Приехавший реанимобиль, повёз дочку в ближайшую больницу – нужно было срочное переливание крови... Недовёз... Сердце малышки перестало искать жизнь уже через пятнадцать минут. Никакие усилия врачей скорой не помогли.
Но всё это Елена узнала только спустя сутки: по странному стечению обстоятельств её вместе с её семьей тогда не было. Её бизнес, её Дело – спасло её. Точнее – её тело, оставив его жить. Оставив жизнь и ей самой – одной, переломав всё в её душе и омертвив все её чувства. Зачем так? Для чего?
Елена ходила в полном трауре около трёх лет. Потом, всё её прошлое стало таять, зарастать каждодневными делами по бизнесу. Бизнес, который Елена когда-то приняла за Праведную жизнь, вытеснил из сознания всё прочее, лживо подменив собой её тогдашние – и так неверные – представления о счастье, в котором она прибывала со свои мужем. Теперь же – наличие бизнеса стало «счастьем», бизнеса – холёного, льстивого, капризного, эксцентричного, самолюбивого, безжалостного и бездушного пупа. О том же – подлинном счастье человека, о котором с самого раннего детства и до последнего рассказывали и объясняли ей её мама и папа, о таком, о котором она читала в хороших правильных книжках, теперь – не осталось и следа. Не стало – кому об этом ей напомнить. Не было – с кем обо всём таком возможно потолковать.
Когда-то по услышанным от кого-то суевериям, принятыми ею словно чистое подлинное верование, что совместные фотографии, а также фото собственных маленьких деток, это плохая примета, Елена всячески избегала запечатлевать моменты жизни на плёнке и бумаге. И теперь у Елены остались лишь несколько снимков её с мужем и гостями на их свадьбе, да несколько фотографий из их поездок по городам и весям её любимой Италии. Ни одной фотографии, – ни дочки, ни с дочкой, – не было.
Теперь же бизнес – её Дело – занимало всю её жизнь, всю ежедневность и каждые сутки: от пробуждения до короткого – трех-пятичасового ночного сна. Теперь её работа помогала ей вернуть хотя бы её самосознание, и давала возможность осознать то, что она ещё может быть кому-то будет нужна. Хотя при этом ей казалось, что то, что она когда-то выстроила, то, чем она раньше подменяла для себя понимание истинного счастья, стало ассоциироваться в её подсознании, как её истинное предназначение.
Её Дело – стало для Елены её ребёнком, за которое она беспрестанно переживала, и всяко заботилась, не зная отдыха, не оставляя его ни на мгновение даже во сне, как было семь лет назад, когда она родив дочку всю себя отдала малютке. Теперь её словно вновь осияло счастье, развернуло и поставило с головы на ноги: что подобное может с ней произойти, она не могла и представить. Теперь её Дело вернуло её к Жизни. Её Дело, как собственный грудничок вытиснуло из её дум всё другое прочее: отдых, путешествия, любое стремление к чему бы то ни было, если это хоть как-то не было связанно с работой. В подсознательном споре вольного с невольным, не задумываясь, что и как случится дальше, она поставила крест на своей личной семейной жизни.
Все мужчины, с которыми она пересекалась по бизнесу – и холостые, и семейные и даже предсвадебные, не переставая её возжелать, давно оставили лишь в несбыточных мечтах свои сокровенные планы, поползновения и гусарство о их с ней возможном безграничном счастье на век или хотя бы на ночь. На самом деле Елена всё, всех и всегда выбирала САМА. Так когда-то она выбрала себе мужа. Потом к мужу прибавила бизнес. Позже – дочка стала первой в этом подборе. А дальше… Дальше – траур…
Теперь же у неё был вечно «маленький» и беззащитный без её заботы новый ребёнок – её Дело. В таком ключе, в таком настрое, во вновь обретённом счастье в своём вечном ребёнке – её Деле, прошёл ещё один год после трёхгодичного траура по потере той – предыдущей её семьи. Но однажды, толи по делам, толи случайно, она оказалась в Центральном городском парке...
До выхода из городского парка Андрей и Елена шли молча, в окружении приютившей и обнявшей их тишины. Укрытые одним общим взаимопониманием и приятием друг друга без любых условий, согревающим, похожим на домашний лоскутный плед, какие с душой и любовью шила бабушка Андрея, защищающим их от всего ненастного, от того, что сейчас было лишним, что в эти минуты не хотелось ни видеть, ни слышать, ни понимать, они теплом и жаждой своих сердец – без слов, почти не глядя друг на друга, лишь время от времени соприкасаясь плечами, поведали, как на исповеди, всю свою прошлую жизнь, все свои радости, боли и муки. Так они дошли до входных чугунных узорчатых ворот, за которыми выключалась тишина и растворялась в привычном смоге бытия иллюзорная городского эдема.
Их, переступивших порог забвения, вновь приняла городская суета, со своими неприродными шумами, напрочь заглушавшими голоса птиц и запахи умиротворённости, с которыми им обоим так не хотелось расставаться, но – непременно, уже во-вот – нужно было распроститься. Андрей, слегка замявшись, в стеснении, как юный, наивный любовник, попросил Елену немного подождать: «Чинкуе минытс», – убегая, расковеркал Андрей популярную итальянскую прибаутку – «cinque minuti», перепутав и позабыв в порыве целомудренной страсти половину букв и слов, пока выговаривал.
Через пару-тройку минут Андрей вернулся. Взволнованными руками и с распахнутым сердцем он протянул Елене пять роз, при этом и не к месту сопроводив эту свою церемонию дурацкой ухмылкой и неуклюжим коротким кивком головы, эдак по-гусарски.
Длиннющие откормленные жирные стебли преподнесённых цветов, не смотря на свою мощь, еле-еле удерживали раскрывшиеся бутоны, каждый из которых был величиной с недетский кулак. Цвет розовых бутонов был..., мягко говоря, поразительным – цвет запекающейся бычей крови. Букет однозначно, то ли вещал, то ли заговаривал, ведь такие цветы – просто так не преподносят: «Всё – впереди!»
Елена благосклонно, но с улыбкой удивления посмотрела на цветы, потом на Андрея: её взгляд был натуральным, а не настроенным по случаю, как она умела. Еленин взгляд, не спросясь её воли, а возможно, что и с её рефлекторного согласия, коротким импульсом признался: «Мы с вами практически не знакомы... Лишь пара фраз... Но Вы мне понравились, правда, это так и есть! Я уже давно не чувствовала такого душевного равновесия, как сегодня, когда мы шли по парку... Даже забыла про все дела… Спасибо Вам!..»
– Спасибо, – приняв чародейный букет, чуть слышно сказала Елена, произнеся вслух вроде бы даже не все буквы. При этом она с доброй чуть заметной улыбкой подумала в назидательном тоне: «Хотя я больше люблю полевые или садовые, ну, ромашки, к примеру...»
– Давайте встретимся... завтра, – с той же застенчивостью беспредельно влюблённого, предложил Андрей.
– Завтра?! – задумалась Елена, вновь и вновь переводя свой искренне растерянный взгляд с Андрея на букет и обратно. Елене не хотела расставаться уже сейчас. Но завтра?.. Да-да, завтра, завтра… Что бы ни помешало ей увидится с ним – с этим взъерошенным откровением – ничего не сможет ей помешать. Ничего! В конце концов – она себе Хозяйка! Кто и что позволит перечить ей?! Ну, разве что только она сама. Елена утвердительно наклонила голову. – Давайте! – подчёркнуто твёрдо и окончательно решилась она, словно отрезая выбор, если таковой и был, и себе и Андрею.
– Здесь же… у этого входа… в парк, – уже загорелся скорым свиданием Андрей и как будто бы стал торопиться скорее расстаться прямо сейчас, чтобы побыстрее увидится с Еленой завтра.
– Хорошо, – подтвердила Елена – немного сухо, даже как-то по-деловому, ведь она – деловой человек; но при этом – еле сдерживая, разливающуюся по всему лицу сердечную радость.
И они распрощались до следующего дня…
Уже через неделю их ежедневных свиданий и прогулок по городскому парку, на очередной встрече, Андрей, вручив Елене такой же в точности букет цветов, как и в тот день, когда они познакомились, вдруг, самопроизвольно перейдя на «ты», сказал, будто бы спросил, словно обмолвился: «Выходи за меня…»
С трепетом обронив эту фразу и покраснев, фразу, которая могла бы предстать холодному искушённому критику – безвкусной идиомой, бессчётно раз объезженной и замаранной в быстротечных любовных чтивах, в пошлых бесконечных сериалах, но, однако, необходимой и вызывающей благоговейную улыбку и в целомудренных романах и киношедеврах классиков, фразу, которая предательски выпав из уст Андрея, не дала ему произнести заранее приготовленную и неоднократно отрепетированную в собственном уединении чувственную речь, полную им самим придуманными нетривиальными эпитетами и красноречивыми тождествами, с отрепетированной же символикой лица и тела, чтобы душой устремить чистые нежные откровения и пылающие желания к своей возлюбленной, закупоренные, замороженные в нём прошлыми ошибками и потерями, – Андрей замер.
Странное ощущение неизбежного, но одновременно и неожиданного ответа Елены, на мгновение ввело Андрея в благостный ступор: «Со-гла-сна! – тихо, но твёрдо, чётко выговаривая каждый слог по отдельности, словно это было не одно слово, а целых три, ответила Елена. – Я согласна!» – покраснев, как институтка повторила Елена, как будто бы самой себе, а Андрею – заодно, если тот вдруг не расслышал.
[justify] Ещё через неделю после этого знаменательного для обоих свидания Андрей уже нёс свою очередную вахту на судне, вышедшем в полугодовой давно запланированный рейс. Андрей с Еленой договорились, что после его возвращения они подадут заявление в ЗАГС. А пока это вынужденное расставание стало, как бы проверкой их чувств: на взаимную искренность и общее право на жизнь. Слов «я тебя люблю» – они друг другу не сказали. Но на отходе все члены экипажа и все провожающие, видевшие их на причале, смогли бы однозначно подтвердить: «У этих ребят – ЛЮБОВЬ! Гляньте-ка, как они смотрят друг на друга! Тристан и Изольда! Антоний и Клеопатра! Орфей и Эвридика! Не
