МЫ, АКАЦИТА

тихо. Чёрные горы высились совсем рядом молчаливой тёмной громадой, оттуда всё время словно дул леденящий ветер, заставлявший невольно ёжиться.

Дверь дома была не заперта, Мэтт пару раз стукнул в неё костяшками пальцев и осторожно отворил. Старуха сидела на табурете, опустив узловатые руки на стол. Электричества в доме не было, тусклый свет древней керосиновой лампы выгонял из углов длинные раскачивающиеся тени. Мэтт сперва машинально удивился, зачем вообще слепой старухе лампа, а потом сообразил, что она зажгла её для них. В доме горько и пряно пахло сухой травой, вязанки которой были развешаны там и сям, как в доме Певца.

Мэтт ожидал, что Энн будет спорить и протестовать против их решения. Но она, как ни странно, сразу согласилась пустить их вместо себя в своё жилище на несколько дней.

— Он придёт, акацита, — уверенно заявила она. — Вы же тоже это чувствуете.

И правда. Мэтт не просто чувствовал это — он знал И ощущал себя одновременно охотником и добычей.

— Вы должны сделать это сами, — загадочно произнесла старуха. Её тонкие сухие губы улыбались, и Мэтт вдруг подумал, что в молодости она, наверное, была весёлой бойкой хохотушкой. По крайней мере, сейчас ей очень нравилось то, что они затеяли.

Она показала полицейским, где хранится её незатейливое добро, и живо поинтересовалась у Камня:

— А как же ты, внучек, собираешься прикидываться слепым?

— Надену тёмные очки, мэм, больше ничего не остаётся, — ответил Камень. — Если буду рубить дрова с закрытыми глазами, точно ногу себе оттяпаю.

Энн предсказуемо засмеялась, и Крыло поймал себя на том, что тоже лыбится, как дурак.

Он согнал с лица эту неуместную улыбку и деловито проговорил:

— Тогда мы пока всё подготовим, а завтра явимся за тобой, бабушка, по той же поре.

Он надеялся, что они не опоздают. И точно знал, куда отвезёт старуху на время их операции. В полицейскую казарму, под бок Кону и Джереми. Ребятам он уже накрутил хвост, строго-настрого предупредив, чтобы не болтали о бабкином присутствии, а для пущей важности напугал их рассказом о спятившем ублюдке, возомнившем себя койотом. Парни наперебой стали предлагать свою помощь, но Мэтт отказался, пояснив, что их задача пока что — охранять бабку и помалкивать.

С Камнем он почти не разговаривал. Всё самое важное уже было сказано. Он лишь отдал напарнику распоряжение сгонять в Рапид, купить седой парик в какой-нибудь лавке, торгующей театральным реквизитом, и к вечеру быть на месте.

— Есть, сэр! — отрапортовал Камень, сияя улыбкой. Зараза. Всё это было для него приключением.

Когда стемнело, они снова стояли в доме старухи, следя за её сборами. Хотя следить-то было особо не за чем — Энн сложила в холщовую, расшитую бисером сумку какие-то свёртки и мешочки с травой и объявила, что она готова ехать. Её кот, о котором Мэтт, грешным делом, подзабыл, выскочил из-под крыльца, когда они выходили из дома, и стремглав припустил в кусты, распушив хвост.

— Поймать его? — с готовностью предложил Камень.

Но Энн покачала головой:

— Он хочет остаться здесь. Он сам знает, что ему делать. Не беспокойтесь о нём.

Мэтт заботливо усадил старуху в машину. На ней теперь было надето изрядно выгоревшее на солнце серое платье в мелкий цветочек, худую морщинистую шею украшало два ряда бирюзовых бус, седые волосы, как обычно, были собраны в тугой пучок.

Проводив её в казарму и сдав на попечение Кона и Джереми, обращавшихся с ней так почтительно, словно она была посетившей их королевой Англии, Мэтт ещё раз строго приказал им беречь старуху, никого в казарму не впускать, даже председателя племенного Совета, и не болтать. Сунул им двадцатку — мало ли какие предстояли расходы! — и покатил с Камнем обратно к горам. Ехали они уже не в казённом «форде», а в пикапе Мэтта, который пришлось оставить на стоянке у Майерса и телепаться к развалюхе Энн пешком и в темноте.

Будь он трижды проклят, тот урод, из-за которого им приходилось так выдрючиваться!

Когда они наконец оказались в хибаре, Маленький Камень, зашторив оба окна и запалив бабкину керосинку, принялся неспешно переодеваться. Чёрный балахон доходил ему до пят — точь-в-точь, как старухе. Лукаво покосившись на сержанта, он жестом фокусника извлёк из своего рюкзака седой парик.

— Мать твою, — вырвалось у Мэтта. Парик тоже было не отличить от старухиных волос. Теперь стоило надеяться, что всё получится.

Камень с прежней театральной показушностью, — ей-Богу, Мэтт совсем не знал своего напарника! — натянул парик, пришпандорив его чем-то вроде клейкой ленты, и принялся закалывать волосы в пучок на затылке, втыкая в них шпильки.

Мэтт мысленно сплюнул и с непроницаемым, как он надеялся, лицом отправился обследовать дом.

Домишко этот, переделанный из трейлерного фургона, не отличался изысканностью планировки: два окна, две двери напротив друг друга, никакого чердака, никакого подпола, зато уборная внутри, а не снаружи, чем не каждое жилище Оглалы могло похвастаться. Ещё у старухи была жестяная печка, стол, два табурета и топчан, на котором бабка спала.

Мэтт наглухо забил заднюю дверь, закрыл окна ставнями, чтобы оставить маньяку один-единственный вход, ну или путь к отступлению.

— А ты где будешь спать? — поинтересовался Камень.

— За печкой на полу, где ж ещё, — ворчливо сообщил Мэтт. — Чтобы от двери не было видно.

Но в эту первую ночь никто не пришёл. Мэтт, завернувшись в пару пропахших плесенью, но тёплых одеял, устроился за печкой, уповая на то, что в лачуге не водятся какие-нибудь мерзкие насекомые. Напарник же вольготно раскинулся на топчане, насколько Мэтт мог различить в темноте, и явно наслаждался происходящим. Молокосос.

Разумеется, эта ночь для сержанта стала почти бессонной — надо же было караулить, чтобы молокососу не отрезали его дурную башку, а сам Камень при этом преспокойно дрых, сладко похрапывая. Мэтт подумывал о том, чтобы растолкать засранца, но пожалел — какой смысл не спать обоим?

Наутро Камень был свеж и бодр, как жаворонок, только что не насвистывал. Он украсил наглую морду тёмными очками и отправился рубить дрова и изображать постирушки, рассекая туда-сюда по двору, пока Мэтт, мрачно усевшись на топчане, чистил револьверы и клевал носом.

Бабкин кот так и не появился. Видимо, он привык сам добывать себе пропитание в лесу, молодец.

В течение дня, тянувшегося, как патока, Мэтту удалось немного покемарить, растянувшись на топчане. Камню всё-таки должно было хватить ума позвать его при малейших признаках опасности.

Один раз, подняв тяжёлые веки, Мэтт обнаружил, что тот сидит рядом на краю топчана и, сдвинув на лоб пластиковые очки, увлечённо читает тонкую книжицу. Мэтт протянул руку и повернул её обложкой к себе. Это оказался какой-то Гинзберг. Он тут же вспомнил, где уже видел эту книженцию — на столе в доме у Певца.

— Тыришь вещдоки? — укорил он, сладко зевнув.

— Это не вещдоки! — возмутился Камень, стянув очки. — И я верну! Дочитаю и верну!

Мэтт снова отвернулся к стене и задремал.

* * *
Новая ночь выдалась пакостной — безлунной, холодной и ветреной. Под порывами ветра бывший фургон подрагивал, словно желая сорваться с прикола и укатиться прочь.

Мэтт и Камень наскоро перекусили припасённой консервированной ветчиной и сухими галетами, выпили кипятку с какими-то травами — чаю или кофе у бабки не водилось.

— Надеюсь, мы не засядем до утра в уборной от этой травы, — пробурчал Мэтт и в очередной раз услышал весёлый смешок Камня. Против воли на сердце у него потеплело. Он не удивился бы, если б пацан светился в темноте вместо лампы, которую они погасили, устроившись каждый на своём месте: Камень — на топчане, сержант — на одеялах за печкой.

— Всё, хватит веселиться, — осадил Мэтт напарника и прислушался, настороженно, как пёс. О Вакан, в этой холодной тьме он ничего не мог разглядеть, снаружи было черным-черно, как и внутри, но он всей шкурой чуял, что к ним приближается зло.

Приближается смерть.

Он быстрым шёпотом напомнил Камню:

— Не забудь, нам нужны доказательства, чтобы прищучить подонка. Если он появится, постарайся включить диктофон на запись. Он же не сразу кинется отрубать тебе башку. Потяни время, сколько сможешь, но, если что, просто пали в него.

Всё это звучало как-то не очень обнадёживающе!

А Камень снова зафыркал, зараза, и так же почти неслышно прошептал в ответ:

— На крайняк мы пришьём ему сексуальное домогательство по отношению к бабке!

Чёрт! Мэтт понял, что сам ухмыляется. Засранца ничто не брало!

Мэтт вдруг поклялся — себе, Вакан Танке, незримому и вечно живущему, Чёрным горам Паха Сапа, — что защитит мальчишку, хотя бы и ценою собственной жизни.

Он сглотнул — в горле пересохло, как в месяц суховеев, когда тот же ветер гоняет по прерии колючие растрёпанные комки перекати-поля. Чувствуя, что сердце болезненно и гулко бьётся, Мэтт осторожно приподнялся на локте и в этот миг увидел, как медленно и бесшумно отворяется входная дверь, бросив на дощатый пол тусклую полоску света.

Всё же снаружи было светлее, чем внутри.

Но у вошедшего оказался с собой фонарь — жёлтый луч заплясал по закопчённым стенам старого фургона.

Держа револьвер наготове, Мэтт скрючился за своей печкой, как кот. Насколько он мог судить, Камень притворялся виртуозно: он закутался с головой в одеяло и даже похрапывал.

Вошедший вовсе не таился. Кого ему было бояться, одинокой слепой старухи, что ли? В два шага он преодолел расстояние, отделявшее его от лежанки, и бесцеремонно сдёрнул с Камня одеяло. Тот тонко вскрикнул и засучил ногами, ёрзая на топчане и инстинктивно прикрывая руками голову.

— Я ничего не вижу! — запричитал он высоким срывающимся голосом. — Кто вы? Что вам нужно? У меня нет денег!

Он принялся хлопать ладонью по подушке в поисках очков. Нападавший молча ждал. Его лица не было видно, луч фонаря освещал только топчан, но Мэтт уже с величайшим облегчением убедился, что перед ними — не житель Оглалы, ведь все в резервации от мала