Ему хотелось, чтобы внешнее постороннее заняло его мысли короткими думами о чужом неудобстве или же, в крайнем случае, безобидными размышлениями о беззаботном сострадании их к нему, а его – к ним. Но такие ожидания были тщетны. Все его душевные потуги, хоть как-нибудь впечатлиться окружающим, чем вытеснить его внутреннее смятение по собственному поводу, не приводили к искомому успокоению: каждый его взгляд, коротко задерживаясь на чьих-либо фигурах и чужих эмоциях, с равнодушием покойника всякий раз без задержки проходил сквозь и их личные заботы, и миновал показное участие не в нём. Когда же глаза вновь делали попытку сфокусироваться, дабы отыскать точку внешней опоры, то всё повторялось: мозг, как осциллограф, всплеском фиксировал увиденное, и, тут же забыв про взволновавший объект, продолжал прокручивать Андреевы запечатления и смятения из прошлого.
Андрей явственно помнил и мог документально во всех красках пересказать всю свою жизнь, начиная с пятилетнего возраста, при чём, с самыми незначительными подробностями: к примеру, сколько шагов от подъезда их дома до ближайшей остановки трамвая на улице Победы, с описанием всего, что встречалось ему тогда по дороге. Но теперь, окликни кто его, спроси – вот тут же, не сходя с места, что он только что видел, то Андрей не смог бы ни то что сформулировать, но даже представить – кто или что это было: люди с добрыми открытыми улыбками или холодцового вида равнодушными приведения; деревья с животрепещущей листвой или же поленница с дровами. То, на что он пристально смотрел буквально минуту назад, вспомнить, хотя бы контурно, не представлялось ему возможным: ни то, чтобы в памяти, как на компьютерном диске, не осталось места, а просто она, как заевшая иголка патефона на исцарапанной пластинке, возвращала все его мысли к собственной маяте…
…И ту-т!!!.. Андрей увидел Её – Елену. Все мытарства разума, остолбенев, задрожали, как трепещут горизонт и всё, что на нём, когда вот-вот грянет заря. Красивая молодая женщина, настоящий возраст которой незнакомец смог бы определить так: однозначно не… Намекал на года – лишь её взгляд: такой видел многое. Точнее определить, сколько же ей лет – не представлялось возможным.
Елена была эффектной – и вблизи, и на расстоянии: притягательная фигура – высокая, статная, даже мощная, как у пловчихи; модельная укладка коротко подстриженных тёмно-претёмных каштановых волос, ещё несколько лет назад – бывших по пояс и тёмно-русыми, непослушно завивающимися всегда не там, где ей самой хотелось или и не тогда, когда нужно было непременно. Её правильные тонкие черты лица, тёмно-карие глаза с глубинным взглядом, томность которого Елена умела регулировать по обстоятельствам; брови – не исчезающие и не нависающие, но стоящие с напором там, где им отмерено античной эталонностью; лоб – от природы без единой, даже мимической, морщинки; эталонный лунный нос; природной припухлости эталонные розово-красные блестящие сочные губы; чуть заострённый подбородок, ошибочно называемый «клеопатровским» – весь этот её антураж – обвораживал всякого, не давая ей, когда она оказывалась в любом общественном месте, ни одного шанса остаться не замеченной – ни мужчинами, ни женщинами: первыми – от нестерпимой жажды познакомиться поближе, вторыми – от непременного желания узнать, как такое – сотворить на них. Но всё это – было ваянием Природы, без какого-либо внешнего вмешательства.
При всём при том, Елена всегда носила на своём лице шикарный, просто-таки вечерний косметический гурт-аллюр*. Когда-то, когда они с мужем прожили вместе уже лет пять, а то и десять, на вопрос своего супруга, как-то раз случайно увидевшего её безо всякой косметики, мол, зачем ты красишься, дескать, ты и так «о-го-го!», Елена сказала: «Мне так больше нравится. К тому же правильный макияж ещё и защита кожи. Поэтому важно использовать только высококлассную – жутко дорогую – косметику. Но знать меру. А кроме того – всю эту «красоту» перед сном в обязательном порядке нужно сносить... Ну, то есть – смывать... Ну, удалять... специальной пенкой. И помнить, что если этого не сделать, то – ни смертельная усталость, ни лень, ни какие-либо дела, не станут оправданием такому разгильдяйству ни перед кем, ни перед чем. Но главное – перед самой собой.» Потом она открыла мужу тайну: после интима, когда тот засыпал, она, зайдя в ванную комнату, «сносила» макияжный усилитель её природной красоты. А рано утром, когда муж ещё спал, она всё, что снесла накануне, ставила на место и вновь ложилась в постель. Так что он не знал, даже не догадывался, какая же она на самом деле…
* Гурт-аллюр – разновидность макияжа, заключающаяся в балансировании на тончайшей грани между «можно и днём» и «только на вечерний приём».
**
…Елена проживала в огромной трёхкомнатной квартире на последнем этаже не так давно построенного дома. Жила одна. Хотя, точнее сказать – одиноко. И к тому же замкнуто… С того самого момента, когда в жуткой катастрофе погибли все... все её близкие любимые дорогие – папа, мама, муж...
…Когда прибыли аварийные службы и принялись разбирать оставшееся от столкновения, то в ужасающей груде из металла, пластика и кусочков человеческой плоти, обнаружили... жизнь. Они достали… нечто… мягкое, бесформенное… Нечто такое, в чём только опытные спасатели смогли опознать тельце маленького человечка, у которого что-то, как будто бы живое, трепыхалось внутри... Сердце! Ещё живое сердце. Это была её дочка, её единственный ребёнок, которой в тот день исполнилось четыре годика…
…Её дочурка – была поздним ребёнком. Они с мужем, прожив к моменту рождения дочери в любви и согласии уже больше десяти лет, все те годы были заняты какими-то, как потом она поняла, ненужными и даже глупыми делами, а возможно даже – что и фальшивыми: «самосовершенствованием», бизнесом, светскими раутами, откровенными тусовками; говоря при этом сами себе, друг другу, всем родным и знакомым, что, мол, ещё рано, что они-де молоды, что дескать всё ещё впереди, что медицина-то теперь «о-го-го!» – рожай хоть в пятьдесят, а коли захочешь – то и позже.
Это уже потом, с возрастом, Елена уразумела, что чем раньше они с мужем разобрались бы в себе и в своём месте в социуме, чем они скорее поняли бы, что в жизни нормального человека карьера и свет – проходящее, а семья, напротив – опора и вечность, тем полноценнее стало бы их существование вообще, столь легковесное тогда.
Хотя… Нет! Нет-нет! Не так! Только осознав, что лишь Семья и есть сама Жизнь, сама Цель собственного бытия человека, только тогда Еленино с мужем совместное существование обрело бы подлинный смысл и значение. Исключительно тогда – их жизнь действительно наполнилась бы всеми подлинными пониманиям человеческого предназначения, всеми радостями настоящей жизни и открыла бы настоящие горизонты истинного счастья, о котором тогда они ничего не знали, а вернее – не понимали, воспринимая беспокойство родни отсутствием у них детей, как эгоизм её папы и мамы: «Вы просто хотите наиграться с внуками!» – отрезала Елена любые потуги и увещевания своих родителей каждый раз, когда те многократно пытались объяснить ей, говоря, что в детях – жизнь, что семья – «густая похлёбка», а без детей – «навар от яиц»…
…Приехавший реанимобиль, повёз дочку в ближайшую больницу – нужно было срочное переливание крови... Недовёз... Сердце малышки перестало искать жизнь уже через пятнадцать минут. Никакие усилия врачей скорой не помогли.
Но всё это Елена узнала только спустя сутки: по странному стечению обстоятельств её вместе с её семьей тогда не было. Её бизнес, её Дело – спасло её. Точнее – её тело, оставив его жить. Оставив жизнь и ей самой – одной, переломав всё в её душе и омертвив все её чувства. Зачем так? Для чего?
Елена ходила в полном трауре около трёх лет. Потом, всё её прошлое стало таять, зарастать каждодневными делами по бизнесу. Бизнес, который Елена когда-то приняла за Праведную жизнь, вытеснил из сознания всё прочее, лживо подменив собой её тогдашние – и так неверные – представления о счастье, в котором она прибывала со свои мужем. Теперь же – наличие бизнеса стало «счастьем», бизнеса – холёного, льстивого, капризного, эксцентричного, самолюбивого, безжалостного и бездушного пупа. О том же – подлинном счастье человека, о котором с самого раннего детства и до последнего рассказывали и объясняли ей её мама и папа, о таком, о котором она читала в хороших правильных книжках, теперь – не осталось и следа. Не стало – кому об этом ей напомнить. Не было того, с кем обо всём таком возможно потолковать…
Когда-то по услышанным от кого-то суевериям, принятыми ею словно чистое подлинное верование, что совместные фотографии, а также фото собственных маленьких деток, это плохая примета, Елена всячески избегала запечатлевать моменты жизни на плёнке и бумаге. И теперь у Елены остались лишь несколько снимков её с мужем и гостями на их свадьбе, да несколько фотографий из их поездок по городам и весям её любимой Италии. Ни одной фотографии – ни её дочки, ни её с дочкой – не было…
Теперь же бизнес – её Дело – занимало всю её жизнь, всю ежедневность и каждые сутки: от пробуждения до короткого – трех-пятичасового ночного сна. Теперь её работа помогала ей вернуть хотя бы её самосознание, и давала возможность осознать то, что она ещё может быть кому-то будет нужна. Хотя при этом ей казалось, что то, что она когда-то выстроила, то, чем она раньше подменяла для себя понимание истинного счастья, стало ассоциироваться в её подсознании, как её истинное предназначение.
[justify] Её Дело – стало для Елены её ребёнком, за которое она беспрестанно переживала, и всяко заботилась, не зная отдыха, не оставляя его ни на мгновение даже во сне, как было семь лет назад, когда она родив дочку всю себя отдала малютке. Теперь её словно вновь осияло счастье, развернуло и поставило с головы на ноги: что подобное может с
