залепить пощечину и целоваться, целоваться, целоваться. Ее подергали за локоть. - Нам пора, - пристальный взгляд Джона вернул в реальность. - Да, да, - пробормотала Лида. Ей уже двадцать – а всякие нехорошие мысли еще смущают, вызывая стыд. Экскурсия, потоптавшись, вышла. - А вы женаты? – неожиданно спросила она, боясь услышать ответ. Джон закашлялся: - Был женат, - и отвернулся. – И перестань, наконец, обращаться ко мне на вы. - Простите, - промямлила Лида. Всю обратную дорогу они молчали. - Куда мы едем? – осторожно спросил Джон, пробегая взглядом поля. - К деду. Моему деду. Он много жил, расскажет вам … тебе, - она улыбнулась, - о деревне. Да, кстати, у вас есть в Америке бани? - Бани? Не знаю, что это, но с тобой я готов … - Т-с-с, - Лидин маленький пальчик коснулся его рта. – Я, между прочим, еще не забыла твое безобразие. - Готов каторгой в Сибири искупить свою вину, - горячо заверил Джон. – Надеюсь, мадам, я прощен? - Не знаю, не знаю, - кокетливо сказала Лида и задремала на его плече. Джон был счастлив и старался не шевелиться, чтоб не спугнуть сон голубки у себя на плече. Боже, ее охота гладить, оберегать, заботиться. Он вдруг ясно ощутил – она его. Просто это открытие пришло откуда-то сверху – и все. И вообще он начал замечать, что влюбился в эту непонятную, незнакомую страну, как будто в прошлой жизни он жил здесь. Странно. И он никогда уже не сможет жить в той далекой Америке. Нет, конечно, сможет – но это будет уже не жизнь, а так… Джон счастливо вздохнул и прислонился головой к Лиде.
Хорошо-то как на деревне. Летают пузатые шмели, гудя тяжелыми бомбардировщиками. Щебечут птички, беззаботно радуясь солнышку. Душисто и пряно веет с лугов. Волна колосков, гонимая ласковым ветром, мягко шевелит поле. Джон вздыхает пьянящий аромат и готов поклясться, что где-то там, на краю сознания, память помнит этот ни с чем несравнимый запах. Помнит – наверно, это гены предков. Ему не надышаться. Лида даже рассмеялась восторженно, когда он бухнулся в мякоть травы и лежал, глядя в небо. Голубое небо с перистыми облаками-барашками. Боже, как хорошо. Лида присела рядом, подперев кулачком подбородок. - Поле, русское по-о-оле, - запела она. Джон задержал взгляд на ее сразу засмущавшемся личике. - Пошли, - Лида светло улыбнулась и протянула ладошку. Дед Захар встретил приветливо. Джону он сразу понравился. Борода лопатой, косматые брови, взгляд чуть насмешливый, строгий. - Здравствуйте, гости дорогие. Прошу к столу. Лида поцеловала деда: - Мы не пьем. Правда ведь? – обернулась на Джона. Тот неопределенно пожал плечами и вздохнул. Дед укоризненно глянул на внучку. - Ты, это, девонька, в городе будешь командовать. Где ж это видано, чтоб мужики да за встречу не выпили? Да перед банькой, а? Дед подмигнул Джону. Они вошли в дом. - К столу, гости дорогие, - дед радостно потер руки. – В кои-то веки с американцем выпью. Джон втянул носом запах лука, мяса, избы и чего-то еще, такого домашнего. С пузатой бутыли, чуть мутноватая, забулькала самогоночка. У Лиды от одного запаха заслезились глаза. Дед с Джоном усмехнулись. - Ну, будя, - они стукнулись стаканами. Обжигая горло, самогонка провалилась. Хрустнул лучок на зубах, мягонько и сочно растаяло сало во рту. Еще стаканчик – и внутри разгорелась, перекидываясь на мозг, волна приятной истомы. Вязко залипла меж зубов душистая краюха настоящего хлеба. Американец аж блаженно замычал. Они выпили по третьей – и Джон, по примеру деда, поднес к носу ломоть хлебушка. Дед с Джоном крякнули. Мысли стали чисты и сердечны. Завязалась беседа. - Как тебе здесь, нравиться? - Очень, - честно ответил Джон. – Как будто я дома. - В-о-от, - кивнул дед. – А все почему? - Почему? – широко улыбнулся Джон. - Люди здесь задушевные. Вот у вас в Америке как? Все куда-то бегут, торопятся. Нет чтоб с друг дружкой поболтать, спросить, как дела. - Точно! – согласился раскрасневшийся Джон. - А много ли той жизни-то, - продолжал вещать старый, - чтоб просто на солнышко полюбоваться? Джон кивнул – и ему стало немного грустно. Дед приободрил: - Ничего, мы из тебя быстро сделаем человечище. Лида, чувствуя себя лишней, через силу немного выпила. Выпила, захватав ртом воздух и вытаращив глаза. У нее тут же закружилась голова. Захотелось болтать всякую чушь – она еле сдержалась. - Ну, - встал из-за стола дед, - вы в баньку сходите, а я пока к скотинке наведаюсь. А после, - он хитро прищурился, - мы с тобой продолжим. А завтра за окуньками пойдем. Любишь рыбалку-то? - Мне кажется, - признался Джон, - что я здесь все люблю. - Во-о-от, - поднял кривой палец дед, - не потерян ты еще для жизни. То-то!
- Пойдем, - захмелевшая Лида толкнула Джона в низенькую дверь. Сквозь щели выбивались густые клубы пара. Они протиснулись в крохотный предбанник. - Раздевайся и иди, только веник из таза достань. – Она пальчиком указала на дверь. - Не-е-ет, ты уж мне покажи, - Лида в темноте не заметила хитрого взгляда Джона. – А вдруг обожгусь? - Ой, какой ты у меня бестолковый. – Она засмеялась. – Иди первый, а то я стесняюсь. Только, чур, не шалить. В парной было жарко. Ядреный пар, казалось, доставал до самых костей. « И что русские находят в этом аду? Даже не вздохнуть…» Смутной тенью скользнула в сорочке Лида. Они уселись на лавку. - Хорошо-то как! А давай я тебя попарю, - она удивилась своей смелости. Все, видать, дедова самогонка. - Давай. - Ложись сюда, - Лида взяла веник и стала нахлестывать по беззащитной спине Джона. - Ай, ай, ай, - взвыл Джон, и Лида расхохоталась: - Какой ты смешной, - и задержала взгляд. Джон медленно поднялся с лавки. Они, не мигая, смотрели, пока ее губы не прильнули к его губам. - Ого, - удивился Джон. - Молчи, - прошептала Лида. Американец стал целовать ее в шею. Лида закрыла глаза. Джон, опасаясь вспугнуть, пальчиком потянул с плеча сорочку. Сорочка заскользила, приоткрыв край белоснежного, не тронутого беспощадным загаром конуса груди. ждет – и Джон обцеловывает ее вспотевшее тело. И распаренная кожа, чувствительная, в соленоватых каплях, остро кричит немым восторгом. Губы прилипли к животу. Они ползут улиткой, цепляя бульдозером горячие капли, высыпавшие и блестками покрывшие Лидин животик. Как вкусны эти капли – Джон наливается животной дикостью. Не торопиться – смаковать, ощущать, запоминать ее вздохи, судороги, взгляды блуждающих пьяно-неистовых глаз. Лида – как в первый раз выпившая школьница. Она не понимает, что происходит, но знает – это все сказочно. Дико, ново, стыдно, непонятно. Но шелковую кожу животика не обманешь. . Побежали искры. И тело, и так горячее, раскаляется изнутри… Лида уже плохо соображает, только мотая головой и повторяя: - Милый… Сильные руки ее поднимают и кладут на лавку. Джон целует колени – она шумно сопит. Сопит в бессознательном рае, где-то далеко, в детской сказке. И она вдруг раскинула бедра, впустив туда осторожного Джона. Лиде сначала непривычно и тесно. Трет – даже немного неприятно. Но с каждым толчком Джона к телу приходит неведомая волна блаженства. Волна набирает силу, накаляя иголками кровь. От кончиков пальцев до головы, словно ток пробегает по коже. Шлагбаумы сняты – и плотина сочно рвет дамбу. И Лида стонет уже без оглядки, мотая головой с прилипшими ко лбу волосами. Новые бисеринки капель растут из кожи клевером луга. Лида улыбается с прикушенной губой. Растрепанная, мокрая, жутко красивая. Она – заповедная нимфа, юная амазонка, русалка. Джон нанизывает на себя эту маленькую девочку, доверившуюся ему – сначала медленно, осторожно, потом все более расходясь. Лида скользит по лавке. Качаются белые груди, танцуя вишенками. Каждый толчок у нее внутри заставляет девушку вскрикнуть: - Ах, ах, ах … И бедра Лиды, маленькие, внезапно стиснули как железные обручи. И ноготки, впившись в спину, оставили тонкие красные борозды. И она сама подалась навстречу его толчку и приклеилась с распахнутым ротиком. И не отпускала, поймав в кольцо бедер. Закинув крошечные ступни на его поясницу, сплетя их в замок. И густой дым парной прорезал звонкий девичий вскрик…
Стоит лес, русский лес. Березы, полосатые красавицы, изящные, восхитительные капризницы полян. Стоят белые, с черными поперечными кружевами, стройные царевны леса. Стоят милые, радуют глаз да сердце. И знают березки, что охраняет их на огромных опушках дуб-богатырь. Исполин, раскидавший могучие руки, взмывающий вверх атлантом. Невозможно идти по лесу, не задержав взгляда на этом великане. Грозный, величественный лесничий смотрит, окаменев на сотню другую лет. Растопырив коряжистые плечи вширь. Великану нужен простор – поэтому и стоит, вечно одинокий. Клены-пажи несут вахту, чтоб исполина-дуба никто не тревожил понапрасну. Клены видят все. И еще видят все елки – подростки, от метра до пяти. Заметят и вылезший пузатый боровичок, и оранжевошляпный подосиновик. Елочки – самые многочисленные горожане леса. Без колючей задумчивой елки совсем и не представить русский лес. Стоят с гирляндами шишек, царапая щеку настырного грибника, пряча маслята, вспотевшие грузди, рыжики…. И ветер часто заходит к другу-лесу в гости. Обнимет березки игриво – те ответят зашумевшей листвой. Прошелестят, обещая что-то обманщику ветру. Уважительно тронет листочки дуба – тот важно пошумит, приветствуя гостя. Лихо и озорно пройдется по верхушкам кленов – что ж, те не в обиде. А ветер уже убежал – там его ждет строптивая любовница, река. Но ветер и сам не покладистый. Когда они, бывает, поссорятся – сердитый ветер взбудоражит поверхность, погонит рябь, надувая щеки. Джон с Лидой идут по лесу. Она с венком на голове, счастливая, беззаботная. Джон с двухдневной щетиной, в соломенной шляпе деда Захара. Трещат под ногами сучки, где-то там, сверху, щебечут птахи. Ровная дробь дятла разносится далеко. Лида прижимается к Джону – он целует ее волосы. Она, просияв улыбкой, спрашивает: - Нравится? - Что именно? - Ну, - она посмотрела в небо, - здесь, в деревне? - Еще бы. Ты даже не представляешь, как, - Джон поцеловал ее в щеку. Внезапно она нахмурилась: - А когда ты … уезжаешь? Этот вопрос резанул Джона. Мучительная гримаса выдала все. Он успел и забыть, что сам – не отсюда. И благополучная, сытая Америка вдруг показалась чужой и противной. Кровь далекого русского князя победила гены английского лорда. Он внимательно посмотрел вокруг, вдохнул глубоко, заглянул в озера-глаза Лиды… - А ты хочешь, чтоб я остался? - Ну-у-у, - смешно сжала губки Лида, - у девушек такое не спрашивают. Это неприлично, - она вздернула носик. Боже, как его заводит ее детская наивность. - К черту приличия! – Джон рывком притянул к себе. Лиде страшно и хорошо. Ее обцеловывают, роняя в колючий мох. Она ругается, распаляя Джона все больше. - Как тебе не стыдно! Вот сумасшедший! Сумасшедший ее не слушает, магнитом приклеившись к телу. Лиде ничего не остается, как подчинится буйному Джону. А значит, от нее ничего не зависит. И девичья хрупкая честь не запятнана. С этими спокойными мыслями Лида мечтательно закрыла глаза и стала наслаждаться горячими влажными поцелуями. Но какой же он тяжелый! Да, романтику в лесу придумали мужики – потому что они
