому они нужны, по большому счёту? У каждого своё в памяти застряло, что однажды захочется вспомнить или захочется забыть!
А уж если всё это положить на бумагу… Тогда появятся горы манускриптов!
И только в памяти очень уж всё компактно уложено, распределено по ее извилинкам и закоулочкам и даже систематизировано. Вплетено в крохотные секундочки и в невидимые глазом нейрончики моего мозга!
Здорово, что всё-всё куда-то вплетено, и всё же грустно! Ведь прожил я не множество отдельных секунд, а большую, не столь уж простую, весьма насыщенную многими делами и событиями жизнь, где все секунды лишь фиксировали мои личные поступки и события, часто зависящие, к сожалению, не только от меня.
Впрочем, и это не совсем точно! Это не я, а мы с тобой, моя хорошая, вместе прожили столь большую жизнь. Действительно ведь, большую! И действительно хорошую! Мы никогда против своей совести не поступали! Потому сегодня наши любимые внуки оказались старше нас, тех, ещё двадцатилетних, которыми мы остались в собственной памяти, да на пожелтевших от времени фото.
Смешно, но факт, что наши дети и, тем более, внуки и правнуки лишь потенциально способны осмыслить тот очевидный для нас факт, что и мы когда-то были молодыми. Они это знают, но ведь сами в это не верят! Трудно им, мерящим всех на свой коротенький аршин, представить нас молодыми. В их глазах мы всегда были такими, как сейчас.
Но нет смысла кого-то винить. Все люди в таком вопросе одинаковы. Все они легко соглашаются с тем неоспоримым фактом, будто жизнь на Земле текла и до их рождения, вот только абсолютно уверены, будто она была, как бы это сказать, не настоящей что ли? О ней они могут знать многое, но почувствовать те года во всей их полноте, как чувствовали мы, им не дано. Так уж устроена человеческая психология.
Зато им дано другое. Им даны воспоминания собственной жизни!
А мы когда-то беззаботно радовались, как теперь радуются они, тоже тосковали, тоже пугались, терпели, добивались, огорчались, негодовали и даже свирепели. И в нашей жизни для всего находились самые настоящие и причины, и поводы, и силы! И мы всё прожитое пропускали через себя. И эмоций всевозможных было предостаточно.
Дети, да и вообще, все молодые люди в своих представлениях склонны значительно упрощать жизнь старших поколений. Молодым в жизни стариков всё представляется проще и бледнее, нежели оно было у них в реальности, нежели теперь происходит у них самих. Это только у нынешних молодых, как они считают, якобы всё очень сложно, всё чрезвычайно насыщенно и всё очень-очень важно!
«А так ли это, в самом деле? – подумал я и сразу поймал себя на том, что сказанное относится и ко мне самому. – Выходит, что и я, олицетворяя собой всё старшее поколение, безотчётно примитивизирую реальное житие современной молодёжи! То есть, с явным недоверием отношусь к серьёзности их молодых проблем!»
Ладно! Пусть думают, как хотят! И всё же, чтобы им на всю глубину осознать наше житие, придётся самим всё пережить. От самого хорошего – до самого плохого. А в таком случае неразумно торопить время – оно само своё возьмёт! И каждому выдаст то, что ему судьбой на роду написано! А взамен запечатает в памяти от более молодых все прежние радости, заботы, огорчения и даже весьма глубокие шрамы, до сих пор, подчас, болезненные!
Значит, опять всё в жизни повторится, будто прокручиваясь по кругу, только на нашем месте окажутся другие. Окажутся они, наши дорогие молодые! Наши потомки. А потом и вместо них кто-то придёт…
И так будет если уж не вечно, то до тех пор, пока на Земле существует человек. Человек, устремленный вперёд, устремленный в будущее!
104
Но в нашей далёкой молодости мы сумели себя поставить, как надо! С семнадцати годков разлетевшись по своим вузам на тысячи км и, находясь среди множества соблазнов, мы не изменили своей привязанности! Да что там скромничать! Мы остались верны своей первой любви!
Такое слово молодым, пожалуй, более понятно!
[justify]Да! Мы всё сумели! И гордимся этим, поскольку наше достижение теперь редко кому удаётся
