особой, инфантильной до изумления, вряд ли интересна широкому читателю. Но автора, или, если угодно, соавтора, сдерживает обещание, данное в свое время фигурантам данной истории.
Наверное, заказчику было важно, - точнее, не обидно, - знать, что деньги и время он потратил не зря и поделом. «На женщин, на баб», - усмехнулся я при первой же, исторической, как ни крути, встрече заказчика и генподрядчика.
Нет, последовало уточнение заказчика, - на любовь.
Возникла пауза. Странно, дико слышать это слово, де-факто признание в любви. И от кого! - от Бассарова. И где? В привокзальной пивнушке, где пахло мокрыми пальто и чем-то кислым. Я внимательно взглянул в лицо собеседнику. Главным в нем был идеальной формы нос, нос римского гладиатора, от которого сходили с ума бабы. Нашли, от чего сходить. Роста он среднего, отнюдь не широкоплеч, худощавого сложения, ибо, помню, в универе хорошо играл в игровые виды спорта. А внешне ничего более выдающегося. Ежели снять с него кашемировое длиннополое пальто, желтое такое, дамского пошиба, по моде 90-х, с шелковым, обойного рисунка, золотистым подкладом, шелковый же галстук, часы «Citizen», златую цепь с шеи, - нет, нет, тонкую, не как у братков, - и протереть данный субъект обожания влажной половой тряпкой, дабы пригасить действие приторного до одури одеколона, то из пальто вышел бы вполне заурядный тип, мимо коего пройдешь, не заметив в толпе прохожих.
Однако признаем, в нем таки была неуловимая мужская красота – не та, яркая, слащавая, что у первого красавчика СССР киноактера Владимира Коренева, «человека-амфибии», в жилах которого текла океанская голубая кровь, и где-то на осьмушку – бурят-монгольская. Кумир 60-х вспомнился лишь потому, что был того же замеса, что и герой нашего повествования. Но черты лица Бассарова были брутальней, скулы, обдутые ветрами, резче, кожа цвета степняцкого зеленого чая с молоком. В обоих случаях речь идет о пассионарном смешении кровей в плавильном котле Евразии, где не только в национальных республиках встречаются лица, титульной вроде бы нации РФ, однако с отличительным разрезом глаз. Знаменательна сама этимология фамилии Бассаров. Странна она лишь при первой артикуляции. «Два “c”, МарьВанна», – пищал он с первой парты. Боря сражался за точное написание родовой фамилии, начиная с начальных классов. Классную руководительницу сменил старшина в армии, корявыми пальцами выводивший список личного состава. На что в мужских сообществах ему доходчиво разъясняли, что два “c” только в слове «поссать». После чего раздавался хохот. Бассаров лез в драку. Был бит, но, бывало, брал вверх. Закавыка в том, что Борисова прапрадеда величали Базаром, это распространенное имя у бурят-монголов. (Бассаров приводил в пример Базара Барадина, видного просветителя 19-го века из инородцев). Когда на окраинах Российской империи по царскому велению началась перепись коренного населения Восточной Сибири, то на беду Базаровой родове писарь с неумытой рожей и куцей бороденкой, в коей запуталась вчерашняя квашеная капустка, пребывал с похмелья. Он еле попал перышком в чернильницу, рука дрогнула, и непроизвольно вывела в церковно-приходской книге буквицу «с» два раза. Клякса делопроизводства. Мало того, что русский дьячок переврал срединную букву в имени, но и обрек потомков охотника-соболевщика Базара из века в век драться за честь фамилии.
Честь для Бассарова была не пустым звуком.
Я думаю, женщины теряли кудрявые головки от пахучего облачка уверенности, сопровождавшего Бассарова шибче парфюма, что было решающим в те годы всеобщей растерянности. Широкие плечи тут мало что значили. Ну, еще от чувства юмора. Таки учился в университете, не закончив оного. Легко, необидно переходил на «ты» после минуты знакомства, влёт оценивая статус новичка, ее/его IQ, непринужденно пристраиваясь к языку целевой группы. Позже, работая над «романом», я прочитал, что это свойство приписывают аристократам. Уверенность - не барство, не байство, а естественность, с которой носят дорогие вещи, эдак небрежно. Хотя какой из Бассарова, взросшего в бараке, да в медвежьем углу, аристократ?.. Думаю, он мог стать политиком – тот, кто ворует в меру, не забывая о людях. Но он, вишь ты, влюбился по уши. Хотя «по уши» – не про него. То было осознанное движение ума, не тела.
Речь в той привокзальной забегаловке с ходу пошла об истории любви. Вот так прозаично, меж глотками разбодяженного пива. И деловито. О любви-то. Заказчику требовалась объективность. Кабы фигурант изложил историю своего чувства самолично, формулировал собеседник, то не избежал бы самолюбования.
Таким образом, статус «ghost writer», литературного негра, применительно к моей скромной персоне не вполне уместен. Ghost writer (не путать с иным лит-негром paperback writer, воспетого «битлами») - общеизвестное амплуа «писателя-призрака», давно на Западе не призрак. Чаще всего к услугам циничного писаки прибегают люди крайне занятые – политики, знаменитости, всякие там celebrity, лица состоятельные по определению, у которых нет времени, да и умения, излагать мысли, вообще, нет привычки к многописанию. Хотя встречаются среди заказчиков подобной литературы и людишки небогатые, нищие духом, бедные что тюремные крысы, к примеру, серийные убийцы. Ремесло ghost writer получило распространение в жанре «байопик», мемуаров. Для их продвижения на рынок весьма пользителен терпкий запах скандала. Воспоминания Моники Левински, сотворившей Отсос Века, были обречены стать бестселлером.
Имя этой пошловатой дамочки с дебильной нижней челюстью, оставившей след в истории, несмываемой что пятно спермы на синем платье, упоминается здесь по двум причинам. Девица выдвинула нижнюю челюсть у разверстого зиппера 42-го президента США в Овальном кабинете (Оральном, шутил мой заказчик) в середине 1990-х, как раз в ходе развития высоких (sic!) отношений меж Борисом и Лори. Заказчик настаивал, что описываемая мною история – антитеза дурно пахнущей интрижке президента Клинтона (Клитора, усмехался Бассаров) и ушлой стажерки Белого Дома. Хотя рукопись не предназначалась для публикации, по крайней мере, прижизненной, Бассаров считал, что она станет лучшим олицетворением памяти его возлюбленной, когда та покинет сей бренный мир.
Вторая причина скорее техническая. Дело в том, что у воспоминанийМоники Левински тоже был свой ghostwriter. Самая знаменитая Членососка Америки обсуждала свои отношения с президентом Клитором, технические параметры орального секса, в телефонных переговорах с некоей Линдой Трипп (Триппер, кривил уголок рта мой заказчик). Они шушукались подобно соседкам по совковой коммуналке. Подружка оказалась под стать рефлексирующей минетчице. И высосала всю сперму из эрегированной интриги. Скабрезные телефонные беседы Л. Трипп записала на магнитофон и передала их литературному агенту. Книга вышла в свет после CapitolOralCaseспустя год. О’кей, Леди Триппер, куй железо, пока стоит - стоить будет дороже.
И Бассаров не исключал публикации своей истории, казалось, сокровенной. Но «в исторической перспективе», как выразился заказчик. В телефонных беседах со мной он подчеркивал, что это не история болезни, не скорбный лист, а суть Любовный Свиток, нравственная, глубоко, точнее, высоко этическое событие. Но время еще не пришло. Борис понимал, что любимая уйдет к звездам раньше его. И был готов уйти вслед за ней... И тогда, как знать, наступит черед публикации этой неоднозначной рукописи – в назидание потомкам.
Отстирать синее платье в голубой реке истории.
Бассаров уже пробовал наговаривать на диктофон. Понуждал делать то же свою женщину. Не то, не то… Ему нужен взгляд со стороны – пусть нелицеприятный, даже жесткий, не уводящий нос и глаз от человеческой… - Борис запнулся, подбирая слово, - от человеческой хили, ведь речь о СПИДе.
От неожиданности я повторил тревожную аббревиатуру излишне громко. И поперхнулся пивом. Тогда из каждого утюга пугали чумой двадцатого века.
На нас воззрились с других столиков. Звон посуды стих.
- Спокойно, граждане! – сказал Бассаров. – Ахтунг! Увага! Attention! Speed в переводе с языка англосаксов означает скорость. Мы тут с дружбаном в ДТП вляпались…
Посетители склонились над кружками. Звон посуды гармонично влился в гул разговоров.
- Слушай, Серый, я сделал лишь первую главу… Атас! нет времени, - продолжил Борис. – Еще и капусту рубить надоть … Шинковать наличку. Бизнес, ничего личного, старик. Потом личного, чует мое сердце, будет больше, а времени меньше, сечешь?
Заказчик обещал платить, исходя из гонорарной сетки ведущей газеты региона, он узнавал расценки - вот борзый! С учетом того, что объемы будут не газетные, а книжные, то получалось неплохо. Можно подзаработать.
Что было весьма кстати. На дворе свирепствовала безработица. 1990-е, гребаные, загребанные и восхитительные. Люди продавали сигареты поштучно, кто помоложе, то и себя (поштучно); рабочие местного завода «Теплоприбор», уволенные в бессрочные отпуска, стояли на подступах к колхозному рынку, обвешанные с головы до пят разнокалиберными электрокипятильниками, выданными в счет зарплаты, - словно дореволюционные лотошники сушками-баранками. В газете практически не платили, предлагали искать рекламодателя. А Бассаров и раньше не подводил. Несколько раз он просил написать статьи про тот же СПИД, приносил в клюве с толком подобранные факты, платил наличкой четверть сразу, остальное – по факту. Он мог, кстати, работать журналистом, и куда лучшим, чем иные в нашей газетенке… Но ему вечно было некогда. Вдобавок он увлекся историей больного вопроса, водил обедать библиотекарш из отдела редких книг, и таким манером проникал в закрытые фондохранилища.
Надо с самого начала оговориться, что Борис для достижения благородной цели не брезговал средствами. Кондомами в том числе. Пишу об этом спокойно - заказчик разрешил. И даже настоял на том. Прошли времена «лакировщиков». Ничего личного – только бизнес.
Короче, мы ударили по рукам. Чокнулись кружками.
- Вербатим необратим! – выкрикнул Борис.
Я хотел спросить, что такое вербатим, но передумал.
Перешли ближе к делу. Бассаров забормотал об исторической вине. Историк же, ёлки зеленые.
Если к делу, то надо бы по порядку. Мне и самому странно столь запоздалое представление, но ход моего повествования не позволял сделать этого раньше.
Меня зовут Сергей. Серый, как когда-то в пору студенчества, окликал меня Борис, кличка Борзый. Мы учились в одно время, только на разных факультетах. Он на историческом, я на филологическом, на отделении журналистики. Но жили в одном общежитии, полсеместра - в одной комнате. Борька знал поименно моих однокурсников.
С некоторых пор Борис стал звать меня чуть иначе. Не Серега, не Серый, а Серенус. Хорошо, что не в безбашенную пору студенчества, а то однокашники – держу пари! -
