И эта идиллия не предполагала к мысли, что буквально через четверть часа что-либо не поделив, будем ругаться, а часто и драться самым натуральным образом.
Я очень любил разговоры взрослых. Я мог часами сидеть и слушать их пересуды. И тогда, когда вечером собирались на лавочке нашей, я, порядком за день уставший, прижавшись к матери или бабушке, слушал разинув рот всё, о чём судачили в конце и засыпая.
Обычно в то далёкое от меня времечко, всяких гостей у нас принимали радушно. Вот один из характерных примеров. Он уже запомнился мне тем, что ждали мы с сестрёнкой от гостя карамелек или, на худой конец, комочка сахара. Увы, с чемодана всё перевернув, гость достал два огромных куска сала.
Сало...
Чёрт его знает: были ведь и более яркие для запечатления памятью случаи из детства. Наверняка. Но, по каким-то нам неведомым причинам проносим сквозь жизнь свою часто несущественное.
Я сижу на полу и задрав голову ловлю всё вылетающее из уст разговаривающих. Теперь, когда надежда на угощение так трагически оборвалась - сестра насупившись даже ушла на кухню и оттуда не добро поглядывала на то, что творилось в комнате - мне более, как и делать ничего не оставалось.
Но душевная надломленность в детстве быстро проходит. И уже вечером от обиды и след простывает.
Меня начинает клонить в сон. Но я ещё вижу, как общее внимание, обращённое поначалу гостю, постепенно ослабевает. Мать переходит к разговору с бабушкой. Отец и гость не могут наговориться о своих близких (гость доводится ему племянником). Дедушка... дедушка сидит молча, не отдавая ничьей стороне предпочтение. Беседы идут чинно, неторопливо, с очень немалой заинтересованностью.
Я клюю носиком, у меня слипаются глазки: сомкнутся и с трудом открыв их я вижу, как уже мать беседует с гостем, а бабушка о чём-то заговаривает с отцом. Ещё клевок - и мать перешёптывается с отцом, а гостя расспрашивает бабушка. Ещё - и вот мать сидит молча, а бабушка, дедушка и гость при поддержке отца поют за здоровье маленького моего братика, мирно посапывающего где-то там, от шума подальше. А ещё через небольшой промежуток времени раздаётся зычный, с хрипотцой в определённых местах, голос моей бабушки: "Хас-Булат удалой..." - поёт она с чувством, чуть, хотя, что там чуть, порядком склоняя в левую сторону голову, правой же рукой размахивая, для объёмности ли звучания, али для привлечения постороннего глаза, или, может быть, для своего удовольствия, может в помощь себе. Это коронная её песня. Никакое питие с участием бабушки не обходится без этой песни. "Бедна сакля твоя..." - глаза её на особенно ударном слоге закрываются, а рот с одним верхнем, но не на самой серёдке зубом, источает капельки мокроты. И кто бы ни сидел за столом, всяк в свою меру помогает ей в пение подтягиванием. От этого песня, изобилующая разными тембровыми оттенками, ассоциируется как волнистое разноцветье, а голос бабушки будто пущенная сквозь стрела.
За первой песней после не продолжительного перерыва, связанного с приведением духа в порядок, а также с приёмом очередной порцией пива, также и с обменом возникших мнений, следует вторая не менее популярная застольная - "Сронила колечко", которая поётся бабушкой совершенно в другом ключе, как сказали бы музыканты.
Глаза мои всё также смыкаются, но я креплюсь, я жду этой песни. Мне нравится, как в ней преображается бабушка.
Она, поёрзав задом, выбирает наиболее удобное для своего тела положение. Затем, скрестив руки на груди, начинает.
- Сронила колечко... -
и все замолкают, все ждут того места, с которого можно поддержать одинокое начало. И даже дедушка мой молчаливый, облокотившись локтями о стол и низко поникнув головой, начинает бубнить что-то похожее по мотиву на "Сронила колечко".
После этих двух столь любимых бабушкой песен ей требуется много времени на восстановление сил - она выкладывается полностью. Однако, с этим веселье не прекращается: гармошку-"хромку" берёт отец. Чем-то он схож с бабушкой в области "искусства" - и у него тоже, как и у ней две мелодии в "репертуаре", одна из которых задушевная. И он так же их всегда исполняет, но в отличие от бабушки в подпевалах не нуждается. Он неважно играет на "хромке", а всё же разобрать мелодию можно.
Он с гордостью достаёт с футляра потрёпанную гармошку и после, как бы, обязательной разминки, растянув меха, поёт.
- Когда б имел златые горы... -
голос его в сольное исполнение не годится: громкий, крикливый. Часто не понять было дурачится или в самом деле старается. И до конца этой песни он не знает, а чтобы мало кто разобрался, обычно прерывается там, где знания заканчиваются со словами: "Да где же их взять эти горы", - и переходит на другу., на ту, которая трогает до слёз и не его исполнением, а своим содержанием. Не припоминалось, чтобы запев эту песню, отец мой был не серьёзен. Но более поражало поведение матери при том. Она покидала застолье, отыскивала какой-нибудь уединённый уголок, садилась там, сложив руки в подол, кротко и сильно о чём-то задумывалась. И часто наблюдая за ней (я боялся к ней подойти, боялся спугнуть её думки), как вроде, и отблески в глазах замечал. А отец пел.
- Как помру я, помру я,
Похоронят меня.
И никто не узнает,
Где могилка моя...
Пел эту песню отец до конца, вкладывая, как и бабушка в свою "Сронила колечко", всю душу. И как бабушке, ему требовалось восстанавливать силы после. Каждый, верилось, задет был за живое этим напоминанием о неотвратимости далёкого своего конца (что конец будет где-то там, в будущем, грезилось наверняка любому: именно, где-то там...).
Но жив сейчас человек!
Запевает бабушка "Вот кто-то с горочки спустился..." - и все с облегчением подхватывают её, приходят в движение: "Наверно, милый мой идёт..." - появляются улыбки, направляется сообразно гульбе настроение: "На нём защитна гимнастёрка, Она с ума меня сведёт", - и только мать уже отделаться от своих гнетущих дум не может. Она там и остаётся сидеть с тем же выражением лица, в том же положение. И теперь её потревожить кому-либо трудно, а уж развеселить и подавно.
Клюя носиком, я чуть было не заваливаюсь набок. Заметив, мать встаёт со стула, подходит, целует в макушку, в лобик, щёчки, ласково что-то нашёптывает на ушко. Снимает майку, коротенькие на лямочках штанишки и выговаривая: "Чи-чи-чи-чи", - на руках несёт, целуя опять же, в кроватку. Я, видимо, сквозь сон чего-то прошу, так как она уговаривает.
- Завтра, сыночка, завтра, маленький. Спать надо сегодня.
И вот мне пол ста, а будто всё сплю. И чувствую я - пора просыпаться. Но кто не знает с каким трудом это даётся...
6. Да, замечательно то, что связано с детством. Иногда подумаешь и жалко его. У каждого оно проходит по своему и каждый во времени - хочет побыстрее стать взрослым. Ну что ж, стал ты им. Дождался. И что же ты приобрёл? Муки, разочарования. Встретился с несправедливостью, пошлостью, грубостью, неверностью. А счастье где? Где радости? И они есть, но как незначительно их присутствие в повседневности.
Однако, я вас утомил, наверное, своими воспоминаниями. Вы же взялись читать о Леночке, а я о себе. Да и Леночка уже проснулась, успела улыбнуться и вдруг задуматься. Вы меня можете осудить, но воздержаться оттого, чтобы ни описать Лену в данной ситуации я не смогу.
Натянутое до плеч одеяло скрывало её телесные подробности, поэтому их мы не будем касаться. Ручки её, отвыкшие от работы грубой (добавлю: интеллигентные), с аккуратно обработанными ноготками, лежали вдоль тела поверх одеяла, ладонями вниз. Губки чуть-чуть кривились, побуждая думать о не полном благополучие в её мыслях. Да и глазки тому были подтверждением: смотрели вдумчиво, куда-то в потолок, впрочем, его не видя. Это чисто внешние проявления. Духовная же часть человека намного содержательней бывает в каждом из нас. Судите сами.
Лена не впервые представляла себя невестой: фата, подвенечное платье, беленькие туфли на высоком каблучке. Да, на высоком. Она давно поняла: чтобы выглядеть девушкой среднего роста, необходимы как раз каблучки, а ещё... ещё начёс из волос. Всё это ей ясно представилось. Но вот чего она никак не могла уразуметь, так это то, что надо будет говорить. Нет, как вести себя она знала: ступать будет медленно, с достоинством, гордо держа свою прелестную головку, а вот о чём вести разговор? Какую тему развивать в таком случае?
Этот вопрос её занимал постоянно. Обычно, доходя мечтами до известного места, Леночка как бы спотыкалась и дальнейшие её представления чёткой направленности не получали. Мучилась она этим. Она не понимала, что чтобы фантазия разыгралась во всё свои возможности, необходимо было присутствие реального кандидата в суженные. И вот теперь, с его появлением, она будто наяву заметила процессию быстро мчащуюся по городу. В первой машине она и Лёня. Вся свадебная атрибутика останавливала многих поглядеть на её счастье и это было приятно. Но основное желание сию минуту она находила в поцелуе. Он для неё важен в этой ситуации. Почему-то она думала, что поцелуй его жаркий, страстный дозволял надеяться на надёжную защиту от всего и вся. Что на это скажешь - любовь приносит нам такие чувства. Она настолько коварна, настолько изощрённо опутывает душу, что мы уж и готовы воспринимать нами возлюбленного никак не меньше божества. Мы забываем о человеке как таковом - у него нет недостатков, он всемогущ! И чем сильнее слепая часть любви, тем неожиданней прозрение, когда пелена с глаз спадёт и мы видим: "Ба! Да он же ничтожество, он ни к чему не приспособлен, он примитивен в жизни", - а у нас дети!!!
Но мы отвлеклись, а Леночке вполне хватило того времени, чтобы изменить положение. Теперь она сидела, склонив потрёпанную волосами головку к коленям, да так, что зубки её слегка их покусывали. Она не замечала ласки оказываемые ей солнцем, она не слышала звона, доносившегося с огорода, вёдер, она сидела в оцепенение. Непонятная тоска подчинила её существо. И на фоне этого так чётко, так ясно, будто над ухом: "Ну ты и стерва!". Леночка дёрнулась и походило это на то, как если бы на вас неожиданно хотели положить мешок песку, а вы ловко из-под него увернулись. "Да не обязана же я под твою дудку плясать", - Светка пропала, а с ней и тоска. И вот вам все признаки весёлого настроения: улыбка, беспричинный смех, проба голоса, потягивание в удовольствие, кривлянье пред трюмо и рожицы, адресованные, ну никак не постороннему. А затем танец. Они кружились вкруг стола с ним, с Лёшей. Это их свадебный вальс. Он ведёт её нежно, поддерживая чуть заметным касанием талию. Его дыхание достигает её лица, а его глаза смущают Лену, однако не на столько, чтобы быть потерянной. Её губы что-то нашёптывают и она, прислушавшись, различает: "Лёня! Лёнечка! Лёшенька!". "Боже, - думает она, - я его люблю!". Она останавливается, - сколько сил потрачено в признание! - пододвигает
