воскресный теннис с Диком Уореном – и Джон готов поклясться, что ком тошноты от всего этого когда-нибудь выстрелит прямо в холеное противное лицо того же Уорена. Дикое, нелепое, чудное море лиц, такое странное – и американец решился: - Водки! Ему захотелось вдруг нырнуть в это смутное море, чтоб не сидеть чужаком, с пошлой трезвостью на лице. Почувствовать то же, что чувствуют все вокруг, такие далекие и непонятные. Лишь бы прогнать щемящее чувство бесполезности, усталости от суеты.
Джон видит испуганные глаза Лиды – и злорадно гаркает: - Водки! Вспышка молнии проиграла бы бармену в стремительном броске. Запотевшая, льдистая бутылочка хрякнула девственной крышкой; хрюкнула и Лида, когда Джон опрокинул две рюмки. Хрюкнула и затихла. Американец блаженно закурил и обвел зал. Картина менялась. Медленно и неотвратимо. Толстяк совсем окосел, девчонки засуетились, но... Пэтэушники, голодные и злые, подсели к толстяку, окружив того отеческой заботой. Толстяк уже ничего не понимал - мозг не успевал в погоне за спиртным и сменой декораций: усы совсем приуныли. Бармен с недобрым прищуром волкодава пододвинул поближе телефон. Джон выпил еще сто грамм, еще – и его осенило… Волна неги понесла Джона в океан вечности. Суетливая надоедливая Лида куда-то отплывала, остальные – толстяк, путяжники, те, вон еще те – спешно гребли на плотах к нему. Гребли, родные и до боли знакомые. Душа взлетела и ухнула в пропасть. Американец будто проснулся – ему стала понятна грусть толстяка, удаль того, рыжего.
А девки-то, девки… Джону подмигивала вон та, румяная – и он отвечал приветливо-глупой улыбкой. Старый злой мир лопнул, забрав ко всем чертям редактора, Америку, Дика Уорена, Гарри – всех этих ненастоящих, надутых болванов. Настоящие были здесь, рядом… Джон тянется к эликсиру, ему хочется буйства. Ему хочется говорить, хочется, чтоб приняли в шайку вон за тем столом. Американец встает и делает шаг к толстяку… Толстяк попытался подняться — его повело. Качнулся, взмахнув пудовой рукой… Чертов закон Ньютона потянул вниз. Толстяк не сдавался, наплевав на физику. Загребая вправо, схватился за шиворот ближайшего путяжника - тот поплыл авоськой в руке толстяка. Как редис, выдернутый с грядки, увлекаемый тушей полетел в неизвестное. Тандем на полусогнутых засеменил. Казалось - корова с телёнком беспечно бежали на пастбище, прижимаясь друг к другу. Состав, разогнавшись, споткнулся - толстяк головой протаранил бочку. Обод лопнул, пальма укоризненно заваливалась на бок, пробуждая уснувшую совесть толстяка. Падая, беспощадно смяла начёсы хохотушек - они завизжали. Пэтэушника откинуло на столик спортсменов, подкреплявших усталые бицепсы зеленью с мясом. Те нехотя, без энтузиазма, принялись его пинать. Шайка кинулась выручать побратима - девочки злорадно хохотали. Бармен лихорадочно ронял телефон и пытался позвать охранника. Тот, прикинув расклад сил, каркнул: - Да пошли вы за эти копейки! - и закрылся в сортире. Бармен на свою беду вылез за стойку. Лихой, с рыжим чубом пэтэушник с протяжным: - Н-Н-нА! - залепил ему в ухо. Спортсмены методично, как на тренировке, месили путяжников — те дрогнули и, грабя на ходу прилавок, позорно скатились со ступеней. Последний из них, размахнувшись стулом, впечатал Митчелу в лоб. Джон падал, как в замедленной съемке, под истошный визг Лидочки. Послышался треск, звон стекла, гам. - Уелл! Вери уелл, – довольно бормотал Митчел; Лида совала ему на лоб мокрую противную ткань. Малолетки улюлюкали путяжникам вслед, радуясь торжеству справедливости. Хохотушки проклинали толстяка, пальму, бармена и оплакивали загубленную охоту на спонсоров. Спортсмены доедали гарнир. Толстяк безмятежно храпел, обнимая пальму. Бармен поскуливал с повязкой на ухе и... Где, чёрт возьми, охранник?
- Уелл! Вери уелл! – голосил Джон, шествуя под руку с толстяком. Слеза счастья блеснула под светом ночного фонаря. Он уже позабыл, когда вот так вот бесцельно куда-то брел. Просто брел, радуясь ночи. Боже, как хорошо! Он поцеловал толстяка в мясистую щеку. Лида тенью плелась сзади. С боков авангарда двумя клинами охраны шествовали преданные путяжники, щедро оплаченные Джоном и готовые ради него на все. Пиджак американского вождя колыхался на ветру рваными лоскутами, больше напоминая портянки. Бармен, пересчитав щедрые чаевые от Господина, смотрел в окно на разношерстную стаю и понимал, что ни хрена не разбирается в жизни. Шайка шла дальше, горланя в ночном городишке и обрастая новыми членами. Новым все были рады – иногда, правда, чтоб вступить в ночное братство, пришельцам перепадало в глаз. Зато потом наливалась водка, появлялась новая семья. - Так какого хрена, Джони, вы угрожаете нам? А? – толстяк вцепился в его пиджак. - Слушай сюда, Миша. - Майкл, сегодня я Майкл, - поправлял толстяк Джона. Он размахивал пальцем-сарделькой и увлеченно брызгал слюной: - Нет, ну ты мне ответь? Что эта кикимора, ваша Кандолиза, так себя ведет? - А вот поедем и спросим! – рявкнул Митчел. – Да; да… Решено – я тебя приглашаю в гости. - И плюнем в рожу этой черной страшиле. - Т-с-с! – зашипел Джон, оглянувшись. – Нельзя, нельзя так говорить. - Можно! – гаркнул толстяк. – У нас – можно. - Если честно, Майкл, - понизил голос Джон, - я полностью с тобой согласен. Но… Т-с-с-с! - Плевать! – ревет толстяк. – Кикимора! - Я начинаю любить Россию! - расхохотался Джон.
Страшен, страшен будун в своей разрушительной мощи. Тебе сверлит голову невидимый бур, рой жутких пчел разрывает тело, в глотке – пустыня Сахара. А будун в отделении – особый случай. В переполненной прокуренной камере мешают спать, кто-то ломится в прутья решетки, требуя справедливости. Пить, пить, пить – пол царства за стакан воды! Джон разлепил веки. - Где я? - В Сан-Франциско! – хохотнул сосед справа, тускло блеснули его фиксы. Камера заржала. - Мне надо в ванну и молока. - А анчоусов с тайским массажем тебе не надо? Эй, - крикнул фиксатый в дверь камеры, - примите заказ. Камера взорвалась припадком хохота. Сонный дежурный ногой пнул дверь: - Успокоились там, быстро. Через пару часов американцу стало полегче – и Джон подсел к фиксатому. - А вы не могли бы мне рассказать про тюрьмы в России? Фиксатый загадочно усмехнулся: - Мой импортный сокамерник – ты обратился по адресу. Я два раза в тайгу плавал. А сколько по КПЗ отсидел… Фиксатый умолк, многозначительно заглянув американцу в глаза. Повисла пауза. До Джона дошло. - Как говорят у вас в России – сухая ложка рот дерет. Понимаю. При выходе отсюда я вам выплачу сто долларов. Договорились? – Джон протянул руку. - Ты-то отсюда выйдешь, - потер подбородок фиксатый. – А вот я… Ну да ладно. Как выйдешь – закинь сюда хавки, сигарет, чая. - Обещаю, - Джон кивнул. - Слушай, мой друг, слушай. Эй, Глыба, дай нашему гостю блокнот и ручку. Да, и чифирчику сообрази – американцу совсем плохо. Джон неимоверным усилием воли разогнал туман в голове, подавил спазмы в желудке и стал записывать. - Значится, так. Видишь эти купола? Они означают…. Лида вела помятого Джона в гостиницу. - Ну разве так можно, товарищ Митчел? Зачем вы разбили витрину « Макдональдса»? Да еще и выкрикивали антиамериканские лозунги? - Боже мой! – схватился Джон за голову. - Да, а потом напали на молдован. - Кто такие молдоване? - Не важно. Ваши так называемые вчерашние друзья крикнули: « Гаси талибов!» И началось… - А я? – растерянно спросил Джон. - Что – вы? – Укоризненно посмотрела Лиза. – Предлагали грузить их в трюма и везти на плантации рабами. - Черт! Они же подадут в суд! - заохал Джон. - Никуда они не подадут. - Точно? - Да точно, точно, - успокоила Лида бледного американца. – Это же нелегалы. Ну, - она требовательно посмотрела на него, - вы будете меня слушаться? - Клянусь статуей Свободы, - горячо воскликнул Джон. - И пойдете в зоопарк? - Да, да, да! Только сначала я приведу себя в порядок. Зазвонил телефон. Джон, тыкаясь в кнопки, ответил. - Ты как там, милый? – томно и приглушенно проворковала Моника. Слава Богу, она за тысячи километров не могла его видеть. - Все хорошо, милая. Все чудесно. - Хм, - забурчала трубка, - с тобой точно все нормально? – и Джон будто увидел, как маленький лоб жены съежили удивленные морщинки. – У тебя голос какой-то чужой. Джон откашлялся: - Говорю тебе – все прекрасно. Тут добрые люди, отличная погода. - С каких это пор ты стал молоть чепуху про погоду? – всерьез забеспокоилась Моника. - Акклиматизация, милая – смена поясов. – Джон почувствовал, как вчерашняя водка бурлит в пищеводе. - Да? – переспросила трубка. - Да, - гаркнул Джон и зарычал. Лида обеспокоенно всмотрелась в запунцовевшее лицо американца. Проходивший мимо участковый Егоров начал прикладывать голову к фуражке и представляться, когда на его китель противной сизой лавой хлынул мутный фонтан. - Джон, Джон, Джон! – испуганно булькала трубка, слыша непонятные далекие урчания. Сержант Егоров, в бурых крошках стекающего салата, грозно задвигал усами и растопырил руки. Джон последний раз рявкнул и облегченно вздохнул с выпученными глазами. Лида онемела и нервно кусала губы. Двести долларов, отданные сержанту, помогли замять международный скандал. Участковый долго сопел и обжигал американца ненавидящим взглядом. Джон, пошатываясь, сорвал лопух и попытался вытереть следы своего безобразия с кителя милиционера – стало только хуже. С обратной стороны злосчастного лопуха неизвестным образом висела собачья какашка – и после манипуляций Джона китель Егорова стал напоминать полотно неизвестного авангардиста. Слава богу, вмешалась Лида. Егоров с видом рассерженного таракана пошевелил усами и ушел, проклиная обнаглевших янки. Джон готов был провалиться сквозь землю – благо, Лида делала вид, что ничего не случилось.
Через пару часов выбритый и освежившийся ванной Джон тихо и печально гулял в зоопарке под ручку с Лидой. - Вон там совы. Правда, красивые? – Она заглядывала в глаза и лучезарно улыбалась. - Правда, - грустно отвечал Джон. - А вон лисичка. А там енот. Правда… - Правда, - муторно выдохнул Джон. Он чувствовал себя семидесятилетним – каждый шаг приносил мучения и отзывался слабостью. Быстрей бы в гостиницу, лечь на серый потертый диван и забыться. Внезапно Лида подпрыгнула: - Димка! Димка-а-а! - Лидка! – рвал луженую глотку великан в военной форме с орденами и лихо заломленном на бок берете. – Лидка, сеструха! Знакомься – Вован, Юрок, мои сослуживцы. С ним близнецами-дубами, уперев руки-бревна в пояс, стояли двое. В такой же форме, розовощекие, плечистые. Задорный блеск глаз великана открыто и задиристо освещал этот мир, не признавая отказа. - Димка, - Лида утонула на груди силача. – Брат мой. Служит в ВДВ. - Что такое ВДВ? – неосторожно спросил Джон и тут же об этом пожалел. Лица великанов потемнели, брови сердито сдвинулись. - Ты не знаешь, что такое ВДВ? – трубно и медленно переспросил Вован. Юрок и Димка скривились, хрустнув зубами. - Димка, да он с Америки, - Лида весело зажурчала, и в этот
