табурет к столу, садится и, положив подбородок на тыльные стороны ладони, выражает на лице озабоченность.
Озабоченность... О, как надоедает она в процессе жизни. Нам постоянно чего-нибудь не хватает. И если приобретается то, что требовалось в эту единицу времени, мы вовсе не избавляемся от заботы. Здесь же, с угасанием, появляется другая, такой же значимости, а может и круче. Канет в лету эта, а на горизонте вот она, следующая.
Леночке подобное пока казалось - проживёт она месяц и все тревоги её, все беспокойства отойдут, как по мановению волшебной палочке: у неё появится надёжная опора! Она улыбнулась, подумав: не придётся тогда гадать, что нужно говорить невесте. И будущее ей представлялось каким-то раем. И хотя точного разумения рая составить себе не могла, но чувствовала приятность от таковых сочетаний букв.
- Доченька, а что это голенькой сидишь? - скорее вежливым напоминанием прозвучали слова матери, нежели удивлением.
Леночка с интересом осмотрела себя.
"И всё это ему!" - она гордилась своим телосложением.
Вправду, совершенство поражало. Мне даже представляется не один художник сделал бы карьеру всего лишь нарисовав без излишеств это чудо.
Леночка обернулась в сторону матери с ответом, но той, как не было. Ничуть не огорчившись, девушка сбилась в самолюбование. Она с придирчивостью осматривала свои ручки, затем ножки. Она дотронулась своих тугих грудей и тут ей, ой как захотелось его руки. Она и подала правую вперёд. И грудь та воспылала.
"Он мой! - благоговела Леночка, - он мой!" - и подспудно к этому думалось: "Я его! Его я! Я! Одна я!" - и закрадывалась вдруг ревность: "Я не позволю ему познать другой женщины!". И слёзы, но уже счастья омыли личико девушки.
"Господи! Дай мне его на век!"...
Да-а. По-разному люди сходятся. Но вот девушки во все времена близки своими помыслами о замужестве. Их представления как-то перекликаются, несмотря на временную разность. Я вспомнил свою бабушку и её рассказ и своём счастливом житье-бытье с моим, естественно, дедушкой по материнской линии.
Странной это была пара: он - ростом около двух метров и она - чуть головой достававшая ему до груди; она круглая лицом, в прошлом не лишённая симпатии и он - длиннолицый, горбоносый, впрочем, и не слишком страшный; она - огонь и пламень, пробивная и общительная и он - за всю их большую жизнь не назвавший её более нескольких разов по имени, неразговорчивый и нелюдимый в трезвом виде.
Да и брак их состоялся не менее странно. Родители его жили зажиточно и, конечно же, прочили пару достойной, но когда пришёл срок иметь сноху и когда собирались идти со сватовством, немало удивлены были требованием единственного сына, лежащего на полатях, идти сватать Конёву Настю, бедняцкую дочь, вернее, одну из дочерей большого семейства пьянчуги Коня, как кликали отца будущей бабки Насти. Упорное сопротивление родители сломить не смогли и теперь вынуждены были идти на поклон к забулдыге.
И вот она уже на своей свадьбе. И вот уже молчаливый жених третий час за столом держит её руку. Держит крепко. "Так бы всю жизнь, до самых, самых концов", - думает счастливая девушка.
И вообще, она не замечает косых взглядов новой родни. И вообще, её не касается праздничная суета. И вообще...
А год это был далёкий - 1916-й.
Я правда не в курсе: просила ли моя бабушка у Бога дедушку - таковы ли тогда были нравы? Но вот, что касаемо нынешнего поколения, то парадокс: чем мы более атеисты, тем сильнее наши обращения за помощью к Господу. Я вам описываю тот пример.
Леночка уже стояла на коленочках. Иконок в их доме не находилось, однако девушка наносила поклоны в передний угол. Войди кто из вас и тотчас закралась бы мысль: набожная девушка. Но задержись вы на минутку и разочарование постигло бы: вначале робкое испрашивание Господа дать ей Алексея, перешло в требование. Леночка отчего-то озлилась.
- Ну, дай мне его! Дай! Ну отдай, чего Тебе стоит? Я люблю его - Ты же знаешь! Отдай! Слышишь ли Ты меня?
О!.. О!.. О!.. Да это же Господь! Чего же ты с Ним делаешь, как разговариваешь, Леночка! Нельзя с Ним так говорить! Он Бог!!!
Но не понимала этого девушка...
7. Валентина зашла с заметной грустью в лице. Прошли почти сутки со дня приезда дочери, но полного удовлетворения она не получила. Ей казалось - лучше бы и было, если бы учёба не закончилась. Всё-таки была какая-то определённость. "А к нему сходить надо", - перебились её мысли и она вспомнила, как посетила его тогда, пять лет назад, принеся в душе одно - радость за их дочь. Она с ним сидела долго и рассказывая пыталась не упустить никакой мелочи. Она знала, как ему важны подробности. Да и он, чуть она задумывалась, поторапливал: "Дальше что?". Она будто слышала его голос. А потом, припоминалось, упав на его холмик горько плакала. Обидно ей стало за него. Ещё тогда дошло - держит он её. На какое-то время она даже возненавидела сильную половину человечества и всего лишь из-за того, что они вот живут, а он нет.
- Леночка.
Лена чуть вздрогнув, обернулась. Она уже привела себя в порядок и зеркало её притягивало, на мой взгляд, незначительностью: ей стало казаться - носик великоват. Вот если бы укоротить его до разумных пределов - неотразимость стопроцентная. А так...
- Леночка.
- Мама, я же красивенькая? Да?
Валентина снисходительно улыбнулась - ну, ничего общего со вчерашней.
- Ты ведь институт закончила, - пристыдила.
- Закончила, мама, закончила. А вот красивой быть хочется, - Лена взяла её за плечики, - ну очень хочется. Ну скажи, что я красивая.
- Да красивая ты у меня, красивая.
- Да ты не так скажи, не буднично.
- А как же это... по праздничному? - изумилась мать.
- Ну, к примеру так: ой, и красивая ты, дочь, у меня! Воскликни, поняла? - Лена рассмеялась. - А правда, мам: окончила институт, а серьёзности никакой.
Валентина лёгким шевелением плеча напомнила дочери о её нежных ручках и, чтобы та не обиделась, чмокнула в лобик.
- Шалунья ты у меня.
А я позволю себе вмешаться.
А я помню себя разных возрастов. Я в возрасте Леночки был ещё не женат и тоже хотел красоты. Вспоминается сейчас, как часто подбегая к зеркалу получал расстройства. Мне моя личность не доставляла удовольствия. Мне также казалось, что нос у меня ни к чёрту. Вытянутое моё лицо заставляло меня ужасаться. Я находил неровности в зубах, отчего предпочитал как можно меньше показывать свой оскал не понимая, что всё это скрашивает одна, всего-то одна неподдельная улыбка. И лоб мне чудился великоватым. Я переживал за детали лица. Сейчас мне много лет и теперь я понимаю: от тогдашнего возраста иного ожидать не приходится.
- Леночка, а я вот чего думаю, - сердце Валентины подсказывало, что момент тот самый. - Доченька, нам надо папу навестить. Давай сходим к нему.
Но обманулась Валентина сердечной подсказкой. Леночка не ответила отказом, однако молчание было настолько выразительным, что мать сочла своим долгом отвести грех от единственной.
"Что это я? - по чуть ощутимому спазму осудила Валентина себя. - В самом деле: как ни к месту. Да мы сходим, конечно, - она удостоила себя значительной паузой. - Сходим!" - взглянула на дочь усомнившись и порицание, касавшееся уже себя, вырвалось у неё: "Мало она его знала. Сейчас он ей, как вроде, и не нужен. Зачем оберегала?".
И они обе, каждая исходя из подвластного ей разумения, вдруг пришли к поразительному заключению: нет того целого, которое не поделилось бы.
Скорее благодаря этому завтрак собирался в небольшом напряжении. А точнее, его, как бы, и не было и оно, в то же время, присутствовало. Улыбки отмечались, но неуловимо натянутые.
Когда очередь дошла до чая - не согрел он их. Валентина пила молча, вся углубившись в себя. Лена порхала где-то там, возле Алёши. От неё не отходило вчерашнее: "Леночка! Я твой раб. Повелевай!". Лёня стоял на коленочках, с пафосом шутил. Они оба смеялись, они оба не знали, что нами бросаемые не обдумываемые слова, Господь принимает иногда к сведению и часто идёт нам навстречу!
Но вот и чай попили, а натянутость не проходила.
- Доченька, ты же на сквознячке сидишь, закрой створки окон.
Сквозняка, конечно, никакого не было, скорее так сказала, чтобы что-то сказать.
- Мамочка, он не простудит. Он розовый.
- Какой, какой?
- Розовый, говорю.
- Как розовый?
- Да так, розовый.
"Нет, что-то не то", - подумала Валентина.
Она долго соображала отчего это и, мучаясь, отдавала последние силы, чтобы не плакаться. На дочь она боялась взглянуть. "Уж тогда точно сорвусь", - думала Валентина. А так, как куда-то смотреть надо, то и предпочла стол. И только тогда поняла, что с ними что-то происходит. Вроде бы и ели они, а на столе ничего не тронуто. Вроде бы и пили чай, но по полстакана у обеих стояло.
Сердце наше... Как же оно предчувствует беду! Много лет назад, когда были с женою в Сочи, на обратном пути оно у меня ни с того, ни с сего защемило. До дома оставалось дня два пути, но не мог я найти покоя. Я метался по вагону: выходил в тамбур, посетил ресторан для того всего, чтобы быть на людях, прохаживался по всему составу туда-сюда - ничего не помогало. И вот на коей-то станции подсаживается к нам в купе мужчина на порядок старше меня. После не принудительного знакомства, он предлагает выпить и достаёт бутылку водки. Я с удовольствием хватаюсь за эту "соломинку". Мы выпили, поговорили, он задремал. Так вы что думаете, успокоилось оно у меня? Нет, конечно. Оно продолжало болеть. И длилось это сутки. Я даже с поезда хотел сойти, так донимало. А когда приехали домой, выяснилось: в тот самый день скоропостижно скончался мой отец. Вот на каком расстоянии подсказало оно мне горе. Я уверен и временной дистанции для него не существует.
Но, кажется, глупость несу. Но причём тут смерть моего отца, когда пишу о другом. Сбило их настроение и меня. Потянуло в мрачные закоулки. Да ладно уж, переписывать не стану.
Они смотрят друг на друга. "Нет, это грусть не вчерашняя, - думает Валентина. - Что-то иное сегодня присутствует".
"Какой же всё-таки он забавный. В окно зачем-то с ним полезла. Вот дура, - не думая так, восхищается Лена. - А как бродили!" - и она припоминает мельчайшие подробности. Подробности, какие и значимости вчера не имели, но оказывается без них общая картина теперь блекла.
А со стола не убиралось и может не зря. Но я пишу, я знаю о чём пишу. Я хозяин произведения. Попробую написать так.
8. Как только семейство (независимо опять же) пришло к убеждению, что завтрак пора отправлять в прошлое, тотчас в сенцах послышался необъяснимый шум. Он был уверенным, властным: кто-то смело вторгался в их дом.
- Можно, - и не просьбой славословили, а требованием.
Наши женщины немало под растерялись, прежде чем дали необязательное "можно".
Не люблю я массовых сцен опись. Что дальше было, я вам дам понять через поведение Леночки.
Девушка вспыхнула. Краснота залила всё её личико и тем контрастней про рисовался её образ. Что говорить о сердце - оно выскакивало, а грудь вздымалась до того часто, что порой казалось не одышкой ли страдает? Конечно же, ей мечталось провалиться сквозь землю, но известные положения это исключают, а потому и
