Все их скандалы не были громогласными, как можно увидеть в кинофильмах или услышать через стенку у буйственных соседей. Скандалы были «спокойными», даже шепотными. Их неуёмный напор проявлялся внешне лишь в трудноописуемых мимических и телесных эмоциях. Да и то, больше у Андрея. Его лоб то многоря́дился, хоронясь под упавшей непроглядной чёлкой жёстких чёрных проседоватых волос, то выпирал дугой, лоснясь барабанной кожей, когда он забирал съехавшую прядь назад. Его густые брови то стремглав разлетались чуть ли не под бакенбарды, то сталкивались на переносице, устраивая на ней пограничные рвы и валы. Глаза его попеременно то округлялись и выпячивались на Елену, то сужались и разворачивались внутрь:
– В чём дело?! Я постоянно пытаюсь начать с тобой разговор, но ты от него уходишь, – с вкрадчивым раздражением, уже давно заученными фразами и жестами, в очередной раз возобновлял Андрей свой переглядочный монологовый диалог.
Она молчала – как всегда.
– Что не так?! Может мне уйти из базы и не ходить в полугодовые рейсы? Хм! Но других там нет... Хорошо!.. Хорошо, устроюсь на работу в этот... как его там?.. колхоз?.. рыбопромысловую артель(!) – буду дома каждые выходные и… даже чаще... Я не могу, да и не хочу быть домохозяйкой! И… не хочу! Ха! Это, вон, мужья твоих итальянский приятельниц… так – устроились… Ноги свесили и болтают… Подрабатывают… кто в эскорте, кто в курьерстве… Один – таксист-надомник, другой – посыльный-прачка. И них в Европе это теперь обыденное… С таким и подобным – уже давно свыклись многие мужья твоих итальянских приятельниц. Что, и мне ситнем рассесться у тебя на шее прикажешь?! – то возмущался, то ёрничал Андрей.
Тут он на минуту смолк, как будто бы ожидая ответа Елены. Но она – привычно продолжала держать обет молчания, как всегда демонстративно занимаясь якобы важными и неотложными делами, которых не было и в помине. Ну, в самом деле, не принимать же за «важное» и «неотложное» – процедуру выковыривания перхоти из-под ногтей!
В такие минуты – своих монологов и ожиданий Елениной реакции на них, каждый раз, чуть ли не буквально повторяя одни и те же слова, с одной и той же интонацией, Андрей [u]с пристальной надеждой глядел[/u] на Елену, пытаясь поймать её взгляд. Но однажды, как-то неожиданно для самого себя, Андрей обнаружил: что когда он говорит или ждёт ответа Елены, то смотреть на неё перестал. Он просто смотрел в сторону, переводя свой взгляд с одного неодушевлённого предмета на другой. Как и когда такое началось он и не вспомнил бы, если б и захотел. Явным было одно – это случилось не впервые, не намедни, уже давно – очень давно, ну, очень-очень.
– Так я – Так – не могу… Не умею-с! И… не хочу… тоже. Ты сама подумай своей головой, какой пример тогда я буду подавать нашему сыну? А?! Чему в этом моём бездельном «сиденье» смогу его научить? Каким своим примером я скажу ему: «Делай как я»? Да и не умею я больше ничего в своей жизни, кроме как водить морские суда и добывать промысловую рыбу. Ты это можешь понять, в конце-то концов?! Ну?! Ну, чего ты молчишь?! Ответь же хоть что-нибудь!..
Почти каждый его монолог, превращался в рассказ, даже задуманный и видимы коротким, скорым, мог неожиданно и вдруг сойти с центральной мостовой, завести в невесть откуда взявшуюся трясину, из которой и дороги-то не найти и на помощь позвать некого, словно та топь посреди тайги, где и на триста вёрст вокруг даже зайца не сыщешь…
***
Краткие вопросы и общения – в семье – отталкивают. Краткие-то – цепляют или цепляются – чтоб подальше разойтись и ведут прямиком к расставанию. Длинные же – приводят к перманентному недопониманию. И опять-таки – остаются без нужного обоим правильного решения. Семья – крепка ответами без озвучиваемых вопросов. Должные ответы просто опережают, предвосхищает их. Сплочённая семья – крепка диалогами. Настоящая семья – всегда оркестр. Ей самой сложенный, ею же сыгранный. Для себя же.
***
…Получив сугубо флотскую специальность – штурман-судоводитель, он был привязан к этой стихии. Много лет назад не по собственной охоте, а по чужой воле и от семейной безысходности, покинув в свои подростковые четырнадцать зим родимый дом и став курсантом мореходного училища в чужедальних краях, лишь первый раз в жизни попав не «на», а «в» море – на рыболовный траулер: на полугодовую производственную практику с хождением «за три моря», Андрей раз и навсегда влюбился всем своим бескомпромиссным естеством и романтической душой в океанскую неохватную ширь, неподвластную ни чему и никому земному. И взошёл в своей профессии от четвёртого помощника капитана, до самого морского пика: давно уже став капитаном сам – капитаном дальнего плавания.
*
…Последней каплей в их чаше семейной жизни, переполненной этими неуёмными тихими скандалами, постепенно выдавившими из них самих всё их совместное счастье, породившей демоническую волну-убийцу в их штилевой, как казалось Андрею, семейности и любви, стала единственная фраза Елены, которую однажды она произнесла-таки вслух, да так, что та поставила всё на свои места: и в сознании Андрея, и в его душевных смятениях и в перманентных недопониманиях, и, вообще, во всём сложившемся когда-то и наблюдаемому теперь чуть ли не с самого рождения их сына (а возможно и многим ранее): «Я… хотела... ребёнка...», – немного запинаясь от вдруг взволновавшего её, её же собственного откровения, еле слышно, но отчётливо и недвусмысленно начала она. И тут же осеклась, словно бы поняла, что зарапортовалась. А уже через секунду или две, а может быть прошла и минута, через эту вот паузу, которая и ей, и ему показалась целой жизнью, проскочившей прямо здесь и сейчас – вот в этот вот крохотный молчаливый промежуток времени, скоропостижно закончила: «Теперь… мне больше ничего… не нужно… от тебя…»
Андрей взглянул ей в глаза. Глаза Елены излучали доброе спокойное тепло и ясность. Но свет и согревание, исходившие от них, были не для него. Они проходили через Андрея, но лишь насквозь – без задержки, не оставляя от себя ничего, а забирали и уносили из него остатки всякой его надежды на её понимание и принятие. Как будто бы Елена этим своим светом хотела и показывала лишь то, что ей хорошо, что у неё теперь – всё в порядке. Но Андрей почувствовал: Елена не скрывает, что этим своим счастьем – а это виделось ему и было именно её счастьем, всем этим её нынешним состоянием она целиком и полностью обязана ему – Андрею. И за это – она его и благодарит…
***
На Руси люди живут душою. А расставаясь навсегда – грустно, с лишней затяжкой, которая никому ничего не даёт, а только отнимает у всех же – и у остающихся, и у отбывающих – часть их души. Как будто бы эта часть – есть ничто иное как пожертвование… Богу за его к нам расположение – доброту, снисхождение, понимание. И за веру – Его в нас…
***
…Вдруг в голове Андрея обнаружилась и тут же запряталась мысль, как голова подземного зверька, высунувшаяся из своей норки, оглядевшая свирепый враждебный мир света – понизу, докуда глаз достаёт – и схоронившийся обратно в своё уютное тепло: «Да что я – первый, что ли?!» И сразу же от корней волос до центра нервной системы, то речитативом, то нараспев, повторяясь вновь и вновь, как музыкальный зуммер телефона, завертелось смерчем и рассыпалось в прах:
«Вместо флейты подымем флягу
Чтобы смелее жилось…
… И парус пробит насквозь,
Но сердца забывчивых женщин
Не забудут «авось»!
Не забудут, авось!»
**
…Он пришёл домой уже почти час назад. Но так до сих пор не переоделся и даже не снял уличную обувь. Он лишь достал из глубокого внутреннего кармана и поставил на стол-табуретку бутылку водки и подкатил к ней купленное яблоко. Всё то яблоко было испещрено какими-то природными вмятинками, бугорками и заломами, сплошь покрытое чёрными бесформенными пятнышками, как чёрными звёздочками, или же чёрными безвозвратными дырами. Еще в полуподвальном магазинчике соседнего дома он ернически поинтересовался у продавщицы: «Что это у Вас за синапчик-то такой? Как называются-то?» Продавщица сделала вид, что не услышала вопроса или же в самом деле не разобрала: в торговом зале было полно покупателей и из-за этого шумно. Не успев повторить свой вопрос, Андрею вдруг нестерпимо захотелось… тишины. Поэтому, не дожидаясь ответа и не проронив более ни слова, он сразу же вышел на улицу. «Дешёвое, да и ладно. Наверное, дички из городского сада», – подумал он, когда его ноги уже поплелись домой.
[justify] Был полусумеречный октябрьский день. Жарило солнце. Лишь разноцветная листва кичилась своей предсмертной и уже бездушной пестротой. Неожиданный навал колючего, ледяного, прямо-таки январского балтийского ветра, обдав морозцем тропический загар обветренного лица Андрея, защемил в кончиках пальцев, когда-то раз и на всегда подмороженных на зимнем килечном промысле в
