Произведение «Паритет» автора Олег Шваб - Литературный сайт Fabulae (страница 2 из 9)

здоровья»». Лев стоял в полупустой операционной, положив ладонь на остывающий корпус аппарата. Он не чувствовал гнева. Только ледяную, тошнотворную ясность. Он представлял, где окажется «Гармония»: в какой-нибудь третьей городской, где нет хирургов, умеющих с ней работать. Она будет пылиться, потом сломается из-за неправильного обслуживания, а потом её спишут. Нет, её не распределяли. Её утилизировали. Так система поступала с любым «излишком» — будь то оборудование, лекарство. Или компетенция.
Следующим изъятием стал он сам.
Его вызвала заведующая, женщина с лицом вечного, усталого компромисса. На столе лежала распечатка его успешности.
Пока он ждал, на потолочном экране в холле беззвучно крутился ролик. Улыбающиеся люди в белых халатах вручали таким же улыбающимся людям одинаковые блистеры с таблетками. Бегущая строка гласила: «Единый стандарт здоровья: 100% населения охвачено универсальной схемой диагностики. Ваше здоровье — наш общий алгоритм».
— Лев Сергеевич, ваши показатели… они выбиваются из коридора. На 34% выше среднего по отделению. Коэффициент послеоперационных осложнений — втрое ниже. Вы понимаете, о чём это говорит?
— О том, что я хорошо делаю свою работу? — голос Льва звучал глухо, будто из другого помещения.
— Это говорит о дисбалансе. Ваши пациенты получают преимущество. У других хирургов отделения падают рейтинги лояльности. Родители ребёнка, которого будет оперировать коллега, спросят: «А почему не Седов?». Это создаёт напряжённость. Социальную несправедливость внутри коллектива.
Ему выдали Предписание. Оно было составлено на том же казённом языке, что и приказ об изъятии «Гармонии». «В целях соблюдения принципа равной доступности высокотехнологичной помощи и предотвращения формирования культа личности отдельного специалиста, д-ру Седову Л.С. предписывается…» Далее шёл список. Запрет на применение методики микрохирургической реваскуляризации (требует уникальных навыков). Запрет на авторский протокол обезболивания (не включён в федеральный стандарт). Рекомендация пользоваться утверждёнными «типовыми хирургическими траекториями».
Лев молчал. Он думал не о себе, а об анатомии. Она не знала о типовых траекториях. Опухоль не читала федеральных стандартов. Кровотечение не соблюдало принципов равной доступности.
Кульминация наступила с девочкой. Сложнейшая врождённая патология, редкая, как узор на крыле бабочки. Стандартная «типовая траектория» предполагала калечащую, грубую операцию с 70% риском осложнений. У Льва был свой, отточенный годами, ювелирный план. Шанс дать ей не просто жизнь, а жизнь качественную.
На консилиуме инспектор из Департамента Медицинского Паритета, молодой человек в идеально отглаженном кителе, выслушал его и покачал головой.
— Доктор, ваш метод… он не реплицируем. Его не может выполнить любой хирург в области. Вы предлагаете дать этой пациентке привилегию, которой будут лишены сотни других детей с иными диагнозами. Это неприемлемо. Выполняйте по алгоритму. Алгоритм — гарантия равенства.
Он оперировал по алгоритму. Его руки, помнившие другую музыку, двигались грубо, как по лекалу. Он чувствовал, как скальпель губит то, что можно было спасти. Девочка умерла на столе не от внезапной эмболии (как позже напишут в отчёте), а от беспощадной логики равенства.
Лев написал рапорт. Не эмоциональный вопль, а сухой, по пунктам, разбор того, как система предпочла смерть пациента — риску создания «неравенства выживаемости». Он ждал гнева, скандала, увольнения. Система ответила иначе.
Его вызвали не на дисциплинарную комиссию, а на комиссию по социально-профессиональной адаптации. Ему объяснили, что он страдает от «синдрома гипертрофированной профессиональной самоценности», что его эмоциональная привязанность к «эксклюзивным методикам» является формой эгоизма, вредящей коллективу. Ему выписали направление на курсы с воодушевляющим названием «Процедура нивелирования гипертрофированных индивидуальных компетенций в пользу синхронизированного коллективного медицинского акта».
А через месяц его перевели. Не уволили. Переместили по статье «Гармонизация кадрового потенциала». Новое место работы находилось в серой панельной коробке на окраине спального сектора «Единство». Здание поликлиники №17 сливалось с сотнями таких же, но над входом висел не просто номер. Над дверьми колыхался на ветру огромный транспарант из дешёвой синтетической ткани: «ПОЛИКЛИНИКА №17. МЫ ГАРАНТИРУЕМ: ВАШ ДИАГНОЗ БУДЕТ СТАТИСТИЧЕСКИ РЕЛЕВАНТЕН И СОЦИАЛЬНО ОТВЕТСТВЕНЕН». Буквы, выгоревшие до блекло-голубого, кричали в пустоту.
На остановке напротив, уткнувшись в рекламную тумбу с плакатом «ТВОЯ БОЛЬ — НАША ОБЩАЯ ЗАБОТА», старушка в стёганой безрукавке морщилась, опуская жетон в щель автомата. Аппарат, похожий на допотопный торговый, откликался глухим лязгом и выплёвывал в лоток белую, невзрачную таблетку в прозрачном пузыре. Надпись на корпусе автомата гласила: «АНАЛЬГЕТИК «РАВНЕНИЕ». ОДИН УНИВЕРСАЛЬНЫЙ РЕГИМ — ДЛЯ ЛЮБОГО ВИДА ДИСКОМФОРТА. ДОЗИРОВКА: 1 ТАБ./СУТКИ (НЕ ПРЕВЫШАТЬ ВО ИЗБЕЖАНИЕ НЕСАНКЦИОНИРОВАННОГО ОБЕЗБОЛИВАНИЯ)».
Лев отвернулся. Эта картинка — транспарант-лозунг и автомат с универсальным обезболивающим — была квинтэссенцией всего. Диагноз как социально ответственный акт. Боль как «дискомфорт», который нужно не лечить, а уравнивать до приемлемого, стандартного уровня. Он прошёл под транспарантом, и тот хлопнул ему по плечу влажным, грубым краем, будто похлопывал по плечу новобранца, отправляющегося на бессмысленную войну.
Его новый кабинет, где оперировали разве что нарывы и удаляли вросшие ногти стерилен и чист. На столе вместо скальпелей и зажимов лежал планшет «Универсальные Диагностические Позиции для Амбулаторной Хирургической Практики». Это была плоская коробка из тусклого металла, похожая на набор печатей нотариуса. Внутри, аккуратно закреплённые в гнёздах, лежали два десятка резиновых штампов.
Лев медленно провёл пальцем по ним, читая рельефные надписи:
«ЖКБ, НЕ ОСЛОЖНЁННАЯ. ПРОТОКОЛ НАБЛЮДЕНИЯ 7-Б».
«ПОСТТРАВМАТИЧЕСКАЯ ГЕМАТОМА. КОД УВЧ-5».
«ДОБРОКАЧЕСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАНИЕ КОЖИ, СТАНДАРТНЫХ ПАРАМЕТРОВ. ЛИСТ ОЖИДАНИЯ».
«ОСТРЫЙ АППЕНДИЦИТ? НАПРАВЛЕНИЕ В СТАЦИОНАР ДЛЯ ВЕРИФИКАЦИИ (ФОРМА А-12)».
Гротеск достигал космических масштабов. Камни в желчном пузыре имели «стандартные параметры». Воспаление требовало «верификации». Медицина свелась к выбору ярлыка из утверждённого набора.
Первый его пациент — мужчина лет пятидесяти, с желтоватым лицом и рукой, прижатой к правому подреберью. Боль была написана в каждой морщине его лица.
— Доктор, прихватывает уже неделю. Тошнит. Вчера так скрутило…
Лев, по инерции мысли, начал прокручивать в голове дифференциальную диагностику: холецистит, панкреатит, язва, иррадиирующая боль… Его пальцы потянулись было к планшету — не за штампом, а как к инструменту, который нужно отшвырнуть. Но его взгляд упал на инструкцию, приклеенную к стене: «Диагностический алгоритм №3 «Боль в эпигастрии». Шаг 1: Определение соответствия жалоб типовому профилю. Шаг 2: Выбор соответствующей Диагностической Позиции. Шаг 3: Назначение терапии согласно приложенному протоколу».
Он вздохнул. Звук вышел тихим, похожим на стравливание воздуха из шприца. Он взял планшет, нашёл нужный штамп — «ЖКБ, НЕ ОСЛОЖНЁННАЯ. ПРОТОКОЛ НАБЛЮДЕНИЯ 7-Б» — и с лёгким, резиновым шлёпком поставил оттиск в карту. Синий, чёткий, безличный. Затем заполнил сопроводительный лист протокола 7-Б: диета «Стол 5», спазмолитик из разрешённого списка, УЗИ через месяц («при сохранении или утяжелении симптомов»).
— Но, доктор, — голос пациента дрогнул, — у меня жена от приступа желчного умерла… там же может…
Лев поднял на него глаза. В них не было ни отвращения, ни злобы. Только плоская, вымороженная ясность.
— Протокол наблюдения разработан для исключения субъективных ошибок, — произнёс он, и его голос звучал как заученный аудиогид. — Он гарантирует, что вы получите ровно ту же помощь, что и любой другой гражданин с аналогичными, укладывающимися в параметры, симптомами. Ваши камни,