Вот почему нас торопили! Вот почему мы работали ночью!
Оказалось, что на сибирском и встречном ему направлениях уже двое и даже трое суток в снежном плену стоят поезда. В том числе, и пассажирские, и скорые, и почтовые. В тысячах промёрзших вагонов дожидались освобождения люди разного возраста и здоровья, страдали маленькие дети, кому-то требовалась медицинская помощь, не было воды, еды, отопление давно выдохлось без угля, запасы которого не были рассчитаны на такой срок, замёрзли туалеты...
Очень много людей, терпящих бедствие, с оправданным беспокойством ждали от нас немедленной помощи.
Мы почти непрерывно работали всю ночь. Только около восьми утра, когда небо слегка засветилось сквозь метельное небо, наш конвейер по ярусной переброске снега остановился по переданной издалека команде. От тех, кто работал на самом верху, стало известно, что в чистом поле из-под снега торчат верхушки телеграфных столбов. Даже провода кое-где оказались засыпаны. Стало быть, глубина снега достигала четырёх, пяти и более метров.
Поначалу это воспринималось как шутка. Только подумав о том, сколько мы сами перекидали снега, можно было убедиться в том, что стихия противодействовала нам всерьёз. Насыпало этот снег или намело его, значения не имело. Он легко утопил бы под собой всё живое и неживое!
А потом нам сделали сюрприз. Каждому по цепочке передали большой кусок копченой «краковской» колбасы, весом с полкило, и полбуханки хлеба.
Однако есть не хотелось. Голод заглушила предельная усталость. Спины гудели от многочасовых однообразных движений с нагруженной лопатой. Руки и ноги мелко дрожали после длительного перенапряжения. Разгорячённым телам хотелось пить, но не нашлось ни воды, ни чая, а растапливать во рту холодный снег – затея вредная.
Мы устало жевали колбасу, не особо налегая на быстро замёрзший хлеб, и втайне боялись, как бы опять не пришлось браться за лопаты… Сил для этого уже не осталось.
Но новые подвиги от нас не потребовались. По цепочке поступила команда, чтобы мы прокопали себе проходы от рельсов наружу и где-то в стороне сконцентрировались. Заодно сложили бы в кучу все лопаты. Такое задание подняло наш дух и всех активизировало. Стало ясно, что мы свою работу закончили.
И действительно! Скоро послышались очень короткие и не громкие тепловозные гудки. Потом мы увидели наползающее на нас красное чудище, оборудованное мощными снегоуборочными приспособлениями. Чудище подползало медленнее, нежели черепаха, периодически крякая предупреждающими гудками, очевидно, готовое замереть на месте, если на путях очень близко окажутся люди.
Чудовище не только ползло – оно напряженно работало. В поле веером струился фонтан снега, а рельсовые пути дополнительно очищались вращающимися ворсистыми щетками большого диаметра.
Но, видимо, даже такой монстр не смог справиться с заносами, глубиной в несколько метров, потому наша помощь пришлась ему в самый раз. Теперь уже не мы помогали ему, а он нам всем, окончательно расчищая рельсы.
«Просто удивительно, – только сегодня подумалось мне, – до чего же тогда я узко видел этот мир? Ведь не задал себе простейший вопрос, а как же при таких заносах выживали окрестные населенные пункты? А в каком состоянии оказались автомобильные дороги с разбросанными на них одиночными автомобилями? И вагоны ведь должно было засыпать по самые крыши! Да много еще вопросов должно было у меня возникнуть, но я оказался убогим верхоглядом. Или так вышло из-за сильной усталости?»
Скоро мимо нас поползли застоявшиеся пассажирские поезда. За дни и ночи снежного плена вагоны в районе тамбуров обросли ледяными бородами. По всему видать, туго пришлось в этих «холодильниках» невезучим пассажирам.
За час осторожно протянулись всего четыре пассажирских состава. Дистанция между ними казалась минимальной, может, метров пятьдесят. Мы молча рассматривали и провожали поезда. Даже реагировать на что-то и, тем более, обсуждать, сил не осталось.
Нас, капитально пропотевших во время работы, теперь пробирал небезопасный озноб. Но никто не знал, как и когда нас, новоявленных челюскинцев, эвакуируют из убийственного мира холода. Похоже, мавр сделал своё дело и оказался не нужен! Оно и понятно! Как можно мгновенно увезти отсюда всех, кого доставляли сотнями грузовиков много часов подряд?
Всё сильнее хотелось спать. «Такая потребность всегда является предшественницей гибели от переохлаждения! – подумалось мне. – Хорошо, если это только от усталости, накопившейся за двое прошедших суток».
В одной из групп курсантов, откуда послышался хохот, я заметил нашего Петра Пантелеевича Титова. Он наравне с нами делил свалившееся на его курс испытание.
Мы ждали своего спасения часа два или три, балагуря небольшими группками. Присесть было негде. И никто по-прежнему не эвакуировал отсюда ни одного работника. Над сотнями достаточно плотно скучившихся людей поднимались клубы пара, но теплее им оттого не становилось. Постепенно в разговорах повеяло безнадёгой.
В какой-то миг курсантская среда зашевелилась. До сих пор не знаю, кто взял на себя управление, но люди струйками потянулись обратно на рельсы, преградив дорогу очередному поезду.
Это смотрелось ново и почти нереально! Подобную наглость было удивительно наблюдать, однако машинист не оскорбился. Высунувшись из окна тепловоза, он не покрыл нас трёхэтажным говорком, а только крикнул, размахивая рукой вдоль состава:
– Давай, братва, распределяйтесь по вагонам! Скорее только! Скорее, ребята, пока я коней держу! И осторожнее…
Мы резво протискивались вдоль состава! Не было времени замечать, кто в какой вагон забирался и как это ему удавалось. Каждый думал лишь о себе. Тем не менее, мы быстро сообразили, что в плацкартных вагонах нам делать нечего. В них и без нас народу невпротык, а ведь там, в отличие от купейных вагонов, ещё и боковые полки есть в два яруса! И на каждой плотно ютятся пассажиры, которым и без гостей невмоготу!
В купейных же вагонах мы проворно устраивались, рассаживались в коридоре и даже укладывались прямо на полу, набивались в «предбанниках» перед туалетами, в тамбурах и на выгнутых дугой межвагонных металлических площадках, под которыми виднелись рельсы и звучно лязгали вагонные буфера. И все мы, кому удавалось захватить хоть кусочек пола, почти мгновенно отключали волю и засыпали.
Общая картина нашествия сотен военных на исстрадавшийся поезд, если эту картину представить во всей красе, получилась той еще, если бы кто-то решился её увековечить в цветах и в красках! Но этим никто не занимался. А мы достаточно хорошо понимали состояние несчастных пассажиров, потому старались их не стеснять, воочию наблюдая плачевные результаты многодневной осады этих измученных людей снежными завалами и сильным морозом. Они же, в свою очередь, понимали нас, терпимо относились к нашему присутствию и даже благодарили тех, кто пока не заснул, за освобождение от снежной блокады.
98
Далее я ничего не помню. Это кажется невозможным, но так и было! Видимо, в состоянии анабиоза я каким-то чудом всё же добрался от казанского вокзала до казармы.
Дневальный мне даже обрадовался:
– Шестьдесят восьмой! – процитировал он и записал для доклада начальнику курса мою фамилию. – Можешь сразу ложиться спать! Разрешено! А на ужин мы потом всех поднимем! Не проспишь! – сообщил он весело.
– Не все вернулись? – нашёл силы уточнить я.
– Что ты! Как и ты, подтягиваются со всех сторон, будто пьяные! Кто по одному, кто малыми группками. Ещё человек пятьдесят ждём! – поделился он. – Хорошо, хоть Пётр Пантелеевич вернулся! Теперь он в канцелярии дежурит. Ждёт, когда все соберутся. А начальник факультета (полковник Макунин) давно рвёт и мечет! От него ведь тоже ждут доклада о возвращении людей, а они сюда просачиваются, как в сорок первом при отступлении! Начальству картина видится такой, будто наш Титов всё своё войско растерял! Попадёт ему, наверняка! Даже если, дай-то бог, все на родную базу вернутся без происшествий!
– Да! – только и сказал я, чувствуя как слабею. Добрести бы до койки, а язык уже не слушается, мозги кисельные.
В нашем кубрике меньшая часть коек оставалась аккуратно заправленной с тех пор, как мы уехали по тревоге. На остальных без задних ног спали вернувшиеся товарищи!
99
Вечером того памятного дня, то есть десятого марта, нас подняли с постелей, ещё чумных, чтобы отвести на ужин. К тому времени все до одного вернулись. Все ожили и повеселели, но, как ни странно, никто больше и словом не обмолвился о снежной эпопее. Совсем не обсуждались никакие впечатления! Ни тем вечером, ни в последующие дни. Странным это мне казалось, ведь никто молчать не обязывался, но мы будто языки проглотили. Все и всё забыли, как отрезали!
Может потому так вышло, что поначалу потребовалось время для осмысления ночных приключений, а потом навалились новые события, появились новые интересные задачи… Не знаю я.
По пути в столовую я поглядел на четырёхметровую стену снега, отброшенного от нашей казармы и аккуратно подрезанного со всех сторон. Как говорится, по-военному!
«Ничуть не меньше, чем было там, на рельсах, – попутно оценил я. – А под Новый год наша снежная стена была вполовину ниже! Но мы ее под наблюдением капитана Володина в два счёта раскидали!» – вспомнилось мне предновогоднее приключение нашего взвода.
А раскидали потому, что 31 декабря кто-то проговорился или пошутил с дурным умыслом, но сделал это в присутствии капитана Володина. «Мол, как хорошо придумал первый взвод запрятать бутылки в снегу напротив казармы. Теперь всё дожидается в целости и сохранности!»
Шутка удалась вполне, но нам она праздничное настроение подпортила. Володин, разумеется, узнав о наличии тайника, приказал нашему взводу, рассчитывая обнаружить припрятанное, сначала раскидать снежную стену стометровой длины, якобы она расположилась слишком близко к бордюру, а потом выстроить новую, уже правильную стену.
Мы-то хорошо понимали, откуда ноги растут! Понимали, что друзья-товарищи сделали нас шутами себе на потеху, но нам выбора не оставалось. Так и пришлось четыре часа подряд перекидывать снег, туда-сюда. Правда, и Володин, не выпускавший объект из виду, так ничего и не нашёл.
Оно и понятно! Мы давно спрятали заготовленное в другом месте!
100
[justify]После полуночи, когда все обмывали вступивший в свои права Новый год, расположившись в неглиже прямо на койках, между которыми были накрыты не столы (откуда им
