В дороге меня захватили новые заботы, особенно предстоящие по возвращению в училище.
Весенняя Казань, как и Домодедово, напрягла меня двадцатиградусной холодрыгой. После ласкового Ашхабада с его цветением фруктовых деревьев я воспринял мороз как удар в темечко! В Казани непреодолимое нагромождение снега. Гусеничные трактора сгребали его на тротуары в барьеры трехметровой высоты. Мой троллейбус тащился внутри снежного коридора, словно в фиорде.
Стало быть, пока я в Ашхабаде радовался весне, здешняя зима не сдавалась, хотя формальная весна уже пришла и в Казань. Но казанцы по опыту знали, что до тепла им тянуть еще месяца два!
Разве не чудеса?! Когда в конце февраля я улетал на зимние каникулы в Ашхабад, двадцатипятиградусный мороз звенел в воздухе и хрустел под сапогами, но через несколько часов полёта я блаженствовал в раю! Плюс пятнадцать, деревья стремительно раскрывали девственно чистые листочки, а в воздухе царствовал аромат очищенного от семян прошлогоднего хлопка! Но прошло несколько дней, и из весеннего Ашхабада я вернулся в прежний холод Казани. Вернулся в ту свирепую зиму, из которой недавно с радостью вырвался. Мне опять предстояло ждать прихода той самой весны, с которой я недавно разминулся в Ашхабаде!
Познать две зимы за год – это же отвратительно! Но встретить две весны за год – это уже прекрасно! Хоть с этим мне повезло! Когда просыпается природа, просыпаюсь и я!
Добравшись до казармы, ставшей почти домом родным, куда всерьёз тянуло после длительного перерыва, я с тоской поставил точку на зимних каникулах, отдавая себе отчёт в том, что с завтрашнего дня заботы опять меня охватят, но, как говорят философы, на более высоком витке спирали. И опять придется впрягаться в учебные и прочие проблемы, от которых не бывает покоя ни днём, ни ночью. И сколько бессонных ночей, проведенных в суточных нарядах, уже числится в моём багаже, а сколько их ещё впереди?
Как же мне не хотелось снова окунаться в знакомое и почти непрерывное физическое и моральное перенапряжение, когда над каждым поступком висит ответственность, изощренно выматывающая силы и душу! А ведь как хорошо жилось в отпуске! Как оглушительно я был счастлив с тобой, родная. Был настолько счастлив и свободен от всего, что не испытывал ни малейшего желания вспоминать о том, что поджидало меня в Казани.
Будто в насмешку, едва я оказался за дверью своей казармы, меня оглушил всей инструментальной мощью давно знакомый военный, так называемый, встречный марш. Он будто черту подвел под моим счастливым, но очень коротким отпуском.
А встречный марш… Он, как всегда, гремел со второго этажа. Над нами размещался училищный духовой оркестр. Он частенько поддавал подобным образом, но, большей частью, только до обеда, потому своими гаммами нам особо не надоедал. Мы и сами в такое время бывали на занятиях в далёких от казармы учебных корпусах.
Хуже приходилось тем, кто стоял в суточном наряде по курсу, значит, находился в своей казарме на первом этаже. В таких случаях репетиции оркестра приходилось терпеть. А они заключались в многократном повторении одних и тех же фрагментов. Обычно с третьего раза повторы раздражали, а с пятого они превращались в орудие изощрённой пытки даже очень прочной нервной системы. Но в тот момент я расхохотался от ощущения того, что вернулся в обстановку, ставшую давно привычной:
– Жизнь всеми колёсами встала на прежние рельсы!
Я решительно открыл массивную деревянную дверь в своё будущее, за которой возле непременной тумбочки меня встретил дневальный. Я предполагал, что после стольких дней, разделявших нас, мой товарищ, кто бы там ни был, встретит меня восторженным приветствием, но весельчак Максимов, оказавшийся дневальным, встретил меня сдержанно, кивнув головой вглубь казармы. Там, в пяти шагах от меня, стоял Петр Пантелеевич.
Будучи готовым ко всему, не выпуская из левой руки маленький чемоданчик, я приложил правую руку к головному убору и очень бодро доложил:
– Товарищ майор! Курсант Вовк из отпуска прибыл! Во время отпуска происшествий и замечаний не имел!
Я хорошо помню, как в светлом порыве души хотел добавить:
– Здравствуйте, Петр Пантелеевич! Как же я рад вас видеть! Вы для меня давно стали, будто отцом, справедливым и заботливым! Учителем, наставником, воспитателем, примером и образцом в любом деле и в любой ситуации. Потому мы вас более чем уважаем – мы вас любим, как любят отца! Но не за родство, а за полезное влияние на нас, за науку на всю последующую жизнь и всю военную службу.
Но ничего, кроме слов доклада, предусмотренного уставом внутренней службы, я так и не произнёс. Не смог отойти от предписанной нам, военнослужащим, уставной сухости в обращении начальника и подчиненного.
Конечно, всё сложилось бы иначе на одинаковом служебном уровне, но ведь нас разделяла длиннющая лестница из тернистых служебных ступенек. Он – офицер, целый майор, я – всего-то курсант!
Впрочем, всё происходившее в тот момент, было итак вполне нормально и привычно. Если без сантиментов, конечно! Ведь мы без слов понимали друг друга. Пётр Пантелеевич не мог не видеть моих глаз, сверкающих обожанием, а я понимал, что ничем не вызываю его недовольства или недоверия.
– Хорошо! – сухо подвёл итоги моего доклада Пётр Пантелеевич. – Сдайте отпускной билет старшине Ярулину. Пусть отметит время прибытия.
Через какое-то время я сосредоточенно готовился к завтрашним занятиям, одновременно обмениваясь с товарищами отпускными впечатлениями. На это и ушли оставшиеся часы до отбоя.
Вымотавшись в дороге со всеми ее переживаниями, и после бессонной ночи, которая прошла в жарких разговорах с тобой, я буквально валился с ног. А впереди ждал новый учебный семестр. В него, конечно же, не следовало тащить за собой прежнюю усталость. Её и в свежем виде скоро наберётся более чем достаточно!
97
Однако спать в ту ночь нам не пришлось совсем! Обстановка изменилась внезапно. Но подробности того, как именно всё развивалось, из-за чрезмерной усталости я помню смутно.
В памяти осталось немногое, только главные события. И, большей частью, лишь те, в которых я сам принимал участие.
Помню, как перед отходом ко сну нас опять построил старшина и огорошил, неожиданно приказав всем, кроме наряда, заступающего завтра, немедленно одеться теплее, переобуться в валенки, взять с собой весь инвентарь для уборки снега и, не выходя из казармы, ждать прихода начальника курса. И это – вместо того, чтобы, наконец, как мы тогда говорили о ночном сне, лечь и отбиться.
«Куда это нас потянут, на ночь глядя? – недоумевали все. – Может, станем снег по ночам чистить, будто дня уже мало?! Или всем кагалом слепим снежную бабу на потеху населению? То-то будет радости ротозеям!»
Когда мы всё исполнили, поступил приказ инвентарь оставить в казарме. Лопаты обещали выдать на месте. Очередной повод для шутки: не спеши выполнять – скоро поступит команда «отставить»!
Вот и Пётр Пантелеевич появился, пышущий паром от быстрой ходьбы по морозу. Его вызвали из дома и, видимо, начальники ему уже объяснили, чем предстоит заниматься этой ночью. Пётр Пантелеевич и нам коротко обрисовал обстановку и задачу. Оказалось, что в гарнизоне объявлена чрезвычайная ситуация в связи с мощными снежными заносами автомобильных и железных дорог. Мы направляемся на помощь пострадавшим.
Нас заново пересчитали, чтобы точно знать в дальнейшем, сколько отправилось в дорогу, и строем направили в училищный автопарк. Там в нескольких колоннах нас дожидались парящие на морозе военные грузовики с металлическими кузовами, оборудованными тентами.
В автопарке людей собралось много. Слишком много. Выдыхаемый ими пар, подсвеченный на фоне чёрного неба автомобильными фарами, красиво клубился над всеми, но новые подразделения продолжали прибывать. Было ясно, что мы не одиноки. По тревоге поднялось всё училище.
Мы по-военному (слышались лишь команды командиров) распределились по кузовам, и старшие машин заново всех пересчитали.
Мне такая обстановка несколько напомнила ситуацию под Москвой в 41-м. Холод, ночь, угнетающая неопределённость, ожидание больших трудностей и смертельных опасностей. От этого настроение становилось гнетущим.
«Куда же нас? И зачем? Неужели всё это мощное и хорошо организованное перемещение действительно только из-за снега? Странно, ведь раньше такого не случалось!»
Нас, по возможности дремавших с поднятыми воротниками шинелей в промерзших кузовах, везли куда-то долго. Зуб на зуб давно не попадал. Спать по-настоящему никому не удалось. Да и не разглядеть, кто спал, а кто лишь молчал, вспоминая резко оборвавшийся отпуск – темно! Лишь иногда вспыхивала спичка, если кому-то становилось без табачного дыма невтерпёж.
Высадились мы, как нам сообщили, вблизи районного центра с названием Арск. Значит, отъехали от Казани на северо-восток примерно на 65 км. И потом пешком ещё долго пробирались по узкой дорожке, будто специально прокопанной для нас в снегу, возвышавшемся с обеих сторон выше головы. На всём пути снег, казалось, был лишь слегка притоптан, а не расчищен до грунта, не до самых рельсов, потому шагалось тяжело и вязко.
Рыхлый снег проминался даже под огромными военными валенками типа «Кашалот», образуя сплошные, хотя и неглубокие ямки, а уж они изощренно выворачивали ноги последующим ходокам. Хорошо, хоть снежные горы прикрывали нас от ветра, ведь наверху хозяйничала метель. От постоянного физического напряжения мы скоро взмокли, но продолжали ползти друг за другом к неизвестной цели. Где же она, в самом деле, наша цель?
Наконец, длинная людская колонна, в которой тащился и я, скомкалась где-то впереди и остановилась. Назад по цепочке передали команду самостоятельно распределяться вдоль дорожки с интервалом пять метров.
Все засуетились, стали давить один другого, сдвигаясь назад. Откуда-то спереди конвейером принялись передавать деревянные лопаты, предназначенные специально для снега. Для рыхлого снега. Если попадается наледь, такая лопата долго не выдерживает, разбивается в щепки. Но снег вокруг был свежим, не слежавшимся, сверху еще пушистым. И он продолжал подсыпать, наносимый, как нам казалось, одним лишь ветром.
[justify]Поначалу задача представлялась предельно простой. Под нами, как стало известно, проходили два рельсовых пути, заваленные снегом на пару метров вглубь. А метра два уже до нас откинули наверх предыдущие герои. Нам предстояло завершить очистку рельсов, ступенчато отбрасывая снег всё дальше от них и всё выше. Дальше и выше, дальше и
