С 12 июля 1921 года по февраль 1922 года Бокий был членом Коллегии ВЧК.
12 апреля 1921 года на заседании Малого Совнаркома Бокий выступил с проектом создания в РСФСР Специального отдела при ВЧК — «центра, объединяющего и направляющего деятельность шифровальных органов различных ведомств».
Расстрелян в 1937 году.
4
Она увидела, как она снова идет на Гороховую улицу к знакомому дому, возле которого днем и ночью дежурят филеры и доносят о каждом посетителе. Но это ее не беспокоило. Никто ее не останавливал, не хватал за руки и не тащил в охранку, чтобы устроить допрос. В западных газетах ее уже похоронили, она якобы была приговорена к расстрелу. Сколько уже раз ее хоронят. Говорят, что это хорошая примета. Значит, будет долго жить. В других газетах сообщали, что ее всё=таки помиловали, причем помилование исходило от императорской особы. Ах, какая честь! Выходит, что даже там на самом верху знают о ее существовании. Помиловали ее потому, что она якобы была беременная, правда, сама она не могла сказать, от кого забеременела. Оказывается, что она еще и великая грешница. Ее приговорили к пожизненному заключению в монастырской тюрьме. Как это по-русски! Через эту участь прошли даже коронованные особы. Как это повелось со времен Ивана Грозного, что негодниц отправляли заживо гнить в монастырском узилище, так это и осталось до наших дней. Ничего не меняется на Руси! Забавно было читать об этом. И эти газетки весьма повеселили ее.
Идиоты! Они даже не знают, что монастырских тюрем уже несколько лет нет в России. А когда они были, то туда могли отправлять только лиц духовного звания.
Ей нравилось такое внимание к ее особе. Для общественности она уже давно стала дьяволом в юбке, ибо не может нормальная женщина летать на аэропланах и устраивать гонки на авто. А еще она устраивает оргии, меняет любовников, как перчатки, курит папиросы, пьет как лошадь и может выражаться похлеще ломового извозчика. Она заключила договор с сатаной, продав ему душу за бессмертие, поэтому и не боится никаких опасностей.
5
Она увидела, как стоит в строю в черной кожаной куртке, в крепких ботинках, плечом к плечу с боевыми летчиками Ковенского разведывательного полка. Единственная женщина! Полковник поздравляет их с зачислением в полк, говорит, какая честь им выпала служить в знаменитом полку, который покрыл себя боевой славой. Она была счастлива, только что не прыгала и не хлопала в ладоши, как девчонка. Она будет летать и не просто летать, а выполнять боевые задания.
Женщинами-летчицами уже никого не удивишь. Они есть не только в Германии, Франции, но и в России. Она была под номером четыре в этом списке. Но женщина – боевая летчица она первая.
Это новая глава в книге о выдающихся женщинах, где наряду с Клеопатрой, Марией Стюарт, Екатериной Великой будет стоять и ее имя, первой женщины боевой летчицы.
Вечером по поводу зачисления в полк устроили пирушку. Пьянки в боевых частях после начала военных действий были строго запрещены. Но известно, что в России строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения. Когда в России останавливали кого-то запреты? Когда закончилось вино, стали пить спирт. Спирт выдавали для того, чтобы зачищать электрические контакты. Но на зачистке контактов экономили.
Она не отставала от мужчин. Чем закончился вечер, она уже не помнила. Всё-таки спирт – это не бургундское. Утром она проснулась с пожилым капитаном, который беспощадно храпел. Интересно, почему не с молодым летуном? Или тут дело в субординации? Уважили возраст и звание?
Она оделась. Белье ее было разбросано по всей комнате. Значит, постарался капитан. Выпила два стакана воды. Нет! Ничего вспомнить не могла. А если не помнила, значит, ничего и не было. Эта мысль ее рассмешила и успокоила. И то, что пойдут разговоры, тоже не волновало ее.
Военно-полетная карьера ее в Ковенском боевом полку оказалась короткой. На задании она была всего лишь один раз. Когда ее аэроплан на небольшой высоте вылетел из леса и полетел над немецкими позициями, по нему начали стрелять. Одна пуля просвистела буквально над ухом. Она пожалела, что у нее не было ни бомб, ни гранат.
Полеты были довольно опасным делом. Не проходило недели, чтобы кто-нибудь не погиб.
Аэропланы летали низко, скорость их была небольшой и с земли их можно было подбить даже из винтовки, если попасть в бензобак или пилота. Боец, подбивший аэроплан, получал премию.
На этот раз ей повезло, но в корпусе и крыльях аэроплана насчитали восемь пулевых отверстий, хотя для аэроплана это и не было опасно, и никак не мешало дальнейшему полету.
Через месяц полковой доктор Климович заявил, что отстраняет ее от полетов. Княгиня возмутилась:
- Я чувствую себя прекрасно.
- Вы беременны, милочка. Вы знали об этом и скрывали.
- Ну, и что? Разве это может помешать полетам. Я в хорошей физической форме. Не чувствую никаких неудобств.
- Помешает. Вы в любое время можете почувствовать слабость, недомогание, тошноту. Да и резких движений вам нельзя делать. Это может повредить плоду и угрожает вашей жизни. В воздухе – вы знаете об этом – доли секунды решают судьбу летчика и аэроплана. Вот поэтому вы и не можете быть допущены до полетов. Категорически!
- Я могу как-то освободиться от плода?
- Не рекомендую. Уже немалый срок. Это опасно для здоровья. Кроме того, аборты у нас запрещены. Ни один врач не возьмется за такую операцию, боясь уголовного наказания. У простой же крестьянской бабы, если она еще согласится, никто не даст вам гарантии, что это не закончится очень печально для вас.
Княгиня была отчислена из полка по причине беременности. Ей не оставалось ничего иного, как вернуться в Петроград, где она сначала невероятно скучала и не находила себе места. Здесь по-прежнему кипела светская жизнь, как будто и не было никакой войны. Работали рестораны, синематографы, поэты новой волны читали свои вызывающие стихи. Играла музыка, рекой лилось спиртное, несмотря на сухой закон. Только что подавали его не в бутылках, а в графинах, чайниках и даже самоварах. Это выглядела как насмешка над властью.
Много было офицеров. Кто-то дожидался отправки на фронт, кто-то туда и не собирался, пристраиваясь в какую-нибудь организацию по помощи фронту или в очередной комитет, которые плодились, как грибы после дождя.
Княгиня крутилась в этом круговороте веселой беспечной жизни. Беременность ее еще не была видно. И вдруг как гром среди ясного неба. Ее арестовали. Обвиняли ее в шпионаже и государственной измене. У следствия были многочисленные донесения от агентов из Германии, в которых сообщалось, что княгиня, находясь в Германии, имела многочисленные связи с немецкими офицерами, в том числе и сотрудниками генерального штаба. Были у нее и интимные связи. Уже этого было вполне достаточно, чтобы обвинить ее в шпионаже. Но какие военные государственные секреты она могла знать Княгиня поняла, что кто-то хочет расправиться с нею. Кого же она могла так разозлить? Этот кто-то имел вес в верхах. Вполне вероятно, что это могла быть дама, которая желала отомстить ей за интимную связь с супругом или любовником.
Суд по законам военного времени вынес ей смертный приговор. Она стала ждать расстрела. Содержали ее в одиночной камере: пять шагов в длину, два в ширину. Кормили довольно сносно. Тут последовала монаршая милость. Император своим указом заменил ей смертную казнь пожизненным заключением. Беременных женщин в России не казнили.
В тюрьме она родила. Ей приносили несколько раз в день кормить младенца. Потом она заявила, что отказывается от него, потому что не хочет, чтобы ее ребенок – это был сын – вырос в тюрьме. Пусть ребенка отдадут в детский дом. Там ему будет лучше, чем в тюрьме. Освободила ее Февральская революция. Выйдя на свободу, она ни разу не поинтересовалась судьбой сына. Он для нее просто не существовал и никакой потребности в воспитании ребенка она не испытывала. Где он? Что он? Как будто и не было у нее никакого ребенка. Себе она ответила, что лишена начисто материнского инстинкта.
6
Она увидела, как идет в ликующей орущей толпе. Здесь была соборность, единение, о которой говорили славянофилы. Это был бальзам им на сердце. Оказалось, чтобы ощутить эту соборность, нужна была война.
Рядом с дворником в длинном прорезиненном фартуке, надетом поверх верхней одежды, шагает мужчина в приличном костюме, галстуке, какой-нибудь банковский служащий или университетский преподаватель. А рядом с ним светская дама в шляпке и длинной юбке.
Если бы им предложили взяться за руки, они бы сделали это без всякого колебания и внутреннего сопротивления, потому что в этот момент все чувствовали себя братьями и сестрами. Это воистину был день народного единения. Его никто не организовывал, ни призывал к нему. Люди выходили на улицы по зову сердца, потому что иначе не могли.
Этот праздник народного единства был вызван тем, что Россия объявила войну Германии. Петербуржцы годами, десятилетиями, веками жили бок о бок с немцами, которые уже давным-давно обрусели, сохранив только фамилии от своей исторической родины, теперь все они превратились во врагов, которые спят и видят, как превратить всех славян в рабочий скот, заселить их земли и обратить в свою лютеранскую веру. Немецкие лавочки поспешно закрывались, самые осторожные снимали вывески и в эти дни старались не выходить из домов, ожидая самого худшего: погромов, насилия, убийств.
Те, кто не успел или посчитал это излишним, испытали народный гнев.
Запели «Боже царя храни». Если бы сейчас перед ними предстал император или кто-то из правящей династии, пали бы на колени и молили, чтобы их немедленно повели на Берлин или Кёнисберг, и они показали бы немчуре, где раки зимуют, за всё бы заплатили.
Для нее это тоже был праздник. И оделась она