Много раз я пытался ходить по воде. Но обычно это у меня не получается. И тогда я просто плаваю.
Так вот, плаваю я себе в реке Усманка. И вдруг вижу перед собой рыбу. Она тоже плавает. Но плавает как-то медленно, на поверхности, будто показывает свою нахальную независимость.
«Ах, – думаю, - зараза такая».
И чую, разжигает меня рыболовный инстинкт. Я делаю попытку схватить добычу. Но рыба вдруг нырнула и появилась уже в стороне. Я, конечно, последовал за ней. Однако она вновь от меня ушла тем же способом. Тогда я стал лупить по воде ладонью в том месте, где она может находиться, чтобы ее оглушить.
Мой охотничий азарт увенчался успехом. Рыба, видимо, потеряла сознание и всплыла на волну плашмя.
Это оказался лещ. Довольно крупный. Из такого получается хорошая таранка.
Я вытаскиваю своего леща на берег. Наблюдаю, как он шевелит губами и, значит, приходит в себя. И тут появляется какой-то тип. В очечках такой, ботан, вылитый Поганель из фильма «Дети капитана Гранта». Только вместо сачка в руках у него удочка.
- Это лещ, – говорит ботан, глядя на моего леща. – Он еще живой. Небось, на поверхности плавал, раз вы его поймали без удочки. Так что, вы его бросьте в воду, пока не поздно.
- Это почему же? - спрашиваю я, достаточно грубо.
- Да потому, что это не простой лещ, - поясняет ботан.
- А какой? Золотой что ль? – интересуюсь я, подозревая, что малый слегка не в себе и верует в золотую рыбку.
- Да нет, - возражает Поганель. – Не золотой, хотя и похож на философа.
- На философа? - изумляюсь я. – Чем же этот лещ похож на философа? Философы, как известно, любят поболтать, а этот лещ, наоборот, только шевелит губами, и ни звука.
- То, что без толку шевелит губами, - отвечает Поганель, – это как раз для философов типично. Иной философ пишет по сто томов, которые никто не читает. А если кто читает, то не понимает. Когда же понимает, то чаще всего неправильно. Так что, настоящий философ знает, что молчание – золото. А на поверхности этот лещ плавал потому, что у него воздушный пузырь поврежден вирусом. Есть такое заболевание, «аэроцистит», называется. Этот лещ заразился от другого леща и просто не может опуститься в глубину.
- И что, у философов тоже пузырь не в порядке? – интересуюсь я, и кажется, взгляд мой делается тяжелым.
- Вроде того, - сообщает мой оппонент. – Разум философов отличается тем, что в нем заводится червь сомнений, который у них мутирует и превращается в червя заблуждений. Этот вирус они подхватывают друг от друга. В результате они не способны донырнуть до истины.
- А ты сам-то, случайно, не философ? - догадываюсь я.
- Нет, - говорит он. – Ну, если только совсем чуть-чуть.
- Оно и видно, - киваю я на его очки.
- В общем, мое дело предупредить, - обиделся ботан и, впав в рассеянность, поплелся куда-то вдоль берега.
Конечно, слушаться всяких случайных ботанов у меня нет привычки. К тому же я ничего не имею против философов. У меня самого друг - настоящий философ. Генка. Мы с ним учились в одном классе, а потом он поступил в университет. Так он не то, что этот лещ с больным пузырем, а как раз наоборот, трендит без умолку. И такими словечками выражается, которые широкой общественности неизвестны. Он ко мне часто заходит с пивом. Это потому, что никто другой его болтавню не слушает. А я слушаю. Пью себе пиво и внимаю его речам. Правда, мало что понимаю. Но мне все равно нравится, как он загинает про существование, смысл жизни и всякое такое. Он мне даже книжку принес для общего развития. Называется «Тошнота». Книжка, конечно, дрянь, читать противно. Но я человек добросовестный, и если уж взялся читать, то от корки до корки. Хотя, по правде, я больше люблю кино. Особенно старые французские фильмы с участием Бельмондо.
В общем, леща того я завялил и благополучно съел. Однако этим дело не кончилось. Съел-то я леща благополучно, зато потом мне стало как-то не по себе. А тут еще книжка Генкина. Я ее читаю, а самого мутит всего, и все мне кажется странным и ненужным, даже собственные мысли. А потом и вовсе мне сделалось так плохо, что я всю ночь не спал. И, видимо, от этой бессонницы под утро у меня начались какие-то глюки. И вижу я, будто стою в пустыне среди скалистых гор. И пустыня мне эта вроде бы знакома. Я же в Египте отдыхал, и потому знаю, что это пустыня Синайская, и сам я нахожусь рядом с горой Моисея.
Стою и думаю: «Как лезть на гору без экскурсовода?»
И вдруг появляется какой-то старичок с бороденкой. Подходит он ко мне так мягонько, вроде перекати-поле, и говорит сиплым голосом:
- Умный в гору не пойдет. Есть предложение поинтереснее. Давай, я отведу тебя в пещеру Платона.
- Платона? – уточняю я. – Значит, пещера древняя?
- Само собой, - молвит старец. – Даже древнегреческая. Это самый лучший наш исторический объект. Куда лучше, чем гора Моисея.
- Ну, - говорю. – А это…?
- Не-е, - говорит. – У нас бесплатно.
- Тогда, конечно, - отвечаю. – На халяву и уксус сладкий. Веди меня, таинственный незнакомец.
И вот, я иду за ним. А сам держусь к нему поближе. Потому что, если какая-нибудь неприятность приключится, то я из этого хлипкого деда сразу дух выпущу, как из воздушного шарика.
Но старец и в самом деле приводит меня в пещеру. Только смотрю я, ничего особенного в этой пещере нет. Ни сталактитов тебе, ни сталагмитов, ни цветных фонарей. Наша Новоафонская пещера в Абхазии в сто раз лучше. А эта пещера совсем небольшая. Ну, древняя, конечно, камни в ней закопченные от времени, из мебели одно только кресло посредине, напротив совсем плоской стены. В это кресло меня и усаживает старец. Я не сопротивляюсь.
«Наверное, - думаю, – будут рассказывать исторические данные об этом объекте».
Вдруг старец набрасывает на меня какую-то цепь, и едва я успел схватить его за бороду, как он застегнул цепь на замок.
- Да не кипятись ты, - верещит старец, вцепившись в мой кулак, вместивший всю его бороденку. – Это у нас такие правила.
- Правила? – кипячусь я. – Что еще за правила? Давай, выкладывай, старый мошенник.
- Дело в том, - повествует он. - Что так прописано у Платона. Нужно приковать посетителя таким образом, чтоб он не видел, происходящее позади него на улице.
- Это зачем же такое? – добиваюсь я.
- А это потому, - поясняет дед, - что Платон учил, будто всякого человека необходимо освободить от оков и вывести из пещеры на свет божий.
- Ну, раз так, то все правильно, – одобряю я план мудрого Платона. – Давай, освобождай меня.
- Нет,- возражает он. - Платон полагал, что это будет для человека благом. Однако мы считаем, наоборот. Человека это делает несчастным. Сам подумай, что тебя там ждет? Там постоянно идет борьба за место под солнцем. Ты ж, небось, читал Шопенгауэра? Все хотят победить и поработить остальных. А в этой пещере никакого солнца нет. Значит, и борьбы нет. Притом отличный климат, и полная свобода твоих переживаний.
- Каких еще переживаний? – недоумеваю я, совершенно сбитый с толку его откровениями.
- Это мы тебе сейчас и разъясним, - обещает дед.
- Да кто это мы? – тревожусь я, вглядываясь в темные углы помещения.
- Мы исповедуем «философию существования», - признается негодяй.
- Исповедуете? – силюсь я понять. – Секта что ль у вас тут?
- Да нет, - лепечет он. – Я ж говорю, философия такая. Она тебе понравится. Вот, увидишь. Это самое истинное учение. Оно называется экзистенциализм и помогает человеку познать себя. А если тебе эта наука придется не по вкусу, никто тебя держать не будет. Уйдешь себе в свой мир обмана и разочарований.
Сказав это, дед рванулся, и, оставив половину бороды в моем кулаке, немедленно исчез. Зато я вспомнил, что знаю про этот экзистенциализм от Генки. Я начал вспоминать, что именно я знаю, как вдруг на плоской стене пещеры возникла огромная тень.
«Кажется, начинаются заявленные переживания», - мелькнуло у меня в голове, пока я пытался поглубже вжаться в кресло.
- Как ты думаешь, кто я? – раздался замогильный голос, какой обычно получается в ванной комнате.
- Не знаю, - продрожал я всеми фибрами души. – Я вижу только тень.
- Так я и есть тень, - сообщает голос из ванной. – Но что такое тень?
- Тень – это когда что-то мешает свету, - поясняю я.
- Тень – это отсутствие света, - учительским тоном заявляет тень. – То есть, я – «ничто». Понятно?
- Ну, так. В общих чертах, - признался я. – Только вот, вы не можете быть «ничто», раз я вас вижу. Зачем вы меня обманываете? «Ничто» – оно то, чего не существует. Мне про это Генка рассказывал.
- А, так я и знал, - вздохнула тень. – Ох, уж эти недоучки. Генка ему рассказывал. Ладно. Эй, Парменид, поясни клиенту, как существует «ничто».
И тотчас на экране стены образовалась другая тень. Но если первая несколько напоминала силуэт человека, то эта, другая, была настолько лохматой, что, видимо, происходила из одной только бороды.
- В общем, так, - начинает лохмач. - Слушай внимательно и вникай. Бытие – это все то, что существует в данный момент. А то, что находится за пределами этого бытия, не существует. Оно и есть «ничто». Вот и получается, что «ничто» существует. Тень не из чего не состоит, но она есть. Поэтому она – образ «ничто».
- А, Парменид, - вспомнил я. – Я ж про вас знаю. Вы древнегреческий ученый. Но раз вы - тень, значит, вы – «ничто». Только какое же вы «ничто», если я вас знаю? И друг мой, Генка, про вас знает, и многие другие. Да по сравнению с вами, скорее, я - «ничто», потому что меня почти никто не знает.
- Ну, ладно, ладно, - прогудела первая тень. – До тебя еще дело дойдет. А Парменид умер. Поэтому он – «ничто»
- Хорошо. Пусть так, - соглашаюсь я, чтоб не спорить о пустяках.
А сам думаю: «Если оба они – «ничто», тогда, может, и нечего бояться. Подумаешь, тени. Но все же чудно как-то. Может, на самом деле это какой-то аттракцион для лопоухих туристов.
- Нет. Это не все, что тебе следует знать, - заявила тень, едва исчез Парменид. – Вот, познакомься, Гегель.
Вслед за этим на стене пещеры появился довольно отчетливый профиль лысеющего дядьки.
- Ты про Гераклита что-нибудь знаешь? – обратился ко мне профиль каким-то плачущим голосом.
- Конечно, знаю, - отвечаю я. – Он древний мудрец. И он умер. Значит, он – «ничто».
[justify] - Дело не в этом, - сморщился профиль Гегеля. – Гераклит открыл важный закон развития. Оказывается, все в мире развивается благодаря единству и борьбе противоположностей, таких как правое-левое, пол – потолок, свет –
