Повесть лет без времени или век бесед на обочине

или оставаться — это право каждого, и никто не вправе никого осуждать за принятое решение. Сейчас уезжают самые успешные, самые талантливые люди. Этого нельзя не признать.

— Да, каждый решает сам — оставаться ему порядочным человеком или стать подлецом, а иногда и предателем.

Увидев, что отец начинает возбуждаться, Вадим не стал отвечать, и Пётр Васильевич продолжил:

— Какие самые успешные? Самые медийные, то есть самые богатые. Зажрались они, вот что я тебе скажу. Правду говорят: «Художник должен быть голодным». Главное испытание они не выдержали — испытание медными трубами.

— Почему же. Среди них много действительно талантливых людей. А сколько учёных уехало? Шахматистов? Про айтишников я уже не вспоминаю.

— Да, есть и действительно достойные люди. В этом их беда. Дело в том, что гениальность построена на другом образе мышления, на нестандартности. Иногда нетрадиционный взгляд на вещи приводит к таким вот вывертам. Что поделать — издержки талантливости, так сказать, её оборотная сторона. К счастью, это происходит далеко не со всеми.

— Ну, слава богу, хоть ты не считаешь их перебежчиками и предателями.

— Те, кто не запятнал себя нападками из-за бугра — не предатели. Просто заблудившиеся люди. Их жалко, но, как ты сказал: «Никто не вправе никого осуждать за принятое решение». Если, конечно, это решение не противоречит нормам морали. Если не согласен — встань и скажи. А гавкать из-за угла — это низко.

Троица, не спеша, продолжала прогулку по парку, а время неумолимо приближало их к расставанию.

— А вообще то, как говорил Джавахарлал Неру, «нет больших врагов собственного народа, чем воспитанная колонизаторами интеллигенция». Те, кто смотрит на Запад, равняется на них, тот и есть враг народа.

— Страшная формулировка.

Пётр Васильевич ничего не ответил, только заложил руки за спину и, высоко подняв голову, быстрее зашагал по дорожке.



Гулкий зал международного аэропорта напоминал муравейник — такое же хаотичное движение, каждый из участников которого точно знает, куда ему надо; возникающие у входа и стоек регистрации цепочки, в которых люди-муравьи нагружены поклажей; поток на выход из муравейника. Единственное отличие — ожидающие без дела пассажиры, но и они готовы выстроиться в очередь на посадку.

Провожали Вадима только родители. Брата вызвали на какое-то мероприятие в военкомате, которое никак нельзя было пропустить, а Марине отъезжающий категорически запретил появляться в аэропорту, попрощавшись накануне. Он надеялся, что бывшая жена привезёт сына, но та позвонила в последний момент и сообщила — у Серёжи поднялась температура.

Всё имущество переселенца поместилось в один большой чемодан, половину которого занимали книги по программированию. В полупустом рюкзаке лежал ноутбук и ещё несколько необходимых для работы гаджетов.

— Это всё имущество, что ты нажил? — критически осмотрел багаж отец, — негусто.

— Не всё. Ещё машина, квартира, обстановка. Марина пока присмотрит за ними, а там видно будет.

— Вот это правильно, не руби концы.

После регистрации троица встала у информационного табло. Идти на посадку время ещё не пришло, но в зале не осталось свободных мест, а стоять пожилым людям было непросто. Вадим нерешительно переминался с ноги на ногу — ему хотелось ещё хоть полчасика побыть с родителями, но в то же время не терпелось быстрее освободить их от тягостной процедуры расставания.

— Сынок, — Пётр Васильевич редко так называл Вадима, это было мамино обращение, — ты будь там осторожен. Не дай бог, начнётся война, всех русских могут депортировать. Поэтому смотри — запахнет жареным, сразу уезжай.

— Ну что ты говоришь, — Вадим сделал страшные глаза и незаметно указал на мать, закрывшую лицо руками, — всё будет хорошо, не выдумывай.

— Ну да, конечно, — спохватился Пётр Васильевич, — это я так, на всякий случай.

— Ты же будешь нас навещать? Скоро приедешь? — уже соскучилась мама.

— Мам, я ещё даже не уехал. Конечно, буду, мы об этом говорили.

— Ты напиши, как долетишь, как устроишься, не забудь.

— И об этом говорили, я каждый день звонить буду.

— Звонить, наверное, дорого.

— Нет. Я тебе мессенджер установил ещё год назад. Будем с видео разговаривать. Это бесплатно.

И родители, и Вадим судорожно пытались вспомнить, что очень важное они забыли сказать. Но всё уже было сказано, всё оговорено. Времени до расставания осталось совсем мало, а заполнить его нечем. Минуты текли томительно.

— Вадичка, я тебя очень прошу, выполни, что мне обещал — не хорохорься, не считай зазорным вернуться.

— Да, сынок, — поддержал Пётр Васильевич, — не выпендривайся. Помни, что ты обещал на месте всё посмотреть и ещё раз хорошенько подумать. Если что, мы тебя ждём. А если вдруг кто чего скажет, мол, не справился и всё такое, то помни — на Родине и в рубище лучше, чем на чужбине в шелках.

— Я же обещал.

Постояли, помолчали ещё несколько минут.

— Ну ладно, пора. Пойду я на паспортный контроль. Давайте прощаться.

Родные ещё раз обнялись. Мать уже не прятала слёз. Вадим бодро зашагал в зону контроля. По пути он несколько раз оборачивался и, улыбаясь через силу, махал родителям. Перед тем как скрыться за углом, он посмотрел на них в последний раз, и неожиданно защемило сердце. Привыкнув к внешности дорогих ему людей, сын не особенно обращал внимание на то, как они выглядят. В его глазах они по-прежнему оставались сильными и мудрыми. Сейчас же он увидел двух стариков, которым не так много и осталось. Эта мысль, которая иногда посещала его, и которую он гнал от себя, вдруг стала реальностью. Он ощутил эту реальность болью в сердце, и слёзы навернулись на глаза.

Вадим почувствовал острое желание вернуться, никуда не лететь. Плевать на все умные речи, на глубокомысленные рассуждения с фактами и цифрами. К чёрту всю эту демократию, либерализм, преступный режим и свободу. Все вместе они не стоят двух стариков, одиноко стоящих в аэропорту. Здесь, вот именно в этой точке, рядом с родителями его Родина. Здесь он должен жить.