Повесть «Не изменять себе».
Эпиграф 1.
«Он думал, что на пароходе сумеет прийти
к какому-то соглашению со своим горем,
ещё не зная, что горю никакие соглашения не помогут.
Излечит его может только смерть,
а всё другое лишь притупляет и обезболивает.
Говорят, будто бы излечивает его и время.
Но если излечение тебе приносит
нечто иное, чем твоя смерть,
тогда горе твоё, скорее всего, не настоящее.»
Эрнест Хемингуэй. «Острова в океане».
Эпиграф 2.
«Я – не атеист.
Но и не верующий.
Хотя, Православный до краёв сознания.
Что-то, вознося длань свою
с распростёртыми пальцами кверху, Там – есть.
Все мы Здесь – в этом Мире –
оказались не просто так, а со смыслом.
С каким – нам не дано знать.
Потому и решать, когда нам уходить отсюда – не нам.»
Ю.Г.Александров «Философия Жизни».
Эпиграф 3.
«Главная цель человеческого бытия –
его(человека) моральное предназначение,
познание и принятие оного.»
Иммануил Кант. «Критика способности суждения».
От автора к читателю.
Дозвольте мне представить Вам, достопочтенный читатель, это единое повествование, известное мне давно, да как бы отдельными, вроде бы даже не связанными друг с другом историями, но однажды соединившимися в моём сознании воедино, хотя и вперемежку – по времени и местам освещённых событий. Такая сумбурность в моём рассказе может показаться нелепой, ну, или как минимум странной, лишь на первый беглый взгляд. На самом же деле – они естественно соединились в одну сплошную логическую взаимосвязь. И в этом, уважаемый читатель, Вы безусловно разберётесь и непременно согласитесь, что иная последовательность изложения была бы просто невозможна. А сопровождаемые моими собственными размышлениями, рассуждениями и аналитическими догадками – всё это вместе преобразовалось в некую, если так возможно выразиться, то ли притчу, то ли басню: несколько продолжительную, повествовательную, но для жизни человеческой – достаточно краткую. Ну а для собственного, Вашего читатель, растолкования… – то тут уж кому и как сложится да сможется. Я, к примеру, и сам ещё не всё понял, не во всём разобрался.
Однако, сподобило меня придать всё это огласке не собственное безволье или нетерпение, но… чувства. Да-да! Чувства! Собственные чувства от собственных же запечатлений. Они рвались наружу, как невеста вековуха из свадебного платья после венчанья. Тут уж, прошу прощения, не до комплиментов и церемоний.
Дело в том, что я пишу… свои чувства. Чувства от ощущений и впечатлений – и от увиденного давным-давно, и от вот только – вот-вот на днях – случившегося. Я пишу также, как искушённый, ответственный, педантичный, художник слаживает свою картину из явного и необъяснимого. Разницы никакой нет. Ну, разве что… Мои краски – это слова! Я подбираю их, смешиваю, выстраиваю в словосочетания и предложения. Пишу-рисую мазками, нанося их и последовательно, и один мазок на другой, образовывая сюжеты, характеры, на обращая внимания и не задумываясь, что в итоге получится, куда всё это приведёт. Чаще всего происходит так, что от первоначального видения я отдаляюсь на столько, что вообще не понимаю, как добрёл до конца. А бывает и так, что смысл того, что я уже написал проявляется лишь вместе с финальной точкой. Но не раз случалось и такое, что суть написанного мною мне раскрывал совершенно посторонний человек, которого раньше-то я и не знал вовсе: он, прочитав мою работу сам рассказывал мне о смысле нарисованного мною…
Либо и потому ещё, что нахожусь в постоянном писательском противостоянии (а возможно ли по другому, ведь иначе будет обман – себя ли, Вас ли – это не имеет значения: мы же с Вами на одной стороне – наблюдаем и оцениваем), в борьбе и даже в войне с самим собой: перечитывая каждый раз уже дописанное окончательно, до финальной точки, мне никак не удаётся выдохнуть из себя… волнение, измотавшее меня уже трясучки. Чтобы наконец-то отбросив в сторону ручку (ведь пишу я по старинке – на бумаге), откинувшись на спинку кресла, забросив за голову руки, сплетя их на макушке ещё неостывшими, полускрюченными пальцами… Нет-нет, лучше так: распластавшись на кровати, отерев о себя подсохшие ладони, уснуть-таки безмятежно – без сновидений и поспать часиков эдак семь-восемь, чтобы внутри меня самого ничего уже не дёргало и не возилось, не звало к немедленному подъёму и продолжению: «Ты… вон там… – не закончил… А вот… в том месте – допиши… Ну-у!.. здесь-то… – так не пойдёт… Ишь, разлился! – куда ты навалил-то… Всё… – не в ту степь…»
*
Возможно, кто-нибудь спросит, мол, зачем всё это – и всё, что выше, и всё, что объявится ниже. Я отвечу так: затем что я – свою работу уже исполнил: написал и кое в чём разобрался. Что же до Вас, то это – уже ваш труд: ведь читатель-то Вы, а не я. Хотя, даже свистулька детская – память и чувства будоражит, да энергию придаёт. А уж как и когда то, что явится использовать, то тут уж по сподоблению* каждого – аль для забавы, аль для дела. Однако, когда уместно, то и забава – дело!
Ведь я пишу – не для кого-то, а – потому что. Потому что однажды и вдруг объявилась внутри меня такая потребность: писать. Психологическая нужда. Заправленная к тому же противоречивой, даже антагонистической смесью – из природной лени и перфекционизма. Поэтому, будучи таким «ленивым перфекционистом», я априори не могу быть графоманом. И ломаю себя каждый раз, когда мысли, образы и сюжеты начинаю невыносимо домогаться, бренча в моей голове всем и обо всё, что там есть; долбя в виски, словно долгожданные гости, которых хозяева когда-то радушно пригласили да о том и позабыли, а с их приходом вспомнили, но передумали и дверь открывать не захотели. Только вот гости просятся в дом войти. У меня же наоборот: мои – запечатления и философии – требуют выпустить их наружу.
Кто-то, начав читать мои опусы, подумает-подумает да и скажет, дескать, белиберда какая-то…; наволочь…; груда всякой всячины…; воз разорванных и смятых обрывков исписанной, непригодной уже ни к чему бумаги: такую даже на макулатуру в пункте вторсырья не примут.
Ан нет! Не так! То чувства и мысли мои – взвихрившись и перемешавшись друг с другом, оживляя и ускоряя друг друга, поддерживают и стараются разъяснить – о чём это всё. «Кому» спросите? Да хоть самим себе. Или же мне. Ну, а Вам – не знаю. Потому как читатель-то – помните? – Вы, а не я. О том, что хотел я, то, что меня сподвигло и заставило – я уже написал. А вот то, что и как прочитаете Вы, как и что разглядите и почувствуете, ежели подобное осуществится, то это станет уже Вашими распознаниями и ощущениями… Что? Поймали? Да-да – я это уже написал: несколькими строчками ранее. Только вот Вы – пока ещё ничего не нашли и не всё поняли… Хотя… я, собственно говоря, ничего и не прятал…
А вообще… Чёрт его знает. Бог всему судья…
* Сподобление – действие от глагола «сподоблять», «сподобить» – удостоить, сопричастить, дозволить, возвысить – кого-либо, чего-либо, чем-либо.
…Как-то раз, я наблюдал за заправским художником, пишущим свою картину. На мой отнюдь не праздный для меня вопрос, зачем-де так-то вот – «многослойно» – краски кладёшь, он, промолчав и посмотрев на меня со снисходительным укором, как на паталогического дурака или на неисправимого бездаря, так ничегошеньки и не ответил. Но в его глазах я всё ж таки уловил объяснение: как чувства ведут – кисть держат, что с чем смешивают, куда тыкаются, так и являю; а уж «зачем» и «почему» всё именно так – у них не спрашивают. Потому как Это – дело Провидения. И рассудку – сие неподвластно, неподотчётно. Это – как Вера: принимай и следуй. Либо – разреши самому себе логику искать. Одновременно – и то, и другое – невозможно. «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне.»*
Посему уж позвольте мне самому чувствовать – где, какие мазки и штрихи мне являть, какие кисти и краски применять, сколько слоёв укладывать. А вот к месту ли все мои образы окажутся, всё ли Вы разглядите в том, что я наявил*, то это – уже дело Ваше.
Всё написанное мною – не для котомки с мыслями и чувствами, чтоб носиться с ними куда позовут или приспеет. И не сундук, чтобы складывать, трамбовать, а когда время придёт – отсортировывать на то, что сгодиться ещё когда-нибудь, а что уж и истлело до полной непригодности. Всё то – и не клубок из… никчёмной путаницы… кое-как смотанный. Это – полотно-полотнище из холщовых и сволоченных ниток с золотой канителью, что сперва неторопливо скручены были из вороха пережитого в клубки-клубочки всякие; затем из этих клубков в лоскуты разноразмерные сотканы – дорогие и ценные каждый по-своему; а уж теперь-то: подобранные дуг к дружке, сложенные аккуратно и накрепко сшитые, – срослись между собой и воедино.
Ну, что ж… Больше не буду отвлекать Вас, читатель, от начала.
Всегда, конечно, хочется сказать как-нибудь мудро, но не мудрёно; ёмко, но не много; чётко, но не кратко; всесторонне, но без нюансов; без утайки, но без стриптиза; всё – о чем никто не знает, но не раскрывая секретов. Да и ещё: если говорить, то честно – как о покойнике. Или же – молчать.
[justify] Жить-то – нужно по правилам. Это – верно. Однако – с чувствами. Не всякое явственное – видимо любому, хоть бы и с третьего взгляда. А различимое чётко – не станет понимаемым… без
